Пораженные безликостью

Пускаясь в путь к крептолу Валахи, она отправилась сначала в твердол Таинственный с надеждой услышать здесь духа своей Судьбы. Хотя незадолго была у магических колодцев, и духи не оттолкнули ее. Но Айдука не услыхала там, что хотела. Однако и тут также провела время вотще. Дух ее Судьбы не явился к ней. Хорошо это было или плохо, не знала, но, видимо, дух Судьбы сам выбирает время. А дух Тайны всегда неохотно, со скрипом приоткрывал доступ в хранилище Тайн.

Он все время был мизантропом, обретался отшельником и не хотел видеть даконцев. Он не любил даконцев. Они постоянно вторгались в его пределы, ворошили глубинное, пытались вытягивать на свет хранимое им под тысячью запорами, прочно сокрытое от непосвященных. Он знал тайну каждого наперед, мог посвятить в непостижимое. Но лишь изредка подпускал к хранилищу тех, чьи нынешние тайны были связаны с тайнами прошлого. Впрочем, обижаться на него Айдука не могла, ибо тайна Предсказанного стала для нее явью здесь, а тайна пророчества стала тут надеждой на спасение.

Внутри палисада по ночам всегда горело множество факелов, обливая светом двор. Но сейчас факелы тускло освещали только углы периметра твердола. Лишних огней не зажигали по требованию правительницы, дабы дать отрядам с символами незаметно выскользнуть за ворота. Для этого достаточно было бледного света Ночного Светила. У ворот происходила последняя суета сборов. Властительница ждала, когда из конюшни выведут ее любимую лошадь Вандупалиму. На Айдуке было воинское снаряжение, оно ничем не отличалось от облачения остальных воинов. И только одно указывало на правительницу Даконии, это свисающая с шеи крупная витая цепь Парвавеллы. Цепь Парвавеллы была неизменным атрибутом снаряжения Айдуки. Шепот даконцев разносил молву, что эту цепь на шею Айдуке надел дух Парвавеллы, когда Айдука еще не была властительницей Даконии и даже не помышляла об этом. Но дух Парвавеллы предрек ей, что она станет правительницей, что цепь защитит ее, когда потребуется. Потому с момента получения символов высшей власти частью доспехов Айдуки стала цепь Парвавеллы на ее шее. Давным-давно, при своей жизни, Парвавелла прославилась изготовлением магических амулетов. Своими заговорами она делала талисманы необычными.

К сожалению, после смерти Парвавеллы сохранилась небольшая часть ее изделий, но сохранившиеся амулеты имели неодолимую силу. Все они были известны даконцам. О некоторых из них даконцы мечтали, но некоторых страшно боялись. Эти амулеты нельзя было купить или продать. Даконцы получали их от духа Парвавеллы. Амулет мог неожиданно появиться у любого даконца и дать силу или принести смерть. Цепь Парвавеллы, по преданию, была талисманом силы, однако как проявлялась эта сила, никто не знал. Не знала этого и Айдука. Голова правительницы обреталась под кожаным шлемом, ее движения в темноте были несуетными, и голос – спокойным.

Воины Айдуки выстроились в походный порядок вдоль частокола. Ждали опаздывающих, странно нерасторопных наемников бракута Пуватона. Да и сам бракут все еще не появился среди сгрудившейся свиты. Это не вызывало у правительницы подозрения, но была досада, что сборы непростительно затянулись. Айдука прохаживалась вдоль слабо освещенной стены твердола, поблизости от свиты, когда из темноты внезапно перед нею возник клаж Бун. Она даже вздрогнула, хотя последнее время научилась реагировать хладнокровно на любую неожиданность. На плечах у Буна была длинная накидка, цвет которой в темноте невозможно определить, но Айдука знала, что накидка имела темно-зеленый тон, с красно-синей вышивкой в виде птичьего пера на левой груди – знака клажа. Бун низко, в пояс поклонился властительнице, придвинулся в поклоне ближе дозволенного. Айдука удивленно услыхала снизу негромкий шепот клажа:

– Правительница, тебе угрожает опасность. Об этом должны услышать только твои уши, – голова Буна с редкими длинными волосами чуть приподнялась, сизые волосы в ночном свете были темно-серыми.

– Ты о чем, Бун? – голос правительницы прозвучал так же тихо, с недоумением, и она отошла с клажем дальше от свиты.

– Я только что случайно оказался тайным свидетелем разговора между бракутом Пуватоном и твоим Главным хранителем символов, канганом Лурифом, – прошептал Бун, опасливо крутя головой.

Машинально Айдука тоже повела головой: свита стояла на прежнем месте. Ночное Светило проливало слабый свет на всех. Но кангана Лурифа среди свиты не было. А клаж Бун уже поспешно вполголоса рассказывал ей, как вернулся в твердол за целебными настоями для Айдуки, чтобы в пути правительница черпала из них дополнительные силы. И в проходе между залами задержался, уловив из гостевого зала голос Пуватона.

И то, что услыхал, поразило, как отравленной стрелой. Голос Пуватона произносил:

– Все идет, как задумал правитель Инуфрон.

– Инуфрон еще не правитель, – раздался второй приглушенный голос. Клаж Бун узнал Главного хранителя символов высшей власти Даконии, кангана Лурифа.

– Скоро будет, – уверенно снова прозвучал голос бракута. – Айдука отправила первый символ прямо в руки бракуту Цулу. Я позаботился, чтобы тот уже ждал. Надеюсь, символ скоро окажется в руках Инуфрона.

– У Предсказанного сила магов, – напомнил предостерегающий голос Лурифа. – Я не завидую Цулу, как бы Спасатель не снес ему голову с плеч, тогда у Инуфрона вместо символа окажется голова Цула.

– Это невозможно, ты плохо знаешь Цула. Он изворотлив, как торговцы на торговищах, и хитер, как дракон. Цул без особого труда облапошит Спасателя, еще и голову его в придачу прихватит, – с насмешкой заверил голос Пуватона. – Ну а второй символ будет уже утром в руках у меня, как и задумывалось.

– Но Айдука поломала нашу задумку, – в голосе кангана Лурифа послышалось раздражение. – Она заставила тебя сопровождать ее до границы земель, а по уговору ты должен ждать Будорга здесь, в твердоле.

– Я и буду, где должен быть. Просто я не пойду с Айдукой, отправлю с нею Юйка с двадцатью наемниками, – сказал уверенный голос Пуватона. – Юйк поможет тебе завести Айдуку в западню. А дальше – как договорились. С третьим символом Инуфрон ждет тебя.

По гостевому залу зашуршали шаги, и клаж Бун стремительно убрался из прохода, торопясь предупредить властительницу.

Выслушав клажа Буна, Айдука сжалась, все это никак не укладывалось в голове. Мысли, одна ужаснее другой, ворвались в мозг, разрыхляя и разъедая его. Если верить клажу, предательство уже вцепилось ей в горло, и будто лезвие меча приблизилось к сердцу. Но не верить не было причин, ведь Бун всегда был предан ей, и уже довольно стар, чтобы играть в подлость и обман. Впрочем, предательство всегда бывает неожиданным, она это уже знала и ничего не хотела исключать. Но если все так, как сказал клаж, то скоро это обнаружится, ведь предатели не ведают о том, что раскрыты. Надо только немного повременить и предпринять несколько предупредительных шагов. Она стала ждать. И вот из твердола выскользнул канган Луриф. Айдука обратила внимание на его излишнюю суетливость. Он юркнул к свите и затерся в середине. Хотя всегда бывал важным, двигался, как жирный земляной червь, медленно, с остановками, с раздумьями. Лурифу правительница доверяла. Недаром именно его в смутное время назначила канганом. Три символа постоянно надежно охранялись хранителями, за которыми особо надзирал Главный хранитель. А теперь получалось, что даже один, оставшийся у нее символ нельзя доверять кангану Лурифу. И в этот миг она поймала себя на мысли о Лугатике.

До сего момента у нее не возникало идеи сделать его Спасателем третьего символа. Зачем, когда символ был рядом с нею под надзором Главного хранителя? Но сейчас, видимо, настал момент поменять порядок.

Облаченный в воинское снаряжение, Володька переминался с ноги на ногу поодаль от свиты. Рядом с ним стояла Карюха, настороженно следя за происходящим. Вельможи свиты демонстративно поворачивались к Лугатику спинами, как бы ни замечали, унижая своим пренебрежением. Он осознавал, что воин из него никакой, и пыжиться в окружении долговязых оранжевых верзил было бы смешно и неуместно. Лишь причастность к Предсказанному придавала ему некоторый статус, который быстро мог улетучиться без поддержки Айдуки. Правительница тоже разумела это. Но именно это меньше всего сейчас заботило ее. В смутное время измен и подлости ей нужна была не физическая сила людей. Важнее то, что они, оказавшись в мире даконцев, не утратили веру в себя – это, к сожалению, потеряно даконцами – и не преклонились перед духом безумия, измены и предательства.

В свете Ночного Светила возник Пуватон в кожаных доспехах, шлеме с треугольным, из белого металла знаком бракута.

Сильно прихрамывая, направился к Айдуке, явно обращая ее внимание на свою хромоту. Все это было довольно странно.

Пять дней перед этим Пуватон вертелся около нее, как молодой пес, без всякой хромоты. И вдруг. Бракут подошел и поклонился, а в голосе сквозь искусственное уныние прорывались пренебрежительные нотки:

– Правительница, к моему великому сожалению, я не смогу сопровождать тебя к границе земель. Старая рана внезапно ударила в бедро. Мне будет тяжело сидеть на лошади, тем более идти. Мне надо отлежаться.

Наклонив голову, Айдука напряглась, чтобы сдержаться и не выплеснуть раньше времени взрыв ярости, накатившей на нее от внезапного удушья. Подтверждались слова Буна. Конечно, она могла бы прямо сейчас отдать приказ воинам выпустить кишки Пуватону. Но это было бы неразумно. Нельзя подчиняться власти эмоций, когда мозг лихорадочно ищет выход из положения. Ярость медленно сменилась разочарованием и тоскливостью. Перед нею стоял изменник, готовый сожрать ее с потрохами. Из-под ног уплывала земля. Казалось, зачем дальше сопротивляться, когда самые доверенные жалят безжалостно и с упоением. Однако маги утверждают, что никто из даконцев сам не выбирает свой путь и никто сам не завершает его. Дух Судьбы еще держит под прочным запором ее дверь в черное пространство. А потому не Инуфрону и тем более не Пуватону с Лурифом заносить над нею лезвие меча. Стало быть, сейчас ее хитрость должна разрушить замыслы врагов.

В это время из конюшни вывели несколько лошадей, впереди шла красавица Вандупалима. Даже при тусклом свете Ночного Светила она выделялась своей особой статью. А из-за угла твердола серой массой выступили наемники Пуватона с Юйком во главе. Юйк в темноте ночи ничем не выдавался из общей толпы, разве только тем, что шел впереди всех. Между тем, если приблизиться, а тем более сбросить ночной покров, четко обнаружится, что он безлик, как все даконцы, наемники же были с лицами, ибо наемники не были даконцами. Пришлые отовсюду, в Даконии наемники назывались габирами, хотя габиры – это небольшая группа населения за пределами Даконии. Но так уж повелось, потому что габиры когда-то первыми стали добровольно за оплату наниматься в войско даконцев. Наемники к такому прозвищу привыкли, несмотря на то что многие были фентами, сиклами, бирбрами и из других разных племен, но откликались на расхожую кличку. Пуватон показал правительнице на Юйка и голос его зачастил:

– Я отправлю с тобой Юйка. Это преданный воин, я верю ему. С ним пойдут двадцать наемников.

Еще раз подтверждались слова клажа Буна. Айдуке снова сделалось грустно, сердце будто опустилось в живот и затихло.

Жалко стало себя, так, бывало, в далеком детстве, когда ее обижали. Но ведь обиды проходят, перед Духом смерти они смешны. Обязанность правителя – выкорчевать из себя жалость, подчинить себя разуму. Управлять должен мозг, сухо и жестко. Айдука помолчала, наполнила грудь воздухом, ощущая, как сердце возвращается на свое место и становится налитым и тяжелым. От его ударов дрогнула грудная клетка. Правительница вскинула голову, выпрямила тело, и на Пуватона надавил ее твердый голос:

– Юйк не бракут, Пуватон, и никогда им не станет! Я не меняю своего решения! И почему всего двадцать наемников?

Я хочу, чтобы ты провожал меня до границы земель во главе всех твоих воинов! На рану недостойно жаловаться и выпячивать ее, как болячку. Даконцы гордятся ранами, это знаки их доблести. Здесь нет воинов с царапинами, здесь у каждого есть чем гордиться. Сейчас трудно встретить даконцев без шрамов. С детства нас приучают преодолевать боль, вспомни об этом и забудь про отлежку! – и отвернулась.

Не ожидая такого поворота дела, Пуватон стоял как оплеванный и полностью обезоруженный. Весь его расчет был на прежнюю добрую Айдуку, перед какой достаточно было поплакаться, чтобы она уступила. И вдруг как обухом по голове. Он и представить не мог подобную неудачу. Мгновенно стало ясно:

не уступит. Перед другой Айдукой он стоял. Не той, которую знал прежде. И за пять дней не смог раскусить. Тупица безмозглый. Так опростоволосился. Внутри все клокотало от того, что вынужден подчиниться той, чье время стремительно катилось под гору. Теперь придется ломать задуманное. Пуватон напряг мускулы, поклонился и попятился от правительницы. Ей подвели лошадь, она ласково потрепала Вандупалиму по холке, погладила там, где была скрытая магией морда, привычным жестом проверила прочность крепления плетеного седла. Больше не обернулась к Пуватону. Но строгий голос еще более категорично потребовал:

– В путь, Пуватон, твое место впереди!

Свита взобралась на лошадей. Пуватон, забыв о хромоте, шагнул к своему коню. Вскарабкался на него и направил к темным воротам. Айдука медлила, поглаживая Вандупалиму по крупу. Свита ждала. Факелы по углам по-прежнему тускло чадили. Воины охранения замерли на местах, чтобы не отвлекать на себя внимание правительницы. Духи подземелий твердола также никого не тревожили, понимали озабоченность правительницы и не вторгались в ее мысли. Эти мысли сейчас искали единственный правильный выход из положения. Наконец Айдука связала в узел все свои мысли и окликнула Чигибона.

Первый бурхас Даконии живо спрыгнул с лошади и предстал перед правительницей. На его кожаном шлеме тускло обозначился небольшой металлический тетраэдр, знак Первого военачальника. Следом Айдука позвала Лугатика и кангана Лурифа. Лугатику было непривычно отвешивать поклоны, и он просто сделал глубокий кивок головой. Луриф сполз с коня и с показным усердием заюлил перед Айдукой, склоняясь ниже необходимого. Правительница выдержала паузу, как полагалось перед тем, как объявлялось важное сообщение, и голос ее прозвенел в ночном безветрии молодо и отрывисто:

– Вручаю символ высшей власти в руки человеку! Доверяю ему быть третьим Спасателем символа во время пути в крептол Валахи! Никто не знает, какой будет дорога и что нас ждет впереди. Передай, Луриф, символ под охрану Спасателя Лугатика.

У кангана от неожиданности подогнулись колени, будто Айдука огрела рукояткой меча по голове. Он покачнулся, широко расставил руки, цепляясь пальцами за воздух. Безмолвно оторопел на время, думая, что ослышался. Под шлемом и на шее выступил пот. Однако переспрашивать правительницу было не принято: каждый вельможа обязан был не только слышать ее голос или шепот, но даже улавливать ее мысли. Тем более канган, его обязанностью было опережать ее желания на несколько шагов. Сейчас он должен был безропотно подчиниться. Между тем внезапное осознание, что исполнение их заговора с Пуватоном трещит, как дрова в пламени костра, в каком сгореть могут не только намерения заговорщиков, но и они сами, подтолкнуло Лурифа нарушить придворный протокол. Голос кангана булькнул, как большой воздушный пузырь, вырвавшийся из огромного чана с водой:

– Но, правительница, – бульканье учащенно продолжилось. – Как же так? Время ли сейчас? Разве требуется этому маленькому посмешищу что-то спасать, когда символ в руках надежных хранителей под моим неусыпным надзором? – в этот миг Луриф ненавидел Лугатика больше, чем боялся чудовища Гро.

Удивился указанию Айдуки и Чигибон. Как правило, Айдука всегда заранее принимала решения, и никогда в последний момент. Внезапное изменение ее обычного поведения поставило Первого бурхаса в затруднительное положение. Но он не подал вида. Лишь отметил про себя, что появление в Даконии Предсказанного изменило правительницу. Руки Чигибона скользили по коже доспехов, он навострил уши. Лугатик растерянно вытаращился, его голос вряд ли что-то мог изменить, но он выпорхнул изо рта Володьки:

– Может, не надо менять коней на переправе? – спросил и тут же осознал, что нельзя правительнице советовать после того, как решение оглашено.

Она не ответила Лугатику. Но Карюха с упреком ткнула его в бок. Луриф, помня, как Айдука жестко прижала хвост Пуватону, опустил плечи и нехотя потащился к хранителям. Володьке ничего не оставалось, как последовать за канганом. Они скрылись в темноте. Голос правительницы медленно, повелительно подтолкнул безмолвствующего Чигибона:

– Иногда кони выдыхаются, – сказала она, – и тогда не приходится учитывать, на переправе ты или на берегу! Выдели Спасателю Лугатику тридцать сильных и смелых воинов для защиты символа.

Опытным придворным был Чигибон, всегда знал, где он может вставить слово, а где не должен подавать голос. Сейчас не проронил ни слова, растворился в ночи. Невольная задержка раздражала правительницу, она нервничала, зная, что должна была быть уже на другой стороне рва. Из темноты возник Володька с мечом-символом в руках. Смущенно помялся:

– Я готов, Айдука.

Голос правительницы заставил Володьку подобраться и посуроветь:

– Я надеюсь на тебя, Спасатель. Тридцать верных воинов будут подчинены только тебе. Даже если все вокруг рухнет, ты должен выполнить мое поручение. Символ ни при каких условиях не должен попасть в руки моих врагов. Над тобой нет кангана. Дорога будет нелегкой. С этого момента ты никому не обязан доверять!

– А тебе, а Чигибону? – выдохнул Володька и поморщился, подумав, что задает глупый вопрос.

Трепетно Айдука прикоснулась пальцами правой руки к лезвию меча-символа, повела головой в сторону ворот, подумала над вопросом Лугатика, и через минуту ее спокойный голос неопределенно произнес: