Мертвый час

Да и ружье, в отличие от удочки, не всякому по карману.

Так и пристрастились дачники к рыбалке. Кто в одиночку, кто в узкой, исключительно мужской, компании. Закинул поплавок и сидишь себе, наконец-то отдыхаешь. Тут же в речке и водочка охлаждается. И никто не подсчитывает, сколько рюмочек ты опрокинул. Красота!

– Глеб Тимофеевич! Гав! Глеб Тимофеевич! Гав! Гав! Гав! – раздалось откуда-то из сада.

Через несколько секунд гавкающий голос материализовался в лице кухарки Четыркиных Макриды, которая в одной руке несла удочку, а под мышкой другой прижимала маленькую собачонку:

– Удочку позабыли, Глеб Тимофеевич. И Тузика.

Шавка дополнила ее возмущенным лаем:

– Гав! Гав!

– Да не нужен мне Тузик, – разозлился Четыркин. – Всю рыбу тявканьем распугает.

– Да как же? Юлия Васильевна велели.

– Гав! Гав!

– Скажи, что не догнала. – Глеб Тимофеевич достал из жилетки серебряные часы, взглянул на циферблат и заохал. – Так и опоздать недолго. Извозчик! Извозчик!

Ожидавший в тенечке «ванька» тут же подкатил.

– А удочку?

– Гав! Гав!

– Удочку давай.

– Гав! Гав!

– Как же не догнала, раз удочку взяли?

Попрепиравшись еще немного с Макридой, которая так и норовила впихнуть Тузика, Четыркин уехал в сторону Петергофа.

Четверо детей, как один, вздохнули и снова заулыбались.

Что все это значит?

– Если поторопимся, успеем на пароход, который отплывает в девять, – сказала Татьяна, когда они, наконец, подошли к пристани.

– А по какому времени в девять? По ораниенбаумскому или кронштадтскому? – уточнил Володя.

Век девятнадцатый или век железный, как его называли, взвинтил скорости на порядок. До строительства железной дороги путешествие из Петербурга в Москву занимало неделю, после – лишь сутки. Однако по прибытии в Первопрестольную путники по-прежнему переводили стрелки часов на полчаса вперед, потому что каждый город, как и в старину, жил по солнечному времени. И в расписаниях поездов и пароходов всегда указывалось, по каким часам оно составлено.

– По петербургскому. Здесь время везде одинаковое, – ответила Володе княгиня.

– А почему?

Эти его «почему» Сашеньку выводили из себя. Рано научившийся азбуке, Володя читал все, что попадалось: газеты, расписания, беллетристику, юридические труды из библиотеки отца, учебники брата и сестры. А потом методично выяснял значения незнакомых слов и требовал объяснить то, что не понял. А Сашенька и сама многого не знала, а что и знала, то позабыла, поэтому частенько отправляла младшего сына к старшему. Евгений учился на «отлично», обладал хорошей памятью, к тому же ему нравилось покровительственным тоном давать Володе пояснения.

– Спроси у Жени, – княгиня подтолкнула малыша к брату.

Покупая билеты, она краем уха услышала, как Евгений втолковывает Володе, что теоретически (что такое теоретически?) солнечное время в Кронштадте и Ораниенбауме, конечно же, отличается от петербургского. Но расстояния между всеми этими населенными пунктами (чем-чем?) слишком малы, потому разница в солнечном времени составляет секунды. Потом Евгений ответил еще на кучу вопросов: а с Киевом какая разница, а с Парижем, а с Семипалатинском (где, интересно, такой?). Какая же у него феноменальная память на цифры! Отвечал, не задумываясь.

Как приятно, что дети, твои дети, такие умные!

Но даже самый умный ребенок – все равно ребенок. Страсть к проказам в любой момент может одолеть в нем разум. Глаз да глаз нужен за пятилетним. На миг оставить нельзя.

Пока Сашенька устраивалась с детьми в их семейной каюте, Наталья Ивановна пошла в свою, для слуг, причесаться. Княгиня понадеялась на гувернантку, гувернантка – на княгиню, в итоге Володя исчез.

Сначала искали вместе, потом разделились. Женя отправился на камбуз – вдруг Володя успел проголодаться? Нина вызвалась сходить к сходням. Татьяна осталась на нижней палубе, около каюты, на случай если Володя вернется сам. Наталья Ивановна побежала в носовую часть, к своей каюте, убедиться, что он не отправился туда. Сашенька же поднялась на верхнюю палубу, служившую гульбищем для пассажиров. А их там собралось немало, человек пятьдесят. И все оживленно разговаривали, стремясь перекричать чаек, удары колокола и паровую машину, – пароход отчаливал.

– Володя, Володя! – стала звать Сашенька.

Сразу пять мужских голосов с разных сторон ответили:

– Что угодно, сударыня?

– Спутника ищете? Не подойду? – один из Володей, обтирая платком струившийся пот, попытался жуировать[65 - Ухаживать.].

– Сына ищу. Пять лет, одет в матроску.

– Пардон-с. Не видел-с.

Прокладывая дорогу локтями, Сашенька пробилась к корме.

– Мальчика не видели? – обратилась она к старухе в шелковом кринолине.

– Не видела, – презрительно оглядев Сашеньку в лорнет, ответила та и повернулась к спутнику, мужчине в черном костюме, моложе ее лет на сорок. – Вот поэтому и не хочу ребенка. Выносишь, выродишь в мучениях, а потом какая-то гувернантка его потеряет.

– Совершенно согласен, Лили. Зачем тебе ребенок? У тебя есть я.

– Какой вид! Чисто Швейцария! – восхитился стоявший в двух шагах от них стриженный под гребенку брюнет, одетый в длинный летний шерстяной сюртук, той же материи брюки и жилет, по которому извивалась змейкой цепочка часов.

– Мальчика не видели? – обратилась к нему Сашенька.

– Мальчика? – брюнет внимательно осмотрел Сашенькино простое платье из легкой летней ткани и пришел к тому же выводу, что и старуха, – гувернантка. Потеряв интерес, он ответил с иронией, тонко рассчитанной на соседку: – Видел. На берегу. Калачами торговал.

Старуха громко засмеялась. Но Сашеньке было не до шуток:

– Да нет же, здесь, на пароходе, пяти лет, одет в матроску.

– И такого видел. Аккурат здесь, – чуть картавя, продолжил издевку брюнет. – Минуты три назад. Стоял на вашем месте.

Сашенька оглядела низенькое ограждение, за которым пенилась вода. От ужаса у нее задергался глаз:

– А сейчас где?