Ключ Венчальный. Повесть и рассказы

О посадке на сопку братья больше не говорили. Попили чайку, посидели у костра, поглядели на мерцающие угли, забрались в палатку и улеглись спать.

Поднялись рано, ещё не светало. Позавтракали вчерашним хариусом, быстро свернули лагерь, погрузились в лодку и отправились прямиком на прииск. Евстафия манило золото, Анкудина – сверхсложная, на грани циркового номера посадка на сопку.

Ручей обмелел. Им пришлось выйти из лодки и весь путь до прииска тянуть её бечевой. Оба взмокли, но отдыхать не стали, пошли обследовать сопку.

На вершине оказалась просторная площадка, вполне достаточная, чтобы развернуть самолёт на 180 градусов. Смущала венчавшая вершину базальтовая глыба. Правда, она смещена в сторону и не должна бы помешать.

С вершины и до подножия склон скатывался голой безлесной полосой. Если её продолжить через стену сосен, лиственниц через ручей на другой берег, то она упрётся в крест над отцовской могилой. Зимой лиственницы обнажатся, крест будет виден издалека и может служить посадочным знаком.

Как многие лётчики, братья были суеверны, и положение креста на одной линии с полосой их смутило. Они постарались отвлечься и принялись изучать склон. Кое-где торчали невзрачные сосенки, стелились плети кедрового стланика. Если хорошенько помахать топорами, то за пару дней можно очистить. Придётся убрать камни, засыпать ямки.

Наблюдательный Анкудин разглядел едва заметную на склоне тропу со следами лосиных копыт. Значит, лось частенько навещал свой отстой.

– Вот бы засидку сделать, загорелся Евстафий, – сразу мясом обеспечимся и пару волков добудем.

– Может, мы с эти лосем и без засидки повстречаемся, – задумчиво обронил Анкудин. – Тропинки в тайге узкие.

За два дня расчистить полосу они не успели, кончили на третий. Разохотились и собрались было в её продолжение прорубить просеку. Решили, не стоит. С самолёта могут заметить, вздумают выяснять, что к чему, а им чужое любопытство ни к чему.

На том подготовку полосы и закончили. Им предстояло ещё много другой работы с обустройством. Надо построить добротное жильё, чтоб было где отдохнуть, укрыться от непогоды, сложить продукты, снаряжение. Особой роскоши не надо, а хорошее зимовьё будет в самый раз. Место выбрали в густом сосняке, чтобы меньше бросалось в глаза.

Работа предстояло серьёзная. На месте лес рубить нельзя, придётся уйти вверх по ручью километров на десять, там валить сосны, пилить на мерные брёвна и сплавлять вниз. Плотина их задержит. Тут выловить, перетаскать под сосны и ставить сруб. Всё остальное – оконные рамы, двери, кирпич, рубероид, цемент, даже глину придётся забрасывать самолётом.

Они поднялись по ручью, выбрали место, где сосны близко подступали к берегу, разбили лагерь и принялись валить лес. Больше двух, трёх сосен по соседству не пилили, опять же чтоб не засекли с воздуха. Очень пригодилась предусмотрительно захваченная бензопила.

Дело спорилось. Они пилили сосну, сразу кряжевали её, расхватывали на мерные брёвна, кроны, сучья оттаскивали в стороны, готовый кругляк несли к ручью.

Братья работали с утра до ночи, но время поджимало. Они явно не успевали сплавить лес, тем более поставить сруб. Отпуск кончался. А им ещё предстояло наловить рыбы, обеспечить мать и подтвердить наблюдательным соседям своё пребывание на рыбалке.

Лето пролетело как один день. К концу ноября снег плотно укутал тайгу. Братья поставили свой АН на лыжи. Дважды им выпадал рейс из Улыма в Маму без пассажиров, и оба раза они заворачивали на свой прииск.

Оба раза самолёт сажал и поднимал Анкудин. Всё получалось чисто, садились на три точки – на две лыжи и хвостовой лыжонок. Евстафий запоминал маневры брата, мысленно наносил их на бегущую под крылом тайгу, где начинал разворот, где заходил на посадку, с какого места сбрасывал газ, когда выпускал закрылки и переходил на парашютирование.

Они завезли кирпич на печку, оконную раму, рубероид. Третий рейс решили сделать скобяным, загрузить гвозди, петли, скобы, печную дверку, плиту, колосники. Груз получался компактный, но тяжёлый. Анкудин пообещал брату доверить ему в этот раз посадку и взлёт.

Мудрость тайги

Тайга позволяет дожить до глубокой старости и спокойно отойти в мир иной только своим любимым детям – деревьям. Говорят, до семисот лет живут величавые кедры, до трёхсот – медно-ствольные сосны, до двухсот – невзрачные лиственницы с нежно-розовой и крепкой как железо древесиной. Если её пилят над водой, то опилки тонут и мерцают живым светом с тёмной глубины.

Долго живёт кедровый стланик. Когда-то он, наверное, был настоящим кедром. Однажды ветер забросил или птица кедровка принесла шишку на каменистый склон. Слабый росток, проросший на скудной почве, был изломан свирепым ветром, прижат к холодным камням. Так и вырос немощным, хилым, дал крохотное семя, из которого вырастали чахлые ростки, опять сломанные ветром и прокалённые на открытом склоне жгучим морозом.

За тысячелетнюю эволюцию сформировался кедровый стланик. Не дерево, не куст, а нечто похожее на виноградную лозу, ползущую по холодным камням гористых сопок. Но как настоящий родит шишки с кулачок пятилетнего ребёнка, а в них орешки с подсолнечное семя.

Кедровый стланик переплетается стволами, ветвями и образует упругие заросли, через которые нет ходу ни человеку, ни зверю. Крепкие и упругие, словно пружинная сталь, стволы могут раздвинуться, пропустить ногу под тяжестью грузного тела, потом сомкнуться капканом и никакими силами не разомкнёшь захват. Живёт стланик долго и умирает естественной смертью. От старости засохнет, годы будет гнить, осыпаться трухой, пока не ляжет благодатной почвой для своих собратьев.

Стланик даже на дрова не годится. Срубишь причудливо закрученный ствол, но ни за что не выдернешь из общей путаницы, только намаешься, махнёшь рукой и отойдёшь, решив на будущее никогда с ним больше не связываться.

Всем живущим в тайге старческая дряхлость не грозит. Они заканчивают свой жизненный путь на двух рубежах – в детские беспомощные годы или за порогом зрелости, когда мышцы теряют стальную твёрдость, сдаёт слух, притупляется зрение. Важнее слух, потому что в таёжной чащобе всё равно далеко не видно, приближающуюся опасность клыков и когтей надо заблаговременно услышать. Когда увидишь, может быть поздно.

Лось-великан был в самом расцвете сил. Полтонны мышц, сухожилий, костей в чёрно-бурой шкуре венчала тяжёлая горбоносая голова. Его огромные, полутораметровые в размахе рога украшали семь остроконечных отростков. По ним удалось бы определить примерный возраст лося. Ему могло быть и семь, и восемь лет. Годы в тайге не учитывают.

Он благополучно прожил первые полные опасностей годы, когда по слабости и полному отсутствию опыта мог стать лёгкой добычей волка, рыси, росомахи или медведя. Его старшего брата, первенца лосихи, родившегося за год до него, загрыз старый волк-одиночка. Выследил, когда молодая по первому телёнку лосиха отошла на водопой, вцепился ему в горло и задушил.

Лосиха метнулась на помощь телёнку, но опоздала. Волк затаился в буреломе, ждал, когда лосиха оставит мёртвого детёныша. Ему нечасто теперь перепадала такая добыча. Всю зиму он перебивался падалью и сейчас облизывался в предвкушении обильной поживы. Лосиха простояла весь день. Тельце остыло, и она ушла.

Волк до отвала наелся нежного мяса. Потянул остатки в укромное местечко прикопать. Ему хватило бы ещё не один раз насытиться, но запах крови привлёк росомаху. Волк ощерился, клацал тупыми клыками, пытался отогнать нахлебницу, но силы были неравны. Старый, ослабевший, он уже не мог противостоять молодой, полной сил и наглости росомахе. Волк благоразумно удалился. Могучие челюсти росомахи перемололи даже копытца лосёнка.

Лосиху мучило распирающее вымя. Она мало пила, перестала есть, и выделение молока прекратилось. Жестокий урок не забыла. Через год у неё родился другой лосёнок. От этого она не отходила ни на шаг. Место для отёла выбрала на берегу ручья, чтобы вода была рядом, и ей не приходилось отлучаться от новорожденного.

Не отпускала телёнка ни на шаг. Водила за собой на водопой, на кормёжку. Отдыхать ложилась на краю открытых полян, дремала и чутко слушала тайгу. От постоянного напряжения у неё обострился слух. Слышала беззвучный поскок куницы и настораживалась. Лёгкие шаги волчьих лап громыхали в её ушах тревогой, заставляли вскакивать. Она угрожающе фыркала, готовая растоптать любого, кто осмелится приблизиться к её детёнышу.

Молочный дух от телёнка манил хищников. Обильная слюна стекала с острых клыков. Мощь бурой лосихи, копыта кремнёвой остроты и крепости, способные проткнуть волка насквозь, материнская самоотверженность заставляли обходить её стороной.

Лосёнок подрос, окреп, и она стала водить его на вершину сопки. Здесь у неё был отстой. Пологой стороной склон катился в распадок и выходил на берег ручья. На вершине лосиха ложилась головой к распадку, спокойно отдыхала. Застигнуть её врасплох тут было невозможно. На длинном открытом склоне она заметила бы даже горностая.

Постоянная напряжённость матери передавалась лосёнку, он всасывал её вместе с молоком, усваивал как естественный образ жизни.

Через год лосёнок отстал от матери, начал самостоятельную жизнь. К этому времени он уже твёрдо усвоил – беспечность не прощается. Правда, если осторожность переходит в трусость, то тоже ничего путного не выйдет. Если всего бояться, трястись от шороха упавшего листа, день и ночь таиться в чащобе, то можно от голода ослабеть и опять же попасть в зубы любому, кто любит тёплую кровь.

Молодой лось ел много. Обгрызал осиновую кору, поедал молодые побеги ивы, обкусывал сосновые свечки, лакомился сладкими цветами кипрея, осенью отъедался на грибах. Любил пастись по берегам ручья. Здесь густо росли молодые осинки. Там, где ручей широко разливался, они с матерью добывали водоросли.

Лосиха заходила по брюхо, макала в воду голову, выхватывала пучки водорослей, с хрустом жевала. Лосёнок был ещё мал и, чтобы достать лакомый корм, ему приходилось окунать голову по уши. В воде он как-то нечаянно открыл глаза, увидел рядом ярко-зелёные водоросли, потянулся и нырнул с головой. Ничего страшного с ним не произошло, наоборот, получил приличный пучок водорослей. Лосёнок ещё несколько раз опустился с головой и научился нырять.

Его сородичи не один год паслись на водорослях, но никто не умел нырять. Он был единственный. К осени на мелководье водоросли кончались. Лось смело уходил на глубокое место, нырял, доставал водоросли и всегда был сыт.

Вода стала для него ещё хорошей защитой от волков. Когда его преследовала волчья стая, он бежал к ручью, мчался в туче брызг по мелководью, глубокие места преодолевал вплавь. Хищники оставались на другом берегу, провожали его голодными глазами, но в воду лезть не решались.

Лось так и жил возле ручья. Обходил его по одному берегу, по другому, то удаляясь, то приближаясь, открывая новые места кормёжек и отдыха. Он часто ходил через болота. Инстинкт подсказывал ему, где под тонким слоем воды оставалась твёрдая почва.

К середине лета на болотах появлялись соблазнительные зелёные лужайки. Он прельстился и угодил в трясину. Спасся только благодаря своей осторожности. Когда под передними ногами ушла опора, он рухнул на бок, перевернулся через спину и опрометью кинулся от опасного места. Однажды узнав коварство трясины, он уже не поддавался соблазну попастись на зелёных лужайках болот.

Лось запоминал чреватые опасностью обстоятельства и старался их избегать. Ему одного раза хватило, чтобы узнать и навсегда запомнить коварство льда на его любимом ручье.

В конце осени ударили крепкие морозы, но снег ещё не выпал. Слабое течение выше запруды не могло противостоять морозу, вода покрылась гладким как стекло льдом.

Лось после ночёвки вышел на берег ручья, двинулся к воде. Привычная, всегда доступная вода вдруг оказалась твёрдой как камень и скользкой. Ноги его разъехались, он упал и больно ударился грудью. Странная твердь под ним затрещала, прогнулась, он от испуга забился, попытался вскочить, но копыта скользили по гладкой поверхности. Лось встал на колени, потихоньку поднялся и короткими шажками вышел на берег.

На водопой он стал ходить выше по ручью, где вода долго не замерзала. Часто жажду утолял снегом. Больше не выходил на лёд. Зимой жил возле сопки с отстоем. Предусмотрительность не раз его спасала.

На четвёртый год жизни ему выпало тяжкое испытание. Волки напали на его след и погнали к замёрзшему озеру. На льду они бы легко его взяли, как уже не однажды брали оленей, косуль и даже лосей. Волки взяли его в тесное полукружье. Едва он пытался свернуть в сторону, как рядом взлетала серая тень, щёлкала зубастой пастью, норовя вцепиться ему в горло. Он испуганно прядал и нёсся вперёд.

Лось лучше волков знал родные места и сумел спастись. Он вывел погоню к поваленной бурей сосне и резко свернул под защиту вывороченного корневища. Волки сбились, замешкались, а ему хватило нескольких секунд оторваться, выскочить на открытый склон сопки и стрелой взлететь на скалу отстоя. Здесь он развернулся навстречу стае и стал неуязвим. Броситься на лося спереди, под острые рога и разящие копыта не отважится ни один хищник. В открытую с лосем не справится даже медведь.

Волки в азарте погони пытались запрыгнуть на отстой сзади, сбоку. Безуспешно, только царапали когтями обледенелую стену базальта. Лось не обращал внимания на их обходные маневры, зорко следил за узкой тропинкой перед собой.

Скоро волки поняли бесполезность попыток, сняли осаду, цепочкой, один за другим ушли вниз по склону, растворились в густеющих сумерках.

Лось простоял на скале до утра. С восходом солнца спустился, побрёл в молодой осинник. Быстро объедал горькие ветки, поминутно замирал, слушал тайгу. Обычно он здесь не кормился, берёг молодую поросль для особого случая, такого, как нынешний.