Сибирские перекрестки

Для выгрузки опыта не нужно, поэтому Лавишев отошел в сторонку, давая возможность другим принять участие в необычной выпечке.

– Ну и хлебушек! Вот это да!

– Ты смотри, какая корочка!

– Куда положить буханки?!

– Заверните в одеяла – пускай дойдут! – крикнул Лавишев, направившись к речке, чтобы окунуться после целого дня, проведенного около жаркой печи.

В этот же день, вечером, у них была еще и баня, которую устроили в одноместной палатке, так что в ней пришлось мыться вприсядку, сидя на корточках рядом с тазиком. Однако все были рады бане, и вечером в лагере чувствовалось даже приподнятое настроение.

Когда после бани все собрались в палатке, Лавишев взял гитару, настраивая, прошелся по струнам. В палатке сразу стало по-домашнему уютно: пахло свежим хлебом, чистотой, дневная усталость и баня разморили, и от этого накатило расслабленное, блаженное состояние.

Аккомпанируя сам себе, Лавишев тихо запел, с хрипотцой, что-то задумчивое и трогательное.

Петька, слушая незнакомые ему песни, смотрел на Лавишева, который полулежал, привалившись на топчан рядом со столом, сколоченным из грубо отесанных лесин. На столе, рядом с ним, стояла рация, лежали какие-то бумаги, валялось несколько книг и журналов. И глядя на начальника, Петька все никак не мог понять своего какого-то беспокойства, а потом сообразил, что ему просто хочется напиться до чертиков, как это часто бывало раньше вот в такие минуты, от тоски, а сейчас от песен Лавишева. Желчно усмехнувшись, он вспомнил, что в лагере Лавишева был сухой закон и достать что-либо спиртное здесь было равносильно полету куда-нибудь на другую планету.

«Если бы сейчас был в поселке, то побежал бы в магазин или домой к продавщице, – мелькнуло у него. – Как это всегда делает братва, когда вырывается из тайги. А эти что за люди!»

С досады, усталости и от тоски Петька рано залез в свой спальник. За ним последовал и Елисей. Вскоре залезли в спальники Илья и Глеб. Только один Лавишев все так же продолжал наигрывать на гитаре, негромко подпевая сам себе.

Ему ложиться было еще рано – у него подходило время сеанса связи с экспедицией в поселке Батагай. Взглянув на часы, он отложил в сторону гитару, включил рацию, надел наушники и стал ждать вызова.

В сумеречной полутьме палатки слабо светился крохотный огонек сигнальной лампочки рации, и от этого на душе у Лавишева стало привычно тепло и уверенно, как всегда, когда он выходил на связь с экспедицией.

Наконец радист из экспедиции начал выходить на связь с отрядами, вызывая их по очереди. Дошла очередь и до Лавишева.

– Говорит первый! Седьмой, седьмой, как слышите меня? Прием!

– Первый, я седьмой, слышу вас хорошо! Прием!

– Седьмой, доложите результаты работ за истекшие дни. Как ваши гости?

– Гости прибыли два дня назад, включились в работу. Лагерь разбили. Завтра выходим на маршруты!

– Так, все ясно, Вадим Васильевич. У вас все в порядке. Пока временно используйте гостей в маршрутах. Назад, на буровую, их перекинем позже, через недельку. Сейчас нет вертолета. Как поняли? Прием!

– Вас понял! Вертолет будет через неделю!

– Хорошо, Вадим Васильевич, до следующего сеанса! Пока!

– Пока!..

Лавишев снял наушники, щелкнул тумблером, огонек рации погас, а вместе с ними и связь с людьми из далекого отсюда поселка.

В палатке стало тихо. Все лежали по своим спальникам, но не спали. У каждого было о чем подумать, что вспомнить.

В логу было безветренно и спокойно. Издали доносился еле слышимый отсюда шум речушки. Природа вокруг затихла, однако было обманчиво светло, и это сбивало с привычного укоренившегося ритма ложиться спать с наступлением темноты. Но нужно было отдыхать – брала свое, давала знать усталость напряженного дня. Во всем теле засели осколками усталости многочисленные мелкие и большие поделки заботливого суетливого дня.

В разгаре стояло полярное лето – до настоящих сумерек было еще далеко, поэтому постоянный светлый день и громадные просторы голой и пустой бескрайней тундры вызывали острое чувство одиночества, оторванности от людей, от всего мира.

* * *

Илья вышел в маршрут и взял с собой в напарники Петьку. За ними увязался пес по кличке Король, которого Лавишев привез из Батагая. Пес был еще молодой, одногодок, и совсем глупый.

Им предстояло пройти маршрутом вдоль ручья, протекающего за перевалом, и взять там пробы.

Вышли рано утром. Взяли прямо на перевал. Прошли небольшую терраску и пошли на подъем по склону хребта, разделяющего речку с ручьем.

Подъем был пологий и легкий. Скоро пошли плитки, щебенка и камни, покрытые лишайником и заросшие мхом.

Вокруг Ильи и Петьки с деловым видом носился Король. У него была своя задача – ему хотелось поймать каменюшку. Но сделать это было непросто, так как эти маленькие и проворные зверьки мгновенно скрывались в глубоких расщелинах меж камней при появлении малейшей опасности.

Наконец, даже псу стало понятно, что это бесполезное занятие, и он успокоился и теперь старался только не отстать от людей.

На вершине перевала они сориентировались и направились вниз к ручью.

У ручья Илья сделал привязку на карте и рассупонился, как он любил говорить: скинул рюкзак, достал из него лоток, ногой сгреб на берегу верхний слой крупной гальки, зачерпнул лотком пробу из песка, мелких камушков и гальки и стал промывать ее в ручье.

Пробу он промывал быстро, сноровисто, уверенно сгребая верхний слой или сбрасывая его резким движением с лотка.

– Мыть буду я – один! Учиться времени нет! Будешь тягловой силой, – глянул он на Петьку. – Ничего?

– Как хочешь, – равнодушно ответил Петька.

– Ты не обижайся. Проб надо взять много, а времени – мало… Но ничего, мы их по-быстрому, – говорил он не то для себя, не то для своего напарника, быстро работая руками.

Промыв пробу, Илья ссыпал увесистый, тяжелый шлих в геологический мешочек, сунул в него бумажку с номером образца, положил мешочек в рюкзак Петьки, записал в пякитажку[1 - Пякитажка – полевая книжка геологов.] данные образца, отметив его на карте.

– Ну, пошли! – сказал он, подхватил свой рюкзак и карабин и пошел вверх по ручью, шумно зашуршав прибрежной галькой.

Впереди испуганно вспорхнула куропатка, немного пролетела и снова села на галечник. Петька торопливо стащил с плеча ружье, забежал вперед Ильи, прицелился и выстрелил. Куропатка сковырнулась и забилась на галечнике, теряя перья и окрашивая камни густой темно-красной кровью. Петька подошел к птице, еще продолжающей биться на земле, взял ее за лапы и, стукнув головой о камни, добил, сунул в рюкзак.

Пошли пробы. Илья, нигде не задерживаясь больше чем для того, чтобы взять пробу, гнал вверх по ручью себя и Петьку.

Они поднимались вверх, и вместе с этим постепенно редел кустарник, а склоны урочища, вплотную подступая к ручью, начали сжимать его с двух сторон. Чаще стали попадаться выходы коренников. Ручей становился все уже и мельче. От него один за другим отпадали небольшие ручейки, скрываясь в неглубоких лощинках, поросших полярной ивой, карликовой березкой, редкими чахлыми лиственницами, ягодником и мхом. Кочковатую тундру сменила кустарниковая, затем пошла каменистая.

Ландшафт вокруг был унылый. Просторно и широко лежали громады пологих, абсолютно голых каменистых увалов.

С каждым километром рюкзак становился все тяжелее. Петька уже давно изнывал под непривычной для него тяжелой ношей и втихую матерился на своего связчика, подозревая, что тот специально не берет от него хотя бы часть проб и гонит все время вверх куда-то к чертовой матери, очевидно, только для того, чтобы испытать его, Петьку. Но он крепился из последних сил, чтобы не спасовать первым, и не показать это своему молодому связчику, этому сопляку, как он его мысленно окрестил уже не раз за время совместного их маршрута. Поэтому он перевел дух, когда наконец услышал от Ильи: «Все – достаточно!»

– Дальше не пойдем! – прохрипел Петька, усаживаясь прямо на гальку у ручья.

– Нет – участок отработали…

– Может, пожрем, а? – посмотрел Петька на связчика.

– Хорошо, давай. Я сделаю последний шлих, а ты займись костром… Чаек сделай и тушенку подогрей… Хорошо?