У всякой драмы свой финал

Ватюшков был в той же одежде, в какой появлялся в гримерной у Евы. Он крепко пожал Глебу руку, и тот отметил, что ладонь у него была жесткая и широкая. Его вид заставлял собеседника чувствовать себя как бы на ступень ниже. Был некой защитной маской, сквозь которую приходилось прорываться, чтобы увидеть истинное лицо. Но истинное лицо Ватюшков не очень хотел открывать, и потому сильно щурился, как будто ему требовались очки, и сильно растягивал губы в воображаемой улыбке.

Сказав несколько комплиментов Ольге, с любопытством окинув ее с ног до головы, задерживая взгляд на лице, на груди, на бедрах и ногах, и, давая глазами понять, что в ней он находит нечто этакое, что могло бы зацепить его, отошел от Корозова.

За Ватюшковым перед Глебом возникло лицо другого мужчины, который сопровождал Нарлинскую. Выглядел он несколько вычурно: модная прическа, хорошо уложенные волосы, на шее легкая косынка, свернутая шарфиком, пиджак приталенный, из нагрудного кармана торчит цветок ромашка, туфли новые. И все это в разных не очень сочетающихся тонах.

Ева уважительно представила его Корозову и Ольге, взяв под локоть:

– А это, Глеб, познакомьтесь, мой зонтик от любого дождя. Он поверил в меня и заставил других обратить внимание на мой талант. У него вообще нет отрицательных качеств, он весь соткан из положительных свойств. Я ему очень обязана, и я стараюсь нести свою обязанность так, чтобы не разочаровать его.

Однако что это была за обязанность, которую старательно несла Нарлинская, Ева не расшифровала, и Корозов так и остался в неведении. Но отметил, что на этот раз Нарлинская не говорила много о себе, она все больше старалась произносить хвалебных слов в адрес спутника:

– В нем заложен исключительный талант понимать мою душу, – продолжала говорить Ева. – Он видит ее насквозь. Я подчас еще сама не могу разобраться в том, что я могу и как могу сыграть на сцене, а он открывает передо мной двери и показывает путь к успеху, он объясняет мне, как я должна пройти по этой дорожке и никуда не сворачивать. Я слушаюсь его, как верная почитательница его гения.

Глеб смотрел на человека, который стоял перед ним и спокойно выслушивал все, что произносила Ева. Корозов полагал, что на месте этого человека он давно бы остановил Нарлинскую, и сам вступил в разговор. Но тот удовлетворенно дождался, когда она выльет весь запас слов о его гениальности, и только после этого театрально протянул Глебу руку. Его рука отличалась от руки Ватюшкова разительно. Она была мягкой, словно без костей и могла легко, как щупальца, выскользнуть из ладони Глеба. И чем сильнее ее сжимал Корозов, тем меньше ее оставалось в его ладони.

Друг Евы был и моложавым и староватым одновременно, сразу определить хотя бы примерно, какого он возраста, было невозможно. Голос его был тихим, но проникал, как ни странно, глубоко:

– Не слушайте все, что она вам наговорила обо мне, Глеб. Все это ее фантазии. Она у нас известная фантазерка, иногда такое нафантазирует, хоть стой, хоть падай. Мы все уже привыкли к ней, а для вас это может показаться странным, она все преувеличивает. Я обыкновенный, как и все, но если она блистает, я и говорю, что она блистает, а если бы она была иной, я бы ничего не сказал.

Глеб чуть наклонил голову, словно ответил, что он понимает своего собеседника и восторгается актрисой, которая сейчас украшает всю их компанию.

Человек произнес свои слова, как будто написанные для него в сценарии и уже хотел отойти, как вдруг спохватился:

– Я же не представился, Глеб. Дорчаков Антон Антонович. Главный режиссер театра, в котором блистает Ева Нарлинская, – подошел к Ольге, поцеловал ей руку, внимательно посмотрел на нее и произнес, глянув на Глеба и не выпуская ладони Ольги. – А она у вас прелесть. Прелесть. Прелесть. Она бы тоже могла блистать в нашем театре, если бы не было Евы.

Чувствуя, как щупальца Дорчакова легонько поглаживала ее пальцы, Ольга улыбнулась и удивилась, как он тонко умеет льстить.

Женщинам нравится такая лесть. Особенно, когда у них внезапно обнаруживают таланты, каких на самом деле может вовсе не быть. Психолог. Интересно скольким женщинам в своей жизни он говорил подобные слова? Наверно, многим, и, возможно, даже очень многим.

– Я не вижу в себе такого таланта, – сказала она в ответ.

Дорчаков с удивлением перевел взгляд на нее и мягко произнес:

– Разве я что-нибудь говорил о таланте? Чтобы блистать, – усмехнулся он, – не обязательно иметь талант, надо иметь совершенно другие данные, и у вас они есть. Ольга не стала уточнять, о каких данных говорил Дорчаков. А тот, прежде чем отойти от нее, добавил полушепотом, приблизившись к уху:

– Для того чтобы в театре мгновенно стать примой, надо мгновенно стать близкой главному режиссеру.

Ольга продолжала улыбаться, она прекрасно поняла Дорчакова, вот только он не понял, что такие кульбиты не про нее.

Дорчаков отпустил ее руку и, уже отступив шаг в сторону, задержался еще и негромко закончил диалог словами:

– А что касается таланта, то талант пусть сам бьется лбом о стену и пробивает себе дорогу! – и отошел от Ольги.

Нарлинская взяла под руку третью спутницу. Это была высокая женщина с волевыми даже мужскими чертами лица, на ней надет был строгий брючный костюм неопределенного темного тона. По лицу у нее плавала, как рыбка в аквариуме, улыбка, которая появлялась то справа, то слева от губ, то в правом, то в левом ее глазу. Глеба это немного поразило, хотя на своем веку ему приходилось видеть всякое. Ева прижала голову к ее плечу:

– Познакомьтесь, Глеб, это моя самая сильная и единственная привязанность помимо театра. Она для меня вместо отца и матери, и всех остальных. Она первая разглядела мой талант и обратила на меня внимание Антона. Все мои успехи я посвящаю ей. Она достойна самых высоких слов и самого большого уважения. Она нянчится со мной, как с ребенком, и я безумно люблю ее за это.

Женщина решительно прервала речь Нарлинской, нагнула голову и грубоватым мужским голосов коротко и сухо представилась Корозову:

– Думилёва Евгения Павловна! – не сказала больше никаких слов и Нарлинская тоже не посчитала необходимостью, дать другие пояснения.

Думилёва подошла к Ольге, окинула ее пытливым взглядом, при этом Глеб уловил какую-то ревностную вспышку в глазах Нарлинской:

– А ты сегодня неплохо выглядишь, – Думилёва сразу перешла на «ты» и произнесла эти слова так уверенно и твердо, как будто она тысячу лет уже знала Ольгу и точно знала, как та выглядела вчера, позавчера и еще раньше, хотя видела жену Глеба впервые.

Ольга поймала улыбку у Думилёвой где-то между бровями и поблагодарила за этот странный комплимент:

– Спасибо, – сказала и не замедлила парировать. – И ты сегодня хорошо выглядишь в этом костюме! – она вернула ей ее же обращение, на что все спутники Евы обратили внимание, но явно не придали этому никакого значения. А Глеб порадовался за жену. Между тем, Думилёва снова решительно подтвердила, словно ей и правда было известно об Ольге очень многое:

– Да, да, в тебе сегодня есть шарм! – и опять все прозвучало так, словно Думилёва знала, что вчера, позавчера или много дней назад этого шарма в Ольге не было.

– Благодарю, – снова ответила Ольга. – И ты сегодня на высоте.

Думилёва взяла ее под руку, и отвела в сторону, ни с того ни с сего признаваясь:

– Нет, нет, сегодня я в плохой форме. Видела бы ты меня раньше, когда мне было столько же, сколько тебе теперь. Вот тогда я была огонь-баба! Мужики, как тараканы, бегали вокруг меня!

Ольга дипломатично удивилась:

– Разве тебе сейчас намного больше лет?

Думилёва в ответ заставила пробежать улыбку по всем уголкам своего лица, заметив вслух:

– Ты умная девочка! Я это сразу поняла. Только не растрачивай попусту свои комплименты! Я далеко не дура! Люблю прямоту и не люблю, когда мне врут!

Но Ольга снова слукавила:

– Не обижайся, у каждого есть недостатки, их непросто изжить.

Думилёва усмехнулась, улыбка застыла у нее в левом глазу, и вдруг предложила, оглянувшись на Глеба:

– А давайте с вами дружить. Люблю умных людей. Терпеть не могу дураков. А посему отбросим всякие церемонии! Вот он, – показала на Ватюшкова, – просто Андрей. В детстве Андрюха! А он, – кивнула в сторону Дорчакова, – просто Антон. В детстве Антошка! А я – Евгения. В детстве Жека! Ну а Еву вы все знаете, она и при Адаме была Евой. Глеб, я думаю, и в детстве был Глебом! И Ольга всегда была Ольгой! Как вам мое предложение? У кого-нибудь из присутствующих есть возражения? – обвела всех глазами, никто не возразил. – Нету! Очень хорошо! Значит так и постановим!

Ольга не ожидала такого предложения и потому немного растерялась. Глеб усмехнулся про себя, интересно, что будет дальше, что еще выкинут друзья Нарлинской. Евгения отступила от Ольги, быстрым взглядом осмотрела зал и потом сказала Глебу, словно поняла его мысли:

– Да ты не беспокойся, Глеб, я не такая страшная, какой кажусь на первый взгляд!

Ева подхватила Корозова под локоть, приговаривая:

– Мне нравится этот ресторан. Поэтическое название. Как белый лебедь на пруду! – ее маленькие уши, слегка прикрытые волосами, порозовели, как будто она застыдилась своего сравнения. Прыснула мелодичным приятным смехом. И словно оправдываясь, заметила. – Теперь так мало романтиков. У всех на уме деньги, деньги, деньги. Какая-то денежная вакханалия, – сморщила лицо.

Глеб развел руками, выдохнул:

– Все течет, все меняется. К сожалению, без денег нынче не проживешь.

– Увы, к великому сожалению ты прав, Глеб! – она чуть отступила, при этом за локоть Корозова держалась крепко, ни на секунду не выпускала из своих пальцев, признаваясь. – И я тоже грешна в этом, безмерно люблю деньги.

Неожиданно Глеб сменил тему разговора, отчего она несколько замешкалась, когда услыхала вопрос: