Странно. А такое ощущение, будто внутри меня заточили пламя, которое сжигает медленно, но верно, грозя превратить тело в жалкую кучку пепла.
Может, я действительно больна? И имя этой болезни – любовная лихорадка.
Оказывается, близняшки явились затем, чтобы развлечь меня до прихода портнихи, а заодно порасспрашивать о вчерашней прогулке с его обольстительной светлостью. Вероятно, установку получили от маменьки. Вместе с приказом выяснить, почему за ужином мы с маркизом и парой слов не перекинулись.
А о чем нам с ним говорить?
Каяться и объясняться Моран не спешил. А мне, понятное дело, просить прощения было не за что. Ведь не я же вела себя по-хамски.
Вот мы и сидели по разные стороны длинного стола, принципиально не глядя друг на друга. Вернее, это я делала вид, что в упор не замечаю своего суженого, что не мешало тому бесцеремонно меня разглядывать.
Стоило подумать о страже, как перед внутренним взором возникла все та же сладострастная картина, захватившая в плен мое сознание.
Ну прямо наваждение какое-то.
После ужина по настоянию Мари я выпила отвар вербены, чтобы ночью не маяться бессонницей. А лучше бы не сомкнула глаз, чем сгорала от неудовлетворенного желания и выкрикивала во сне имя стража.
Так и не добившись от меня вразумительного ответа, страшно недовольные моей несговорчивостью, сестры ушли, наконец оставив меня в покое. Увы, наслаждалась одиночеством я недолго. Только и успела, что окунуться в бассейн и спешно облачиться в домашнее платье (навязчивое ощущение, что за мной наблюдают, никак не желало оставлять в покое), как явилась портниха – дородная дама средних лет в сером саржевом платье и крахмальном чепце с пышной оборкой.
Сделав неуклюжий поклон, мадам Катель принялась снимать с меня мерки, безжалостно колоть кожу иголками, вертеть, словно куклу, из стороны в сторону. И при этом негромко причитала, что в ближайшие ночи ей придется не смыкать глаз, и все ради того, чтобы смастерить для невесты мессира маркиза приличный костюм для охоты. Всем красавицам Гавойи на зависть.
До всех красавиц мне дела не было, а вот утереть нос одной блондинке-прелюбодейке очень хотелось. Поэтому послушно терпела все манипуляции, которые производила надо мной не в меру разговорчивая швея.
После ухода мадам Катель я ненадолго осталась одна. Радуясь короткой передышке, занялась изучением спальни, пока не нагрянули маменька с близняшками или того хуже – Моран.
Знаю, глупо, но шестое чувство побуждало как следует изучить доставшиеся мне покои на предмет отсутствия или же наличия в спальне потайной дверцы. Мне так будет спокойнее.
К своему облегчению, никакого тайного хода я не обнаружила. Значит, присутствие ночью жениха в комнате просто почудилось. Приснилась чушь, вот непонятно что себе и нафантазировала. Со всяким может случиться.
За что бы ни бралась, я всегда проявляла усердие. Сестры частенько называли меня дотошной занудой и считали эту черту моего характера большим недостатком.
Вот и сейчас, оставаясь верной самой себе, я облазила спальню вдоль и поперек, заглянула в каждую щель, отодвинула большие тяжелые сундуки красного дерева, обитые медными полосами, громоздившиеся по углам комнаты. Даже, поднапрягшись, с горем пополам сдвинула с места такой хрупкий и изящный с виду секретер, на деле оказавшийся тяжеленным.
Конечно, сомнительно, что за ним мог прятаться потайной лаз. Если бы его вельможество ночами двигал у меня под носом мебель, я бы наверняка это услышала и заметила. Но бросать начатое было не в моих правилах.
Пальцы нащупали шелк обоев с выпуклым цветочным узором. Вроде бы ничего… Ой!
Испуганно отдернув руку, заглянула в просвет между мебелью и стеной, в которой нащупала небольшое углубление. Пришлось двигать секретер дальше, дабы получить доступ к неожиданно обнаруженному тайнику. Если не изучу его, и дня не проживу, непременно скончаюсь от любопытства.
Понимая, что совершаю не самый благовидный поступок, я достала из углубления резной ларец, инкрустированный перламутром. Как сказал вчера на балу де Лален, покои эти раньше принадлежали моей кузине. А значит, и ларец должен был принадлежать Серен.
Внутри на подушечке из белоснежного атласа лежали несколько золотых колечек, эмалевая брошь, увесистый мешочек, полный алидоров[1 - Алидор – золотая монета. 1 алидор = 20 санталям. Сантали чеканились из серебра. 1 санталь = 12 медным талям.], и свернутый лист бумаги, перевязанный алой тесьмой. И прежде чем почувствовала укол совести, я развернула свиток.
Пальцы дрогнули, стоило скользнуть по нему взглядом. Послание состояло всего из трех слов, написанных крупным, размашистым почерком: «Скоро ты умрешь». Внизу чернели инициалы, оставленные все той же уверенной рукой: «А. Г.».
И ничего больше.
Я растерянно опустилась на край кровати, не сводя глаз с желтоватой, немного помятой бумаги. Что это? Угроза? Адресованная кому? По-видимому, Серен. Раз письмо это обнаружилось в ее спальне.
Как жаль, что оказалось оно пророческим.
Зябко поежилась. А может, тот, кто его написал, как раз и распорядился судьбой кузины?
Дрожащими руками сунула роковое послание обратно в ларец и поспешила вернуть его на место, отчаянно желая стереть из памяти три страшных слова.
Глава 7
Следующие два дня, а особенно ночи, стали для меня настоящим испытанием. Я не могла думать ни о чем, кроме будущего супруга, он всецело завладел не только моими мыслями, но и, кажется, сердцем. И что самое постыдное – тело мое тоже жаждало оказаться в его власти.
К счастью или нет, но его светлость больше не пытался меня соблазнять. Более того, на прогулки не приглашал, а когда мы встречались за обеденным столом, был хоть и учтив, но весьма сдержан. Я бы даже сказала холоден.
Изображал из себя этакий айсберг, в то время как я сгорала от желания. Украдкой поглядывая на жениха, только и мечтала о том, как его губы сминают мои в жадном поцелуе, как он властно прижимает меня к себе, и я вновь ощущаю каменную твердость мышц у себя под ладонями, млею от каждого прикосновения.
Это чувство пугало, и в то же время, стоило только подумать о страже, как меня охватывал неописуемый восторг и сердце в груди трепетало от радости. Самое странное, я никогда не влюблялась так быстро. Тем более не испытывала к кому бы то ни было столь сильное, сводящее с ума влечение.
Возможно, потому что до сих пор все мое общение с противоположным полом сводилось к дружбе с вилланами из окрестных деревень. Некоторые крестьянские отпрыски даже пытались за мной ухаживать, несмотря на возмущение маменьки. Но ни к одному из этих юношей я не испытывала ничего, кроме дружеской симпатии.
А его колдовская светлость каким-то непостижимым образом умудрился вскружить мне голову за считаные дни.
Признаюсь, я уже мечтала о том, чтобы как можно скорее выйти за него замуж и помахать ручкой своим родным. Мама? продолжала действовать мне на нервы, ежечасно напоминая о том, что я обязана переговорить с его светлостью о будущем близняшек. У меня же язык не поворачивался обратиться к нему со столь деликатной просьбой. К тому же мы вроде как в ссоре, а я создание гордое и неприступное.
Хотя насчет последнего можно было поспорить.
Поздно вечером, накануне дня, которого с таким нетерпением ждали сестры, когда весь цвет Гавойи соберется вместе, чтобы заняться травлей оленя в Артонском лесу, Мари принесла мой костюм для охоты.
Что тут скажешь, ничего шикарнее видеть мне прежде не доводилось. Потягаться с творением мадам Катель могло разве что платье, сшитое для бала в честь нашей с маркизом помолвки.
Под восторженные вздохи служанки я примерила наряд. Камзол сел как влитой. Он полностью облегал фигуру, выгодно подчеркивая мою осиную талию, которой я очень гордилась, и пышную грудь. Сзади бархатное чудо драпировалось и заканчивалось коротким шлейфом, который прятал иные, не менее соблазнительные выпуклости моего тела. И на которые его отмороженная светлость в последнее время принципиально не смотрел!
Спереди камзол едва прикрывал бедра. Поэтому каждый желающий завтра сможет полюбоваться моими стройными ножками в узких кюлотах и длинных сапогах из мягкой кожи. К костюму прилагались перчатки, белоснежная сорочка с пеной кружев у горловины и кокетливая широкополая шляпа с плюмажем.
Единственный, как по мне, недостаток – наряд был вызывающе ярким, цвета спелой вишни, резко контрастировавшим с моими темными волосами и светлой кожей. Зато, если верить Мари, глаза смотрелись ярче. Словно вобрали в себя всю лазурь небес, что простирались над землями Гавойи.
В общем, ложилась я спать в прекрасном расположении духа. Проснулась с зарей, когда небо только окрашивали розовые лучи восхода, и сразу принялась за сборы.
Мари помогла мне одеться, собрала волосы в замысловатую прическу, украсив всю эту смоляную красоту расчудесной шляпкой. В который раз поинтересовалась, как я себя чувствую, о чем в последнее время спрашивала с завидной регулярностью (вот ведь заботливая), и, получив в ответ заверения, что энергия во мне бьет ключом, радостно заулыбалась.
– Вам обязательно нужно перекусить. Я мигом обернусь. – Сказав это, шмыгнула в коридор.
В столь ранний час аппетита и в помине не было, но под бдительным надзором служанки, так радеющей за мое здоровье, пришлось позавтракать.
За сборами и препираниями с Мари, с упорством ослицы пытавшейся влить мне в рот какой-то не слишком приятный на вкус отвар, который якобы должен был придать мне силы во время охоты, время пролетело незаметно. И вот к воротам дворца начали подъезжать первые кареты.
Не прошло и часа, как парк заполнили разряженные гости: мужчины в темных костюмах и пышных завитых париках, дамы в ярких амазонках. Единицам хватило смелости облачиться в новомодные кюлоты, в которых раньше могли позволить себе щеголять только сеньоры. Кажется, только я и Опаль не постеснялись выставить на всеобщее обозрение свои ноги. У меня, по сути-то, и выбора не было, за свою невесту все решил мессир маркиз. А вот мадемуазель де Вержи, голову даю на отсечение, намеренно нарядилась так, чтобы привлечь внимание любовника.
Очень надеюсь, что уже бывшего.
Из окна своей комнаты я заметила, как эта воровка чужих женихов, демонстративно виляя бедрами, приблизилась к Морану, облаченному в простой черный костюм, едва тронутый золотым шитьем. Тут уж ноги сами вынесли меня из спальни.