«Пятая колонна» и Николай II

А чтобы вытянуть у «держателей» суммы побольше, требовались общепартийные проекты, с которыми согласился бы меньшевистский ЦК. Вот тут Ленин ухватился за идею Красина и Горького – создать партийную школу для подготовки «рабочих пропагандистов». Она была гораздо беднее, чем на Капри. Из России приехали 15 учеников, сняли несколько домиков в пригороде Парижа, Лонжюмо. Готовили еду артелью, жили по-дачному. Зато преподавателей Ленин набрал чуть ли не больше, чем слушателей. Занятия вели он сам, Зиновьев, Каменев, Семашко, Рязанов, Раппопорт, Стеклов, Арманд, Финн-Енотаевский, Луначарский, Вольский, помогала Крупская.

Практическая ценность такой работы была нулевой. Из 27 учеников двух школ 4 оказались полицейскими провокаторами. А заметный след в революции оставил лишь один – Орджоникидзе. Но Ленин смог под свою школу получить из «общих» денег приличную сумму. Здесь он выступал руководителем, утверждая перед представителями из России свое положение лидера. А вдобавок школа ознаменовалась для него бурным романом с Инессой Арманд.

Кстати, российские правоохранительные органы вскрыли и японские источники финансирования оппозиции во время войны. Их не скрывали, Департамент полиции издал брошюру «Японские деньги в русской революции». Приводились доказательства, документы. Под удар попали не только скрывающиеся нелегалы, но и видные общественники, депутаты Думы – Милюков, Струве, Чернов, Долгоруков, Натансон и др. Но российская общественность брошюру… проигнорировала. Восприняла ее однозначно: «царский режим» опустился до грязной клеветы, силясь дискредитировать своих противников, честных и достойных людей.

Узел шестой. В антракте

Григорий Ефимович Распутин вспоминал о себе: «В 15 лет в моем селе в летнюю пору, когда солнышко тепло грело, а птицы пели райские песни, я ходил по дорожке и не смел идти посредине ее… Я мечтал о Боге… Душа моя рвалась вдаль… Не раз, мечтая так, я плакал, и сам не знал, откуда слезы и зачем они. Постарше с товарищами подолгу беседовал о Боге, о приходе, о птицах… Я верил в хорошее, в доброе… и часто сиживал я со стариками, слушал их рассказы о святых, о великих подвигах, о больших делах, о Царе Грозном и многомилостивом… Так прошла моя юность. В каком-то созерцании, в каком-то сне… И потом, когда жизнь коснулась, дотронулась до меня, я бежал куда-нибудь в угол и тайно молился… Неудовлетворен я был. На многое ответа не находил… И грустно было…»

Он рассказывал о своих ранних паломничествах в сибирские скиты и монастыри. О том, как познакомился в этих походах с такой же богомолкой Прасковьей, женился на ней, родились трое детишек. А потом было главное. Когда он работал в поле, ему явилась Сама Пресвятая Богородица, благословила Григория и исчезла. Старец Макарий Актайский истолковал, что ему предназначена какая-то важная миссия. По его совету Распутин оставил семью, хозяйство, отправился уже в настоящие дальние странствия – на Афон, на Святую Землю…

Царя и Александру Федоровну увидели в нем что-то очень и очень близкое, теплое, чистое. Они сами в паломнических поездках по России ощутили всю силу именно такого, народного, православия – простого и искреннего, без мудрствований, без наносной мишуры. Как прозрачная, невыразимо вкусная родниковая вода, с которой не могут сравниться никакие изысканные напитки. В лице Григория Ефимовича они как раз и нашли такой родник. Документы свидетельствуют, что их встречи начались еще до того, как понадобилась врачебная помощь Распутина, в домике фрейлины императрицы Анны Вырубовой.

В декабре 1906 г. Григорий Ефимович подал прошение на высочайшее имя о прибавлении второй фамилии – Распутин-Новый, ссылаясь на то, что в его краях фамилия Распутин была слишком распространенной. Государь удовлетворил прошение. А 12 марта 1907 г. Николай II записал в дневнике: «Вечером покатались и заехали к Анне В. Видели Григория с Феофаном: так было хорошо!» 6 апреля следующая запись: «Имели радость повидать и поговорить с Григорием. Обедала Анна».

Но в это же время произошло охлаждение государя с великим князем Николаем Николаевичем. До сих пор он считался опорой царя, претендовал на роль главного советника. Хотя он был человеком совсем иного склада – англофилом, вращался в масонских кругах, увлекался спиритизмом, а в армии его прозвали «Лукавый» за чрезмерное честолюбие, жажду власти, интриги и мстительность. Так что душевной близости никак не получалось. Царь доверял ему как родственнику, как военному – и все же чувствовал «чужое». А весной 1907 г. наложились семейные дрязги великих князей.

Сестрам-черногоркам, в свое время познакомившим Николая II с Григорием Ефимовичем, до чистоты православия тоже было далеко – их тянуло ко всему «потустороннему», и мода на Распутина как на «диковинку» отлично уживалась у них с всевозможными оккультными увлечениями. У одной из них, Станы, были отвратительные отношения со своим мужем, герцогом Лейхтенбергским. Но она уже давно сошлась через сестру с братом ее мужа – великим князем Николаем Николаевичем. В конце 1906 г. Стана наконец-то смогла получить от мужа согласие на развод. Они с любовником подали прошение о вступлении в брак.

Николай II скрепя сердце дал согласие, ведь речь шла о законном оформлении уже существующих отношений. Но отнесся крайне отрицательно и к разводу, и к браку. То и другое противоречило православным канонам, Стана фактически выходила замуж за близкого родственника, две родных сестры становились женами родных братьев. Царь на венчании не присутствовал. Конечно же, и Распутин никак не мог одобрить такой брак. Возможно, говорил об этом. А его сближение с царской семьей и собственное отдаление великий князь Николай Николаевич и сестры-черногорки восприняли так, как привыкли понимать они сами – как соперничество за влияние на Николая II.

В сентябре 1907 г. была предпринята первая попытка оклеветать Григория Ефимовича. Исследователи считают, что инициировала ее Милица Черногорская, имевшая связи в Синоде. Был вдруг поднят старый донос 1903 г., что Распутин состоял в секте «хлыстов» и проповедует ересь. Впрочем, более вероятно, что донос состряпали задним числом: он содержит явные анахронизмы, что к нему в Покровское приезжают дамы «из самого Петербурга», хотя в 1903 г. подобных гостей еще не было и быть не могло. Тем не менее Тобольской духовной консисторией было заведено дело, расследование велось очень тщательно, опытными специалистами по сектам, но оно полностью «развалилось», ничего подозрительного выявлено не было. Тобольский епископ Антоний закрыл дело.

Но в это же время стало сбываться предвидение старца Макария Актайского, его наставление Распутину: «Утешай царственных самодержцев». У наследника престола обнаружилась страшная наследственная болезнь – гемофилия. Пониженная свертываемость крови. Любая рана или ссадина могла стать для него смертельной. Любой ушиб вызывал серьезное внутреннее кровоизлияние. От резких движений могли возникнуть кровоизлияния в суставах. Средств исцеления медицина в то время не знала. Причем лечение только ухудшало состояние. Врачи пользовали мальчика новейшим и, как считалось, лучшим лекарством – аспирином. Он действительно уменьшает боль, но… медицинские светила еще не имели представления о том, что сейчас знает любая медсестра. Аспирин дополнительно разжижает кровь.

В конце 1907 г. грянула беда. Кровотечение остановить не удавалось. Мальчик угасал. Врачи исчерпали все средства и уже считали, что надежды нет. Царь и Александра Федоровна были в отчаянии – тут-то и вспомнили о Распутине. О чудесных исцелениях по его молитвам уже было известно. Послали за ним. Очевидцы потом вспоминали: «У Цесаревича Алексея был сильный приступ гемофилии. Обессиленный от потери крови, он лежал на кровати с закрытыми глазами. Рядом с ним стояла Государыня и горько рыдала. Вошел Распутин. Он повелительным тоном потребовал, чтобы все присутствующие опустились на колени и молились. Сам же устремил свой проницательный взгляд на больного ребенка и положил руку ему на голову. Цесаревич слегка вздрогнул и открыл глаза. Он не испугался, увидев около себя чужого бородатого человека, а улыбнулся. Это был знак того, что жизнь стала возвращаться к больному. Кровотечение остановилось, кризис прошел, и Цесаревич стал поправляться». Царская семья обрела в лице старца Григория мощную и надежную защиту в своем горе.

Династия выжила. Но и вся Россия быстро оживала после революционных потрясений. Столыпин навел твердый порядок. Избирательные реформы оказались довольно эффективными. В III Государственной Думе вместо кадетов и эсеров, настроенных крушить и ниспровергать, на ведущую роль вышла умеренная партия октябристов Гучкова. Он стал руководителем самой большой фракции, а потом и председателем Думы, проявлял готовность сотрудничать с правительством, поддержал Столыпина, за что заслужил конфронтацию со стороны «прогрессивной» общественности.

Кризис в экономике сменился новым мощным подъемом. С 1900 по 1914 гг. объем промышленного производства вырос втрое. По темпам роста промышленной продукции и роста производительности труда Россия вышла на первое место в мире, опередив США, которые также переживали период бурного развития. По объему производства наша страна занимала четвертое, а по доходам на душу населения – пятое место в мире. Впрочем, эти цифры определялись зарубежными исследователями и являются весьма некорректными. Потому что в системы экономики западных держав были включены и их колонии (или, у США, сырьевые придатки). За счет этого обрабатывающая промышленность метрополий получала высокие показатели. Но «души населения» колоний и придатков в расчет не принимались. И если бы к жителям Англии добавить население Индии, Бирмы, Египта, Судана и т. д., то реальная цифра «доходов на душу» оказалась бы куда ниже российской. В развитии российской экономики участвовал и иностранный капитал. Но объем зарубежных вложений в отечественную промышленность составлял 9–14 % – примерно столько же, сколько в западных странах. Это было нормальным явлением – привлекать иностранные инвестиции. Внешний долг России к 1914 г. (8 млрд франков – 2,996 млрд руб.) был вдвое меньше, чем внешний долг США.

Средняя заработная плата рабочих в России была самой высокой в Европе, уступала только американцам (но в США была выше интенсивность труда, там рабочих «выжимали» сильнее). В сельском хозяйстве тоже наблюдался значительный подъем.

В исторической литературе можно встретить утверждения, что аграрная реформа Столыпина не удалась, потому что разрушить патриархальную сельскую общину не удалось, из нее выделилось лишь 8 % крестьян. Но эта оценка категорически неверна. Потому что Столыпин вовсе не ставил себе целью разрушение крестьянской общины. Он намечал реформирование сельского хозяйства в целом, и для этого предусматривались несколько путей.

Кто выходил из общины? С одной стороны, зажиточные «кулаки», желавшие выделиться в индивидуальные хозяйства. С другой – бесхозяйственная беднота, пьяницы, гуляки, чтобы получить возможность продать свою землю. Но те и другие мешали общине! Первые подминали ее под себя, вторые были для нее обузой. Освободившись от них, община получала более эффективные возможности развиваться. А реформы Столыпина предлагали ей такие пути, как кооперация, при поддержке правительства создавались агрономические курсы для крестьян, опытные станции сельскохозяйственной техники. Этими возможностями воспользовались более половины крестьян. Значительно повышалась урожайность, росло благосостояние. Для желающих развернулись и переселенческие программы – из перенаселенных центральных губерний можно было переехать и получить вдоволь земли на Алтае, в Сибири, Казахстане, на Дальнем Востоке.

Не мешает вспомнить и о том, что аграрные реформы были лишь частью единого комплекса, задуманного Столыпиным. Их должны были дополнить административные преобразования – законы о сельском, волостном, уездном управлении. Выборному общинному самоуправлению предоставлялись большие права, даже передавалась часть полицейских функций. Таким образом, опорой монархии становились не дворянство и чиновники, уже насквозь зараженные разрушительными западными теориями, а большинство народа! Но эти законы, казалось бы целиком демократичные, Дума, взывающая о «демократии», почему-то так и не приняла.

Да, наряду с успехами можно было отметить и тревожные симптомы. В годы революции в России стали активно плодиться масонские ложи. Манифест от 17 октября о даровании гражданских свобод был воспринят «вольными каменщиками» как снятие запретов на их деятельность. Они даже сделали попытку официально регистрироваться как легальные организации. Правда, этого власти не позволили, но они множились и без регистрации, в 1906 г. только Великий Восток (французское политическое масонство) создал около 50 лож в России.

А вот с Союзом Русского Народа стало неладно. В 1906–1907 гг. он стал самой массовой организацией в стране. Его благословляли и вступили в него св. праведный Иоанн Кронштадтский, будущий патриарх епископ Сергий (Страгородский), будущие священномученики епископ Макарий (Гневушев), выдающийся богослов и проповедник протоиерей Иоанн Восторгов. На собрания Союза стекалось по 20–30 тыс. человек. Проводились Всероссийские съезды русских людей (а национальность определялась в Российской империи не по происхождению, а по вере. К «русским» относились украинцы, белорусы, молдаване и выходцы из любых других народов, принявшие православие). По городам создавались дружины самообороны, иногда вооруженные.

Но начались вдруг интриги внутри Союза. Его основателя и идейного вдохновителя, врача Александра Дубровина, стал теснить в руководстве честолюбивый заместитель, Владимир Путишкевич. После конфликтов он вообще откололся, создал отдельную организацию – Союз Михаила Архангела. Покатились и дальнейшие дрязги. Дубровин был противником парламентаризма, выступал за возврат к неограниченной монархии, а против него выступил Марков, считая Думу положительным явлением. Нашлись и другие деятели, метившие на лидерство. Дубровина вообще попытались отравить. А пока он лечился, его заменили в руководстве графом Коновницыным. От Союза отвернулась и церковная верхушка, запретила священнослужителям участвовать в нем. Перессорившись, Союз Русского Народа распался на несколько обломков. Те из них, которые получили представительство в Думе, стали блокироваться с октябристами Гучкова.

После русско-японской войны было обращено большое внимание на изучение ее опыта, повышение боеспособности войск. Комиссию по реорганизации армии возглавил великий князь Николай Николаевич. Но и в этих вопросах Гучков неожиданно стал играть очень яркую роль. Он предложил создать в Думе комиссию по государственной обороне и сам же возглавил ее. Со стороны царя и военного командования такая инициатива вызвала недоумение и недовольство. Руководство вооруженными силами они считали собственной прерогативой и допускать в военную сферу думских политиков не считали нужным.

Но Гучков повел очень умелую игру. Своими союзниками он сделал молодых генералов и полковников – энергичных, талантливых и при этом недовольных начальством. Считавших, что в высших эшелонах командования засели ретрограды, а их самих затирают, не дают ходу. Из военных друзей Гучков создал подобие неформального клуба. Они встречались дома у Александра Ивановича, обсуждали армейские проблемы. Этот «Домашний генеральный штаб» или «кружок Гучкова» подавал действительно ценные идеи по реорганизации вооруженных сил, Гучков собирал здесь и информацию о недостатках, а потом озвучивал ее с думской трибуны.

Особенно громкой стала история с великими князьями: по давней традиции они возглавляли рода войск, те или иные направления работы в армии. В 1908 г. Гучков произнес речь, где вывалил факты, перечислил имена великих князей и показал, что их руководство является помехой для вооруженных сил. Подхватили газетчики, раздули скандал. Царь был очень возмущен, но не самим вскрытием негатива, а методами Гучкова. Говорил, что председатель Думы вполне мог сделать ему конфиденциальный доклад. А речь с думской трибуны, по сути, подрывала авторитет царствующего дома. В общем-то, многое было правильно, со многим Николай II согласился, и некоторых великих князей вскоре убрали с командных постов. И другие преобразования, которые разрабатывала и предлагала думская комиссия, оказывались нужными и полезными.

Но в случае с великими князьями для Гучкова получился полезным как раз скандал, очень поднял его персональный рейтинг. А в военной верхушке в результате его деятельности образовалась трещина. Среди генералов и старших офицеров, причем лучших и настроенных однозначно патриотически, стала складываться группировка, ориентирующаяся не на царя, а на Думу. Ну а Н. Н. Берберова приводит данные из доклада масона Маргулиеса, сообщавшего о «военной ложе», куда вошли Гучков, генерал Гурко, полковник Половцев и еще ряд лиц «Домашнего генерального штаба».

А укрепление вооруженных сил было действительно насущной задачей. Международная обстановка оставалась нестабильной. В 1908 г. она обострилась очередной революцией – в Турции. Здесь существовала либеральная партия «Иттихад» («Единение и прогресс»), тесно связанная с масонской ложей «Молодая Турция», из-за этого членов партии чаще называют «младотурками». Существовали и армянские партии «Гнчак», «Дашнакцютюн», также переплетенные с масонскими структурами.

Все эти партии в Османской империи были запрещены. «Дашнакцютюн» создавала в армянских селениях отряды самообороны, поскольку султан Абдул-Хамид несколько раз устраивал резню армян. Но она участвовала и в русской революции, примыкая к эсерам. После ее подавления многие боевики «Дашнакцютюн» бежали в Турцию. В Париже младотурки и армянские дашнаки провели совещание и договорились объединить усилия. В это время в Македонии вспыхнуло новое восстание, турецкие войска выступили усмирять его, но среди офицеров многие состояли в заговоре. Момент сочли удачным. «Иттихад» и «Дашнакцутюн» подняли мятеж в Стамбуле. Султан вынужден был согласиться на конституционные реформы, созвать парламент, предоставив ему большие полномочия.

Правда, турецкие консерваторы скрытно подтянули в столицу надежные воинские части, и Абдул-Хамид сделал обратный ход. Отменил все уступки, объявил свою власть неограниченной. Но взбунтовалась армия в Македонии. Двинулась на Стамбул. К ней присоединились и македонские повстанцы, сразу прекратившие войну. Абдул-Хамида заставили отречься от престола. Выслали в Салоники, где он доживал век под домашним арестом. Султаном провозгласили его брата Мехмеда Решада, но он стал только марионеткой, от его лица стал править младотурецкий триумвират: Энвер-паша, Талаат-паша и Джемаль-паша.

Для России последствия оказались сперва очень неопределенными. С одной стороны, Абдул-Хамид был ее убежденным врагом. С другой – и революционеры никак не были друзьями царского правительства. Зато российскую оппозицию роднили с ними политические симпатии, а многих и масонские связи. Делегация кадетской партии решила посетить Турцию, перенять полезный опыт. Позже кадет и масон Маргулиес вспоминал: «В 1908 г… трое русских, я в том числе, решили съездить в Константинополь, чтобы познакомиться с техникой турецкого переворота… Неудача нашей революционной попытки 1904–1905 года, удача турецкой делала поездку поучительной. Каково же было изумление… когда в приемной Ахмет-Риза Бея мы встретили Гучкова». Встревоженные кадеты пытались предостерегать турок, что это сторонник правительства, дружит с «черносотенцами». Но те успокоили, что с Гучковым у них нормальные отношения. «Консультации с турецкими товарищами» стали совместными. А когда Александр Иванович вернулся в Россию, к его партии октябристов тоже пристало прозвище «младотурки».

Событиями в Стамбуле заинтересовались не только кадеты и октябристы. Респектабельная либеральная газета «Киевская мысль», самая читаемая на юге России, решила послать в Турцию своего корреспондента. Хотя по какой-то странной причине выбрала для этого беглого политического преступника, Александра Гельфанда – Парвуса. Появились его статьи, радостно приветствующие свержение «кровавого Абдул-Хамида», и читателям нетрудно было увидеть слегка завуалированные аналогии с Россией.

Впрочем, работа Парвуса не ограничилась журналистикой. «Киевская мысль» принадлежала мультимиллионеру Льву Бродскому. Его называли «королем» Киева. Он был членом правления нескольких банков, контролировал более четверти производства сахара в России, судоходство по Днепру, ему принадлежали крупнейшие мукомольные и другие предприятия, театры и игорные дома Киева, акции железных дорог на Украине [27]. А революция нарушила снабжение в Турции, развалила хозяйство. Парвус наладил поставки продовольствия от хозяев «Киевской мысли» и их компаньонов – муки, зерна, сахара, – чем спас Стамбул от голода.

Но оказалось, что Парвус связан и с Бэзилом Захарофом, директором британских заводов «Виккерс» и крупнейшим мировым продавцом оружия. Столь почтенный предприниматель снабжал оружием и русских, и турецких революционеров, при этом давно и плодотворно сотрудничал с английской разведкой. Сам Парвус, имея такие связи, стал экономическим и финансовым советником турецкого правительства. Через него начали действовать и германские фирмы. Он стал представлять в Стамбуле концерн Круппа и другие немецкие компании.

Повышенное внимание к Турции было, конечно же, неслучайным. Здесь, на Балканах, в Малой Азии, в зоне Черноморских проливов, пересеклись интересы многих великих держав. И революция вскоре спровоцировала кризис, поставивший Европу на грань большой войны. После русской победы над Османской империей в сражениях 1877–1878 гг. был заключен Сан-Стефанский мирный договор, по которому Босния и Герцеговина отходили к Сербии. Но вмешались Англия, Германия, Австро-Венгрия, Италия, Франция. На Берлинском конгрессе условия мира перекроили. В частности, Босния и Герцеговина формально остались в составе Османской империи, но передавались под мандатное управление Австро-Венгрии. Теперь Вена решила воспользоваться смутами в Турции. В 1909 г. она объявила об окончательном присоединении Боснии и Герцеговины. Но и Сербия не забыла о своих претензиях на эти земли, возмутилась, объявила мобилизацию.

Австрийцы стали сосредотачивать войска против нее. Французская дипломатия взялась обхаживать русских, подталкивала поддержать сербов. Но подал голос и германский кайзер. Предъявил вдруг царю ультиматум. Требовал не только выразить согласие на действия Вены, но и надавить на Сербию, чтобы тоже признала аннексию Боснии и Герцеговины. В противном случае угрожал выступить «во всеоружии». Многие члены русского правительства и депутаты Думы даже тон обращения сочли оскорбительным – на Россию цыкнули, как на второсортное княжество.

Однако решительным противником войны выступил Столыпин. Он настоял: требованиям Берлина и Вены надо безоговорочно уступить. Сербию предупредили, и она вынуждена была смириться.

А в 1910 г. в Потсдаме состоялась встреча Николая II с кайзером. Столыпин произвел на Вильгельма II глубочайшее впечатление. Он доказал германскому императору: войны между нашими странами нельзя допускать ни в коем случае. Потому что она закончится падением обеих империй. Удалось сгладить накопившиеся трения, договориться о взаимных уступках. Россия обещала не участвовать в английских интригах против Германии, признавала немецкие интересы в Турции. Взамен просила не поддерживать австрийцев на Балканах и признать Северный Иран сферой влияния русских. Стороны должны были обязаться не участвовать во враждебных друг другу союзах. Кайзеру такие условия понравились. Но встреча завершилась, и его принялось обрабатывать собственное окружение. Когда составлялся письменный текст соглашения, немцы постарались убрать из него все конкретные пункты, в том числе неучастие во враждебных союзах. А поддержку австрийцев не прекратили.

Правительство Столыпина сумело нормализовать и сложную ситуацию на Дальнем Востоке. В одряхлевшей Китайской империи царил полный развал. А Япония после войны завязла в долгах. Воспользоваться этим намеревались американцы. Для них настало время пожинать плоды русско-японской войны, проводить ту самую политику «открытых дверей», которую провозглашал Вашингтон. То есть внедряться самим в экономику здешнего региона. Особенную активность в данном отношении проявлял партнер Шиффа – «железнодорожный король» Гарриман.

Ему принадлежала магистраль, проложенная через США, от Нью-Йорка до Калифорнии, и Гарриман со своими компаньонами с огромным аппетитом косились на Транссибирскую магистраль России. Разрабатывались проекты перекупить ее, продолжить до Голландии и Англии, создав кругосветный железнодорожный концерн под американским контролем. Забрасывались удочки в Петербург о продаже акций магистрали – и непосредственно, и через посреднические фирмы. Но очень быстро стало ясно, что царь не намерен даже вести переговоров по данному поводу. Транссибирская дорога была национальным и государственным достоянием, сам Николай II, будучи наследником, возглавлял комиссию по ее строительству.

Но русско-японская война открыла возможности для других планов, хоть и более медленных. В счет долгов прибрать к рукам Южно-Маньчжурскую железную дорогу, которую Россия по условиям мира уступила Токио. Внедриться таким образом в Маньчжурию. А дальше можно будет расширять свое влияние на Китайско-Восточную железную дорогу. И на Транссибирскую… С предложением о продаже Южно-Маньчжурской магистрали в качестве представителя Гарримана поехал в Японию сам Шифф. А послом США в Китай президент Тафт в 1909 г. назначил Чарльза Крейна, тесно связанного и с российскими железными дорогами через свою компанию «Вестингауз», и с российской оппозицией.

В США считали вопрос уже почти решенным, однако Япония отлично поняла, что будет означать для нее внедрение американцев в Маньчжурию и Китай, и Шифф неожиданно получил отказ. Кроме того, Япония представила госдепартаменту категорические возражения против назначения Крейна послом в Китай. За два дня до его отъезда из США пришлось отменить это решение. Шифф разгневался. Вознамерился показать, как ссориться с американцами. Он отправился в Корею, созвал туда представителей других крупных концернов. Запустили своих агентов в Маньчжурию, Китай, Корею организовывать американские фирмы и напрочь вытеснять японские.

Но руку поддержки Токио протянула… Россия. Возникло предложение разделить сферы влияния. Япония с радостью согласилась. Она высказала свои пожелания аннексировать Корею. Царское правительство заявило, что не будет возражать при условии, что русские возьмут под контроль Монголию. Договорились и о Китае. Южная часть отходит под японское влияние, северная – под русское. В 1910 г. подписали соглашение, вчерашние враги стали друзьями. Японцы не замедлили забрать Корею себе. А американцы остались с носом. Их в Китай не пустили. Шифф написал разъяренное письмо барону Корекойо, с которым вел переговоры о займах – обвинял Японию, что она вошла в альянс с врагами всего человечества и ее теперь ждут крупные неприятности.

Между тем Столыпин пытался сгладить и внутренние напряжения в России. Он прекрасно понял, какую роль в разжигании русофобии играет «еврейский вопрос». Еще в 1907 г. он подготовил закон об отмене «черты оседлости». Уж такой законопроект Дума отвергнуть никак не могла! Его и не отвергали. Но… как будто не замечали. Ни II, ни III, ни IV Государственная Дума просто не стали его рассматривать. Он так и пролежал в Думе до самой революции, хотя в это же время либералы продолжали использовать «еврейский вопрос» для нападок на царское правительство.

Но премьер-министр, отнюдь не будучи антисемитом, увидел и другое. Основной экспорт России – хлеб, сахар и др. – целиком попал в руки Бродских и родственных им магнатов. Столыпин начал проработки, чтобы пресечь их монополию. Хотя сделать этого не успел. Он мешал слишком многим. Террористы вели на него настоящую охоту. Было 11 покушений, пострадали его сын и дочь. Но и в отношения между царем и премьер-министром недоброжелатели каплю за каплей вносили яд, стало намечаться охлаждение.

В марте 1911 г. со Столыпиным внезапно рассорился Гучков, до сих пор выступавший его опорой в Думе. Причина разрыва выглядела довольно странно. Петр Аркадьевич предложил новый закон о земствах в западных губерниях. В существующей системе там были представлены только крупные землевладельцы, в основном поляки. По проекту премьер-министра ценз снижался, и в земствах получали преобладание русские. Закон был вполне демократичным, Дума его приняла. Но отклонила верхняя палата, Госсовет. Тогда Столыпин все-таки «продавил». Настоял, чтобы Николай II на три дня приостановил работу парламента, а в таких случаях закон вводился царским указом. Но Гучков, выступавший сторонником закона, вдруг возмутился и ушел с поста председателя Думы. Заявлял, что закон-то хорош, но подобные методы недопустимы. Исследователи приходят к выводу, что Гучкову в данное время зачем-то понадобилось отмежеваться от Столыпина и ему просто подвернулся подходящий повод.