Непонятый Достоевский

Концовка в сцене «вечернего сговора» в салоне Москалевой. Цитата:

«– Боже ты мой! – говорил бедный князь. – Я вот только не-много за-был, зачем я сюда приехал, но я сей-час вспом-ню. Уведи ты меня, братец, куда-ни-будь, а то меня растерзают! Притом же… мне не-мед-ленно надо записать одну новую мысль…»

Какие могут быть «новые мысли» у дряхлого старика и зачем ему их записывать? Такое поведение князя воспринимается героями пьесы со снисходительной иронией как старческое чудачество и своеобразная блажь. Возможно, и читателю повести с первого раза покажется, что это описание незначительного комического эпизода в поведении пожилого человека, который стал часто забывать те или иные мысли, приходящие ему в голову. Но это кажущаяся комичность образа, на самом деле это серьёзная «мелочь», на которую стоит обратить пристальное внимание. И у такого поведения есть серьезная авторская подоплека. Князь, как ищущая, творческая натура, то есть человек, наделенный от природы литературным талантом, старался записать «новые мысли», чтобы не забыть и в дальнейшем использовать их в своем писательском творчестве. Если же мы предполагаем, что дядюшка – это принц Жозеф де Линь, то эта творческая привычка литературного героя записывать «новые мысли», находит подтверждение в литературном наследии его исторического прототипа. При ознакомлении с его книгами в русском переводе я обратил внимание, что одно из его сочинений так и называется – «…МЫСЛИ…». (Линь, Шарль Жозеф, де. Письма, мысли и избранные творения принца де Линя/изданные баронессою Стаэль Голстейн и г-ном Пропиаком.; Перевод с францускаго С. А. Немирова, И. М. Снегирева. В шести частях. Ч.1—4. М.:В. Тип. Селивановского, 1809.)

Все мысли, которые впопыхах записывал дядюшка можно посмотреть в этой книге.

Ф. М. Достоевский наверняка был хорошо знаком с творчеством принца де Линя и конкретно с данной книгой, и я считаю, что он намеренно включал эти фразы с «новыми мыслями» в конце разных сцен. Он тем самым дает нам своеобразную подсказку на реального персонажа и описывает образ довольно знаменитого в то время реального исторического лица на закате его жизни. Это является еще одним аргументом пользу моей версии в том, что литературный герой князь К. по имени Гаврила – это принц Жозеф де Линь.

Возвращусь в своих рассуждениях еще раз к Венскому конгрессу, о котором упоминал дядюшка. С первого прочтения повесть Ф. Достоевского «Дядюшкин сон», кажется совсем безобидным, аполитичным произведением, напоминающим забавный водевиль или комическую пьесу, далекую от международной политики. Но политика как всепроникающий эфир заполняет все сферы нашей жизни, как в прошлом, так и в настоящем и влияет буквально на всё, даже на кулинарные рецепты. И Ф. М. Достоевский, как гениальный писатель своего времени, находясь в жестоких цензурных рамках, сумел показать нам с необычной стороны, важные политические события конца 18 и начала 19 веков, которые оказали существенное влияние на ход мировой истории. И что самое важное – главный герой его повести был не просто свидетелем, а реальным участником тех эпохальных политических событий. Федор Михайлович использовал в этих произведениях, если можно так выразиться, «эзопов язык» (своеобразный жанр подцензурного иносказания). Речь в следующем отрывке пойдет о «нашем поляке», казалось бы, это проходной персонаж, но в этом коротком сюжете есть скрытый смысл. Надо постоянно помнить, что «мелочей» в этом произведении нет, и европейская политика в нем проглядывается между строк, торчит везде как у зайца уши. Цитата из повести:

«И вообще, когда я был за гра-ни-цей, я производил настоящий furore (фурор). Лорда Байрона помню. Мы были на дружеской ноге. Восхитительно танцевал краковяк на Венском конгрессе.

– Лорд Байрон, дядюшка! помилуйте, дядюшка, что вы?

– Ну да, лорд Байрон. Впрочем, может быть, это был и не лорд Байрон, а кто-нибудь другой. Именно, не лорд Байрон, а один поляк! Я теперь совершенно припоминаю. И пре-ори-ги-нальный был этот по-ляк: выдал себя за графа, а потом оказалось, что он был какой-то кухмистер. Но только вос-хи-ти-тельно танцевал краковяк и, наконец, сломал себе ногу. Я еще тогда на этот случай стихи сочинил:

Наш поляк

Танцевал краковяк…

А там… а там, вот уж дальше и не припомню…

А как ногу сломал,

Танцевать перестал».

После определенных сопоставлений мне стало ясно, что «наш поляк» – это прототип Адам Ежи Чарторыйский. Польский и российский государственный деятель, писатель, меценат, князь. Друг и соратник Александра I. Входил в негласный комитет. И впоследствии был участником «танцующего» Венского конгресса 1814—1815г.

Рис 3. Бал у князя Меттерниха во время Венского конгресса (рисунок Иосифа Эмануэля Вайзера).

Этот конгресс именуется у историков «танцующим», потому что, помимо серьёзной дипломатической работы, в перерывах между заседаниями на нем «танцевала вся Европа». Знаменитый австрийский дипломат князь Меттерних, например, устроил бал, освященный тысячью свечами, на который он пригласил 1800 гостей! Почему «наш поляк» у Ф. Достоевского вдруг стал «наш»? Ведь этот каламбур сочинил не литературный дядюшка и не принц де Линь, а сам Ф. М. Достоевский. Потому что Адам Чарторыйский это «русский поляк», волею судьбы занимавший даже пост министра иностранных дел в начале царствования Александра I. И находясь на этом посту, он всегда подчеркивал, что справедливое решение польского вопроса для него является первостепенной задачей и прикладывал к этому все усилия. Тогда в его планы входило восстановление польско-литовского государства, но в самой тесной политической унии с Россией. А польский вопрос на Венском конгрессе был, по сути, главным вопросом, вокруг которого между его основными участниками происходил дележ территорий недавно рухнувшей наполеоновской империи. И между ними происходил поиск компромиссов в неразрешимых территориальных спорах, где каждый тянул одеяло на себя. И решался польский вопрос на закрытых заседаниях не в пользу поляков и их государственной самостоятельности. Перед началом конгресса Чарторыйский в какой-то мере рассчитывал на некий позитив в решении польского вопроса, учитывая, что в начале царствования Александр I был убежденным республиканцем и разделял его взгляды в этом деле. В самом начале конгресса, когда было радостное ликование от такого грандиозного съезда коронованных особ и всеобщая эйфория, «наш поляк», теша себя иллюзиями, лихо и самозабвенно отплясывал краковяк. Будущее Польши, вероятно, рисовалось ему в розовом цвете. А ногу он сломал не реально, а виртуально, когда в ходе дальнейших заседаний А. Чарторыйский понял, что поляки останутся в еще более жестокой зависимости от России. Ни о какой даже видимой самостоятельности (унии) для них речи на заседаниях не идет, к тому же польская элита поддержала Наполеона в его походе на Москву и Польша считалась проигравшей стороной. Какие после таких безапелляционных решений по польскому вопросу для высокородного и честолюбивого поляка, могут быть танцы? Какой краковяк? Вероятно, он всем сказал, что ногу подвернул, и тихо отошел в сторону. Рухнули мечты и надежды всей его жизни. Для себя он все понял и больше в политику не лез – «танцевать перестал». Вот Достоевский устами князя К. и каламбурит по этому поводу. Ведь дядюшка, т. е. его прототип – принц де Линь в отличие от республиканца Адама Чарторыйского был убежденным монархистом – «обломком аристократии», сторонником «старого дома», который, как, впрочем, и сам автор этой повести Ф. М. Достоевский высмеивает эти новые революционно – утопические идеи всеобщего равенства и братства. Здесь, скорее всего, автором имеются в виду французские социалисты – утописты К. А. Сен-Симон, Ш. Фурье, Р. Оуэн – «основатели социализма». А также апологеты ВФР – Жан-Жак Руссо, Вольтер, Дени Дидро, Шарль Монтескьё. Достоевский показывает в неприглядном свете тех людей, которые эти идеи озвучивают и пытаются воплотить их в жизнь. К тому же в тридцатых годах 19 века польский вопрос снова злободневно стоял на повестке дня (ноябрьское восстание 1830 – 1831). Так что упоминание Венского конгресса и «нашего поляка» Ф. Достоевским на тот момент было весьма актуальным.

Духаново

Но вернемся к главному персонажу повести. Князь К. с недавних пор, как получил наследство, поселился в небольшом имении – Духаново. Какое говорящее название дал Ф. Достоевский этой усадьбе! Чей – то Дух обитает там, возможно, Дух старой эпохи, как-то связанный с дядюшкой. Но нет, дальнейшие события говорят нам, что там обитает конкретный, не упокоенный, безвинно убитый императорский дух. Поэтому эта бывшая царская резиденция и названа Достоевским таким говорящим, умиротворенным сравнением – Духа-но-во. Некоторые читатели уже догадались, о какой резиденции идет речь? Если нет, то рассмотрим следующую «мелочь». Мария Александровна в первой беседе с князем заводит речь о его здоровье и о том, что дядюшка может умереть. Цитата из повести:

«Нет, вам нужно до основания изменить вашу жизнь, – иначе вы заболеете, вы истощите себя, вы можете умереть…

– Ах, боже мой! Неужели я могу так быстро умереть! – восклицает испуганный князь. – И представьте себе, вы угадали: меня чрезвычайно мучит геморрой, особенно с некоторого времени… И когда у меня бывают припадки, то вообще у-ди-ви-тельные при этом симптомы… (я вам подробнейшим образом их опишу). Во-первых…»

Этот отрывок обычно воспринимается читателем как симптом старческого маразма, вызывающего улыбку, и многие считают, что рассказ князя напоминает поговорку: «У кого что болит, тот о том и говорит». К тому же считается, что повесть комическая. Значит, в этом месте можно посмеяться. Но нет, смех тут неуместен. Какие у геморроя могут быть удивительные симптомы? О чем вообще идет речь? А я напомню, что к старости дядюшка стал чрезвычайно болтлив. А в глубокой старости человек не боится смерти, он к ней готов. Поэтому князь, который многое видел и который многое знает, свободно высказывается на запретные и щекотливые темы, не боясь при этом последствий. Это обстоятельство сильно напрягает его родственников, и они стараются оградить князя от общения с другими людьми, чтобы не вызвать лишних кривотолков и сплетен. Поэтому даже Павел Александрович Мозгляков позволяет себе прерывать дядюшку на самом интересном месте и не дает ему возможность продолжить разговор. Вероятно, считая, что сейчас последует описание всем известных медицинских симптомов при протекании этого заболевания. Цитата:

«– Дядюшка, это вы в другой раз расскажете, – подхватывает Павел Александрович, – а теперь… не пора ли нам ехать?

– Ну да! пожалуй, в другой раз. Это, может быть, и не так интересно слушать. Я теперь соображаю… Но все-таки это чрезвычайно любопытная болезнь. Есть разные эпизоды… Напомни мне, мой друг, я тебе ужо вечером расскажу один случай в под-роб-ности…»

Подробностей далее по тексту не последовало, и другого раза к слову не довелось. Заткнули старику рот, оборвали на половине фразы. Все посмеялись и что? Разошлись? И читатель так и останется в неведении? Не узнает разные эпизоды этой любопытной болезни? Да нет, конечно, наш читатель узнает. Не будем, уподобляться Павлу Александровичу, ведь интересно почитать про кровавый геморрой некоей императорской особы. Да, геморроидальные припадки, о которых заикался дядюшка, относятся, скорее всего, не к его здоровью, а к другой, более знаменитой личности и имеют они не медицинские, а исторические симптомы. Почему геморрой в этом диалоге ассоциируется у дядюшки со смертью? Ведь это не смертельное заболевание. Речь в данном случае пойдет не о физиологических подробностях геморроя, а о его политических последствиях. Данный диалог в завуалированном виде напрямую связан с убийством Петра III в небольшой загородной резиденции и последующем воцарении на российском престоле его законной жены.

В Манифесте, обнародованном 7 июля 1762 года, кончина императора объяснена так:

«В седьмой день после принятия Нашего Престола Всероссийского получили мы известия, что бывший император Петр Третий обыкновенным и часто случавшимся ему припадком геморроистическим впал в прежестокую колику. Чего ради, не презирая долгу Нашего христианского и заповеди святой, которого Мы одолжено к соблюдению ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему все, что потребно было к предупреждению следств из того приключений, опасных в здравии его, и к скорому вспоможению врачеванием. Но к крайнему Нашему прискорбию и смущению, вчерашнего вечера получили Мы другое, что он волею всевышнего Бога скончался».

Но Ф. Достоевский устами дядюшки нам говорит, что есть не только симптомы, но и разные эпизоды. В Петербурге в то время ходило множество слухов и конечно, мало кто верил официальной версии. Еще больше слухов циркулировало в Европе. Всемерно желая их пресечь, Екатерина в следующих словах описывает Станиславу Понятовскому кончину своего мужа: «Он чрезмерно напился в этот день, так как имел все что хотел, кроме свободы… Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала странная слабость и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух, потребовав лютеранского священника».

Какой эпизод уважаемый читатель удовлетворяет вас? Я считаю что второй, там больше подробностей. Еще были подробности от братьев Орловых, но они меня не интересуют, т. к. братья были соучастниками убийства и в их показаниях сквозит предвзятость и попытка скрыть истину. Вот так Духаново превратилось в моих рассуждениях в Ропшу, где по сей день среди былого величия и развалин царского дворца бродит не упокоенный дух невинно убиенного императора Всероссийского – Карла-Петера-Ульриха Голштейн-Готторпского, или же Петра III. Может кому-то показаться, что это натянутое сравнение Духаново – Ропша, но мы дальше по тексту смотрим на следующую «мелочь». Гидропатия. Дядюшка лечился водой, вроде как за границей. Цитата:

«Я, признаюсь, ничем не был болен; ну, пристали ко мне: „Лечись да лечись!“ Я, из деликатности, и начал пить воду; думаю: и в самом деле легче сде-лается. Пил-пил, пил-пил, выпил целый водопад, и, знаете, эта гидропатия полезная вещь и ужасно много пользы мне принесла, так что если б я наконец не забо-лел, то уверяю вас, что был бы совершенно здоров…».

Рис 4. Дворец в Ропше, где скончался Петр III.

Но в Ропше тоже был свой минерализованный источник целебной воды, собственно, благодаря чему, это место и было первоначально выбрано Петром I в качестве царственных охотничьих угодий, небольшую усадьбу потом переделал и облагородил итальянский архитектор Франческо Растрелли. Вот еще одна цитата из повести в подтверждение этой гипотезы:

«…в Духаново, где был старинный барский дом и сад, с выстриженными из акаций львами, с насыпными курганами, с прудами, по которым ходили лодки с деревянными турками, игравшими на свирелях, с беседками, с павильонами, с монплезирами и другими затеями».

«Монплезир» – в переводе с французского языка – «мое удовольствие», такие павильоны, по всей видимости, были устроены не только в Петергофе, но первоначально возводились и в других резиденциях, в том числе и в Ропше. В этом описании Ф. Достоевский дает нам своего рода подсказку на первоначальное описание усадьбы, до того момента как оно стало печально знаменитым. Так что получается: Духаново – это Ропша, а не Петергоф или Ораниенбаум, где при жизни и во время своего царствования жил Петр III. Ропша превратилась на момент дворцового переворота в место заключения императора, а затем стала символическим местом непотребного цареубийства. А в шестидесяти верстах от Духаново находится город Мордасов, в котором происходит основное действо повести. Теперь перейдем к локализации города Мордасов, к его окрестностям и его обитателям.

Мордасов

Любая справочная литература по Достоевскому расскажет вам, что произведения «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково» относятся к Семипалатинской ссылке Федора Михайловича и что события, описанные там, территориально относятся к этой далекой от центра провинции с различными вариантами: г. Семипалатинск, г. Омск или г. Барнаул. На тот момент критика на эти произведения отсутствовала, и товарищи по литературе не торопились опровергать эти утверждения. Во-первых, на тот момент Ф. Достоевский нуждался в авторских гонорарах, и, во-вторых, у него со временем стали появляться более монументальные произведения, достойные критики, и «Сибирские повести» отошли на задний план, как второстепенные. К тому же литературоведы в качестве аргументов своей версии выставляют такие исторические примеры из литературного творчества других писателей его современников, как Салтыков-Щедрин и Герцен. Они в разные годы были в ссылке в г. Вятка, и один описал его в своём произведении как город «Глупов», а другой как город «Малинов» (упомянутый, кстати, в «Селе Степанчикове»). А раз Ф. Достоевский после каторги был в ссылке в Семипалатинске, значит, по их версии, он и описал этот город, его обитателей и их нравы. Якобы повесть «Дядюшкин сон» была создана на основе недавних впечатлений от семипалатинского периода жизни писателя. Таким образом, главные герои «мордасовских летописей» превратились, по академической версии, в семипалатинских провинциалов средины 19 века, и такое положение дел в этом вопросе устраивает всех достоевидистов и литературоведов. Моя же гипотеза заключается в том, что город Мордасов – это прототип одного из городов, расположенных недалеко от северной столицы Российской империи, а именно это город Павловск. Далее я попытаюсь обосновать своё предположение. Почему Ф. Достоевский придумал для этого губернского города такое необычное название – Мордасов? Прежде всего, это литературное название города странное и режет слух. Какие первоначальные ассоциации возникают у русскоязычного читателя в связи с таким названием? Первое сопоставление слов, которое напрашивается, это слово «морда», может быть, в то время главный полицейский там был суровый «держи-морда» по типу гоголевского персонажа, из «Ревизора» которого все боялись. Вторая версия, которая напрашивается, – это сопоставление со словом «мор». В первом разговоре дядюшки с Москалевой обсуждается тема холеры или скотский падеж, а раз это прискорбное событие ими вспоминается, то могло возникнуть такое ассоциативное название губернского города, как «Мор» – дасов. Вторая версия у меня долго была преобладающей, но после основательного изучения истории города Павловска у меня сформировалось другое предположение. До того как этот город стал называться Павловск, первоначально в том месте Екатериной II для молодой императорской четы были построены два деревянных замка Паульлюст (Радость Павла) и Мариенталь (Долина Марии). А потом на месте дворца Мариенталь была возведена Каменная крепость названная Павлом I БИП (Бастион имени Павла). Но, несмотря на переименование крепости в БИП, название Мариенталь в Павловске прижилось. Там и по сей день есть такая местная достопримечательность, как Мариентальский парк. Так что Ф. Достоевский вполне мог русифицировать этот немецкий топоним в своей повести и у него реальный «Мар» – иенталь превратился в вымышленный провинциальный городок – «Мор» – дасов. Своеобразная игра слов «Мар» – «Мор». Почему нет? Не мог же он открытым текстом написать, что события происходят в Мариентале. Это бы выглядело слишком прозрачно, а вот некий заштатный губернский городишко Мордасов гармонично вписывается в его летописное повествование.

Рис 5. Мариенталь, крепость БИП. Павловск.

После того как становится понятно что Мордасов это город Павловск, нужно рассмотреть ещё одну «мелочь», которая позволит нам попутно разобрать небольшой вопрос. И сделать маленькое дополнение к одной «малозначительной» фразе Марьи Александровны. Для этого воспроизведем небольшую часть из диалога Зины с матерью, где она убеждает выйти Зинаиду за князя К. Вот один из её «убийственных» аргументов. Цитата:

«Во-первых, – уж одно то, что ты переходишь в другое общество, в другой мир! Ты оставляешь навсегда этот отвратительный городишка, полный для тебя ужасных воспоминаний, где нет у тебя ни привета, ни друга, где оклеветали тебя, где все эти сороки ненавидят тебя за твою красоту. Ты можешь даже ехать этой же весной за границу, в Италию, в Швейцарию, в Испанию, Зина, в Испанию, где Альгамбра, где Гвадалквивир, а не здешняя скверная речонка с неприличным названием…»

Фраза обрывается многоточием, эта «скверная речонка» у Ф. М. Достоевского по понятным причинам осталась неназванной. При помощи «простого» анализа заполним этот пробел. В городе Павловске река Славянка сливается с речкой Тызьва, это финно-угорское название реки с неясной и спорной этимологией, смысл которого давно потерялся во времени. Чухонское название – Тызьва досталось нам в наследство от жившего здесь когда-то коренного народа. Такое необычное название режет ухо русского человека своей несуразностью. Какое может быть отношение к речке, которая вытекает из болота и её длина чуть больше пяти километров? Это обычный ручей, летом зарастающий травой и тиной. Разве можно её сравнить с Гвадалквивиром, Обью или Иртышем? Это к вопросу о том, что действие пьесы «Дядюшкин сон», могло происходить в Семипалатинске или Барнауле. В тех необъятных сибирских краях нет речек с неприличными названиями, названия большинства рек там имеют индоиранские или тюркские корни, они, как правило, величественные, красивые на слух и легко переводятся, подтверждая тем самым своё название. Какой из этого следуют вывод? Что можно дописать в этой цитате? С вашего разрешения, уважаемый читатель, я уберу авторское многоточие и дополню фразу Марьи Александровны выше названной речкой:

«Ты можешь даже ехать этой же весной за границу, в Италию, в Швейцарию, в Испанию, Зина, в Испанию, где Альгамбра, где Гвадалквивир, а не здешняя скверная речонка с неприличным названием Ты-зьва».

Но откуда взялась у М. А. Москалевой эта томная, эта навязчивая «испанская грусть»? Откуда у этой властной и прагматичной женщины, которой несвойственно витать в облаках, эта неуемная тоска по далекой солнечной стране. Там, где находится волшебная Альгамбра, эти мирты, эти лимоны, эти испанцы на своих мулах, где, как она думает, на необыкновенном острове Малага от чудодейственного морского климата лечится даже чахотка. Внезапное появление князя К., вот причина этих заветных мечтаний. Вспомним сцену, когда П. А. Мозгалев в шутку сватал Наталью Петровну за князя К.. Как вела себя М. А. Москалева при этой сцене? Цитата из повести:

«…Все это время Марья Александровна сидела с какой-то странной миною в лице. Я не ошибусь, если скажу, что она слушала странное предложение Павла Александровича с каким-то испугом, как-то оторопев… Наконец она опомнилась…»

Почему Марья Александровна испугалась и оторопела? Если литературный «дядюшка» соответствует реальному историческому лицу князю Шарлю де Линю, а невымышленному персонажу. И Ф. Достоевский описывал события, приближенные к действительным событиям начала 19 века. А принц де Линь – потомок древнего и знатного бельгийского Дома Линь, то многое становится понятно. Это вам не предок, какого-нибудь лакея или денщика, который выбился из грязи в князи при Петре I и его потомки корчат из себя знатных вельмож. Нет. Шарль де Линь – настоящий принц, он был наследным испанским грантом, т. к. та часть Фландрии, где он родился и где по сей день находится замок Дома Линь, с давних пор принадлежала испанской короне. И, несмотря на революцию, которая произошла в Голландии, южные провинции этой страны не смогли сбросить с себя феодальную зависимость и до конца 18 века находились под испанским владычеством. Родословная принца позволяла при определенных династических спорах и обстоятельствах претендовать даже на высокую должность при испанском дворе. Да, да, это не шутка. Конечно, он бы был не первый в очереди на такое доходное место, но вероятность побороться за эту должность в случае какой-либо династической коллизии у него и его законной супруги, если она у него появилась бы, на тот момент могла реально существовать. А если в Испании у них не получилось бы хорошо устроиться – не беда: в Италии или в Швейцарии есть много других графств и княжеств, где можно себя показать и предъявить свой законный титул для получения высокой должности. К тому времени революция во Франции была уже подавлена и везде восстанавливались старые порядки. Вот эта перспектива и вскружила голову Марии Александровне, которая строила для себя и своей дочери, далеко идущие планы на ближайшее будущее. Ей ли, столбовой дворянке, не знать толк в княжеской родословной и те преимущества, которые они оказывают в дальнейшей жизни. Вот её слова. Цитата из повести:

«Князь и в кульке князь, князь и в лачуге будет как во дворце! А вот муж Натальи Дмитриевны чуть ли не дворец себе выстроил, – и все-таки он только муж Натальи Дмитриевны, и ничего больше!»

Но перспективу выгодного замужества, ради высокого титула, видит не только Москалева, но и другие знатные дамы Мордасова, например Н. Д. Паскудина, и прилагают свои усилия, чтобы очаровать князя. И в качестве аргумента я приведу слова С. П. Фарпухиной во время ее эксцентрической выходки на «вечернем сговоре» в салоне Москалевой. Цитата из повести:

«Ваша же Настасья прибежала ко мне и все рассказала. Вы подцепили этого князишку, напоили его допьяна, заставили сделать предложение вашей дочери, которую уж никто не хочет больше брать замуж, да и думаете, что и сами теперь сделались важной птицей, – герцогиня в кружевах, – тьфу!»

Отсюда следует, что Москалева мечтает именно о герцогском титуле, это второй по значимости титул после королевского. Такой титул, как правило, носят дворяне в западной Европе во Франции и Испании, а в России этот титул не прижился в силу династических особенностей. В заключение этой главы приведу еще одну цитату, что бы окончательно определиться с местом действия в повести:

«Один немецкий ученый, нарочно приезжавший из Карльсруэ исследовать особенный род червячка с рожками, который водится в нашей губернии, и написавший об этом червячке четыре тома (in quarto) [в одну четверть 1/4 листа (лат.)], так был обворожен приемом и любезностию Марьи Александровны, что до сих пор ведет с ней почтительную и нравственную переписку и из самого Карльсруэ.»

Думаю, этот червячок с рожками известен большинству жителей средней полосы России, а особенно в её северо – западной части. Это полевой слизень, который постоянно портит часть урожая у садоводов и огородников. Этот довод является небольшим аргументом в пользу того что действие в повести происходят в столичной губернии, а не в далекой Сибири. Да и вряд ли знаменитый немецкий ученый поедет за тридевять земель изучать рогатого червяка, а вот в предместье Санкт-Петербурга он с удовольствием посетит.