Ключ Венчальный. Повесть и рассказы

Ключ Венчальный. Повесть и рассказы
Валерий Степнов

В остросюжетной повести «Ключ Венчальный» переплетены судьбы геологов, золотодобытчиков, летчиков. Умение выживать в тайге ничего не стоит без нравственных принципов. Экстремальные ситуации, в которых оказываются герои, проявляют лучшие качества в одних и худшие в других. Кто победит?

Ключ Венчальный

Повесть и рассказы

Валерий Степнов

Редактор Анна Степнова

© Валерий Степнов, 2022

ISBN 978-5-0056-6595-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ключ венчальный

Жизнь человеческая! До чего ты коротка и скоротечна. Не успеешь оглянуться, а силы на исходе, голова седая, и всё чаще живёшь воспоминаниями, украшенными воображением до значимости захватывающих приключений. Хотя есть материальные свидетели – охотничий нож с рукоятью из оленьего рога, карабин «Барс» и золотой слиток «лосиная голова». Иногда достаёшь их из надёжного тайничка на белый свет, разглядываешь, и они красноречивее слов убеждают тебя – всё это было.

Отцовский прииск

Отец таял на глазах. Тяжёлый недуг сделал из крепкого пятидесятилетнего мужика доходягу. Ехать в город на обследование он отказался наотрез. На все увещевания жены, двоих сыновей Мирон отвечал коротко:

– Отвяжитесь. Чему быть, того не миновать.

Он всю жизнь прожил в тайге, уезжал только на службу в армию. Отдал долг и опять вернулся в тайгу. Зимой добывал пушнину, летом мыл золотишко. Обычно в старательских артелях, иногда один. Привык рассчитывать на себя, никогда ни у кого и ничего не просил. Даже больной не захотел обращаться за помощью к врачам. Сначала лечился таёжными средствами – пил отвар берёзового гриба – чаги, медвежий жир, ел сырую оленью печень, молодые мягкие рога изюбря – панты. Ничего не помогало, и Мирон смирился.

Сыновья пошли в отца. Так же прицельно глядели на свет из-под лохматых бровей, любили охоту, рыбалку, с удовольствием ходили в тайгу. Однако топтать отцовские тропы не захотели. После школы оба уехали в город. Сначала один, потом другой. Оба поступили в училище гражданской авиации, стали лётчиками. При распределении попросились на местные линии в свой таёжный район. Желающих ехать в глухомань нашлось немного, и просьбу братьев охотно удовлетворили.

Летали они в одном экипаже на стареньком АН-2. Старший – первым пилотом, младший – вторым. К работе относились серьёзно. Скоро прослыли надёжными лётчиками, на которых можно положиться. Им доверяли ответственные рейсы по санитарным вызовам, спасательным, поисковым вылетам.

Родителей не забывали, часто наведывались в посёлок Казачий, где они жили. Помогали по хозяйству. О своих делах особо не распространялись.

– Мы там, – показывал пальцем в потолок родительского дома старший Анкудин, – над людским дерьмом живём.

– И свежим воздухом дышим, – добавлял младший Евстафий.

От приезда к приезду братья видели, как тает отец. В конце зимы он наказал им взять отпуск на май и обоим быть дома.

– В тайгу поведу. По высокой воде лодкой дойдём до места. Покажу вам свой прииск, передам. К добыче приневоливать не стану. Моё дело показать, а решать вам. Одно скажу – богаче жилы не было и не будет. Захотите, в золоте купаться станете.

На том разговор был окончен. После майских праздников оба явились в дом отпускниками. Отец из кержацкого рода, богу родители не молились, но старую икону с почерневшим ликом в переднем углу держали, и по старому обычаю не пил, не курил, и сыновья ни к выпивке, ни к табаку не пристрастились. Приезд отмечали чаем с брусникой, мёдом под сдобные материны шанежки.

Отец едва поднялся с постели. Побрился, причесался, надел свежую рубашку. За столом сидел просветлённый и преисполненный непонятной сыновьям значимости. Будто собирался что-то сказать или сделать, чего все должны будут запомнить на всю оставшуюся жизнь.

Однако разговор шёл будничный, чего, сколько взять, когда смолить лодку и перебирать подвесной мотор. Патроны отец набил, ружья вычистил. На бревенчатой стене висели три двустволки 16-го калибра. Бывалая отцовская с побелевшими от времени стволами, и две новёхонькие вертикалки «бок-флинт». Имелся у них нарезной карабин «Барс». Братья сумели раздобыть, чем очень гордились. Держали его в самолёте. Нашлось там для него укромное местечко. Вслух о нарезном оружии мужики не говорили.

Евстафий, не любитель носить поклажу, заметил, что хватило бы им одного ружья на троих. Дескать, не сезон, стрелять всё равно некого. Отец поглядел на сына долгим, тягучим взглядом, тихонько обронил:

– У матери скалку возьми. Лёгонькая. Таёжник.

За три дня собрались. Полагали пробыть в тайге неделю, запасов взяли на две. Сложили всё в лодку, накрыли брезентом. Отец собрал себе чистое бельё, велел Анкудину положить в мешок.

– Зачем? – удивился тот.

– Надо, – отрезал отец.

Поднялись засветло. Мать встала ещё раньше, приготовила им завтрак. Молча поели, попили чаю. На прощанье присели, помолчали. Первым встал отец. Неожиданно для всех трижды перекрестился на тёмный иконный лик, поклонился. Подошёл к жене, поклонился ей.

– Прости, Аграфена, если что было не так.

Мать обомлела, всплеснула руками.

– Господь с тобой, Мирон. Неужто помирать собрался?

– Мало ли что. В тайге всякое бывает. Сама знаешь.

Надел шапку, пошёл к двери.

В лодке сыновья постелили отцу спальные мешки, поудобнее устроили его, накрыли брезентом. Анкудин сел на мотор, Евстафий спихнул лодку с берега, сильно оттолкнулся, ловко вскочил на ходу. Анкудин с первого рывка завёл отлаженный мотор, заложил на широкой глади реки крутую дугу. Они помахали стоящей на берегу матери. Узкая, по-щучьи длинная лодка легко пошла против течения.

Начинало светать. Первые лучи восходящего солнца окрашивали реку в малиновый, почти красный цвет, отчего вода казалась кровью. Аграфена испуганно крестилась.

– Пресвятая Богородица, спаси и помилуй их, грешных…

За первым поворотом Казачий скрылся.

За день они изрядно поднялись в верховье. Берега заметно сузились, течение ускорилось, хмурая, ещё по-зимнему чёрная тайга подступила к воде.

На каждом крутом повороте река наворочала завалы из острых обломков стволов, корневищ. Всё хрупкое, гнилое, прелое вода обломала, обкромсала, обглодала добела, осталось смолистое живое железо, выставленное наружу пиками, ножами, клыками. Шивера. Они манили, завораживали взгляд скорой и непременной гибелью. Зевни только, и будешь трепыхаться на лиственичной пике жучком на булавке. Правда, недолго.

Анкудин запоминал встречные шивера, прикидывал, как будет их обходить на обратном пути. Вверх по реке шивера не страшны. Если мотор заглохнет, и течением понесёт лодку, шестом можно оттолкнуться от завала, выскользнуть из гиблого места. Иное дело, когда вниз по течению, под мотором да на приличной скорости в него вмажешься. Зевнуть шиверок можно раз в жизни, потому что другого уже не будет.

Вверх и вниз по реке Анкудин ходил не раз, но всегда на моторе сидел отец. Лодку сыновьям он доверял на спокойных местах или на подходе к дому, чтобы пофорсили перед ровесниками. Сейчас не до форсу. Анкудин впечатывал в память каждый поворот, приметы по берегам. Там лобастый валун, там выворотень, там листвяга с обломанной вершиной. Минуя ориентир, оглядывался, запоминал, как он выглядит с другой стороны.

Отец ему помогал, показывал, куда держать. Вроде бы, дремал, а сам не спускал глаз с реки, закрученной в тугие пенные струи.

Как полагается по таёжным порядкам, на ночлег они остановились засветло. Лодку разгрузили, вытащили подальше на берег, крепко привязали к подмытому корневищу. Мало ли что может случиться ночью в верховье. Вдруг где-то в притоке завал прорвёт, вода покатится и лодку как языком слижет.

Отец не преминул напомнить сыновьям:

– Подальше положишь, поближе возьмёшь.

На высоком сухом берегу братья расчистили площадку для ночлега. Притащили из тайги сухие толстые лесины, нарубили валежника. Анкудин раскинул брезент для полога.

– Чего колготишься? – буркнул Евстафий. – Так что ли не переночуем.