Письма в бутылке. Сборник рассказов и пьеса

– Нет, спасибо, вы все так говорите, – она встала со скамейки и пошла в сторону своего дома.

Я хотел догнать ее, но вспомнил, что не нужно слишком навязываться. Наверняка она мне благодарна, раз уж заговорила со мной…

В эту ночь мне снилось, что она мне вновь улыбалась, но в этот раз тогда, когда мы сидели возле таверны. Естественно, я мог для нее быть очередным случайным человеком, беседа в тот вечер тоже не представляла для нее ничего особенного, но с каждым днем я привязывался к ней все сильнее. В ее словах была жизненная мудрость, помноженная на отпечатки тягостных ситуаций. Откуда это, в восемнадцать-то лет? Ее ровесницы бы запросто бы начали беседу с тем выпившим человеком, а потом бы и мне на шею бросились, пообещай я их защищать. Что же заставило ее в столь юном возрасте так себя вести? Я думал о ней каждый день, а она проходила мимо и даже не смотрела в мою сторону. После того разговора на лавочке я понял, что она не была неприступной крепостью. Просто в ее жизни произошла какая-то неприятность. Странно, люди нашего острова переживали разные невзгоды, давным-давно научились улыбаться в лицо даже самым суровым временам, но она… Вопросы о ней не давали мне покоя. Друзья видели мое состояние и старались познакомить меня с другими девушками, но я наотрез отказывался. Отец ее периодически видел меня, мы здоровались, беседовали о жизни, но от нее вестей не было, хотя отец и говорил с ней насчет меня. Я поведал ему, как вступился за его дочь, и это ему очень пришлось по душе. Из его разговоров я понимал, что он и его дочь не так уж и близки. И со своей матерью, как я понял, она тоже не была близка. В Бога она не верит, на мессах ее нет, кому же она открывается?

Подруг у нее тоже особенно не наблюдалось. Я пару раз видел, как несколько ее сокурсниц смеялись вслед ей: «Смотрите, Христова невеста идет!». Но, кажется, ее вообще не тревожили эти глупые реплики.

Спустя месяц после того случая в таверне, я снова сидел на парапете после работы и смотрел на прибой океана. После трудового дня такая обстановка очень способствовала отдыху. Но мой покой прервал стук каблуков. Уже было темно, на том участке набережной, где находился я, почти никого не было. Я обернулся. Конечно же, это была она. В платье бежевого цвета и с сумкой через плечо. Шла домой. Наверное, слишком устала на занятиях и работе, не увидела неровность дороги и споткнулась о камень. Я немедленно подскочил с парапета и бросился к ней:

– С тобой все хорошо? – спросил я, – ничего не повредила?

Она бросила на меня удивленный взгляд. Было непонятно, помнит она меня или нет. Сидя на земле, она ответила:

– Нет, все нормально. Ой! – она постаралась встать и снова села, почувствовав боль.

– Значит, повредила, – констатировал я, – не переживай, донесу до дома, – поднял я ее на руки, – есть там кто-нибудь?

– Отец уже должен вернуться из бара, – ответила она.

– Вот и отлично. Это ерунда, это пройдет.

Я шел по пустынной ночной дороге, неся ее на руках. В целом она отлично держалась. Тень ее ресниц падала на ее щеки, пряди ее волос лежали на моих руках. Она явно хотела спать. Подойдя к порогу дома, я постучал в дверь. Спустя полминуты нам отворил ее отец. У нас не принято никуда торопиться. Он улыбнулся, увидев нас вместе, и пропустил нас в дом. Витал запах свежих фруктов и табака. Помещение было скромно обставлено. Отец указал мне на ее кровать. Я прошел дальше и положил ее на постель. Она посмотрела на меня добрым взглядом. Все ее выражение лица говорило о благодарности.

– Не хуже? – спросил я.

– Нет, все обойдется, – ответила она и на ее губах появилась едва заметная улыбка.

Как долго я ждал этого момента! Но поскольку я не был приглашен в гости, оставаться дольше было бы нетактично. Эта мысль заставила меня встать с края постели, попрощаться с ней и пойти к выходу.

У двери меня уже караулил ее отец. Он поднял вверх большой палец и улыбнулся во весь рот.

– Отлично, – шепнул он, – Бог тебе улыбнулся. Посмотрим, что будет дальше.

– До встречи, – улыбнулся я.

Дверь закрылась за мной.

Стоя той ночью на пустынной улице близ набережной, я чувствовал себя самым счастливым человеком на этой огромной планете!

Друзьям я про нее не рассказывал. Никто не знал про наш первый разговор и про то, как я донес ее до дома. Поэтому и третья наша встреча произошла втайне, об этом не знала ни одна живая душа, лишь я и она. Это был наш общий секрет.

Однажды я проходил по той самой улице, на которой жила она. Просто прогуливался в свой выходной, но тут открылась заветная дверь, когда я проходил метрах в пятидесяти от нее. Я увидел ее. Воскресенье. Она не училась и не работала. Она стояла в домашнем платье и с распущенными волосами. Я пошел по направлению к ней и спросил:

– Как самочувствие?

Она заговорщицки огляделась по сторонам и позвала меня в дом жестом. Что? Это не сон? Без тени раздумий я быстро подошел к двери.

– Проходи, соседи ушли отдыхать. Никто не увидит тебя и не будет пускать сплетни. В нашем городе личное – уже не личное, – приговаривала она, ведя меня в ее с отцом часть дома.

Дома на нашем острове находятся в аварийном состоянии, в одном доме могут жить несколько семей и платить по два доллара в месяц за эту жилплощадь. Здесь теснота, царит беспорядок, много детей. Спальня – это одна кровать. От тропической жары спасает вентилятор. Вода приносная, хотя дома газифицированы и есть свет. Разумеется, работает это все с перебоями. На общей кухне сидели я и она. На плите стоял только что приготовленный лимонный пирог.

– Наказал Бог меня кулинарным талантом, все моей стряпни хотят отведать. Хорошо, когда я подвернула ногу, все были в таверне или еще где-то. А то бы выбежала толпа глазеть на представление, – промолвила она.

В этой девушке был огромный плюс – чувство сакрального. Чувство личного. Она никогда не будет выставлять на обозрение личные и дорогие сердцу вещи. Но с другой стороны – эта девушка пригласила меня к себе? Учитывая, что мы и знакомы едва? Или она очень уверена в себе, ведь я мог оказаться сплетником и выдумщиком, который рассказал бы всему городу о своем визите к ней, или же она очень хорошо разбирается в людях. Я сидел в тесном помещении на ободранной табуретке и осматривал кухню.

– Нога получше, спасибо, – словно опомнилась она

– Слава Богу, – ответил я, – соседи не обижают?

– А что на них обижаться? Примитивные люди. Роддом, школа, работа, старость. Так вся жизнь и пролетает. Чем им развлекаться? Только сказки друг про друга рассказывать с утра до ночи.

– Правильно относишься, – одобрил я, – в таверне больше казусов не было?

– У всех ума хватает только подумать, что я молодая и о жизни ничего не знаю. Но никто не знает мой путь, – вздохнула она

Я понял, что нужно вести себя осторожно. Если она захочет рассказать, она расскажет. Может быть, я смогу ей помочь…

– Если не трудно, можешь рассказать. Если не хочешь – я не настаиваю. Может быть, что-то можно исправить? – поинтересовался я.

Она поставила пирог на стол, разрезала его и начала рассказ. Местами она печалилась, местами она злилась. Падре в костёле такого точно не расскажешь. Она сидела на такой же ободранной табуретке возле меня и глядела в пол. Солнце брезжило в полуоткрытые окна и свет играл на ее черных волосах.

– Я его встретила в шестнадцать лет. За два года до этого умерла моя мать от сердечного приступа. Я – вылитая она. Мать была очень интересной и начитанной женщиной. И как она могла заинтересоваться таким пролетарием, как мой отец? После событий с тем человеком я дала себе слово, что обману эту генетику, во что бы то мне ни стало. Да кто он был? Матрос, в самом деле… Корабль их флотилии стоял в нашем порту около четырех месяцев. Матросы периодически гуляли по острову. Я, в отличие от многих девушек, не сходила с ума при виде военной формы. Но эти двое сами со мной познакомились. То ли время спросили, то ли дорогу… Оба потомки выходцев из Африки, северной и центральной. Они оба были около двух метров ростом, на них все заглядывались… Беседовали оба так непринужденно, раскованно, располагающе, как и наши островитяне. Только они меня замечали на улице, сразу же подходили ко мне и я ходила с ними по городу, как с личной охраной. Сколько же девушек бросали завистливые взгляды на нас… В один день Самир отлучился, а Жан остался со мной наедине и начал расспрашивать нравится ли мне Самир и так далее, ведь я веду себя с обеими парнями как с друзьями, особой симпатии ни к кому не проявляю. В ответ я лишь улыбнулась Жану и поцеловала его в щеку, сказала, что лишь он мне нравится и больше никто. У него сразу же загорелись глаза, он обнял меня, очередной раз повторил, что я красивая, и мы сидели так до самых сумерек, пока не пришла ему пора идти на корабль. Мне не хотелось его отпускать, он не отрывал от меня глаз, будто ребенок от чего-то яркого и запоминающегося, улыбался мне, – она подняла на меня глаза и в них отразилась боль, – я с детства ходила в костёл. Ни мать, ни отец на этом никоим образом не настаивали, богослужение происходило по моей воле. Помнится, лет в двенадцать я даже хотела стать монахиней и оставить мирскую жизнь навсегда, но после я раздумала, поняв, что аскетичная жизнь – не мой удел. Но разве сейчас я не являюсь аскетом? Он был моей первой любовью. Люблю ли я его сейчас? Пожалуй, люблю, ненавидя. Я люблю только того Жана в первый месяц знакомства, а не того демона, которым он оказался в действительности. Втереться в доверие к шестнадцатилетней девушке – вот уж проще не придумаешь! Я была вовсе не глупа, но и он был смышлен. И сердцу не прикажешь… Но я научилась приказывать сердцу! Со временем, через боль и страдания, но научилась! Он не обещал ровным счетом ничего, он просто заботился обо мне, смотрел влюбленными глазами, не отходил от меня ни на минуту. Артист… Есть такие люди, которые просто наслаждаются актерской игрой – своей и окружающих. А потом раз – и спектакль окончен. И когда упадет занавес – никто не знает… Главные герои в том числе. Как надоест, как наиграются, так завершается актерская игра. Но я уже стала замечать, что все время думала о нем. В школе я не могла сконцентрироваться на уроках, в костёле все мессы шли мимо моих ушей. За домашними делами он занимал все мои мысли. На одной из наших встреч он подхватил меня на руки. Прямо как в тот вечер, когда я подвернула щиколотку. Это было незабываемо. Он, такой сильный, нес меня, такую маленькую… Как-то раз мы пришли в какой-то дом с коммуналками, на выходе из которого, прямо у нас перед носом, выпорхнул Самир с какой-то девушкой. Они смеялись, а увидев нас, сказали: «Ну что же вы встали, милости просим!» Самир подмигнул мне своим черным глазом. Я любила Жана. Я догадывалась, что Господь этого не одобрит, но поскольку мы друг друга любили, может быть, он отпустил бы нам этот грех… Хотя уже по разгульному поведению Самира можно было сделать вывод об образе жизни большинства моряков. Месяцами ничего, кроме морских волн, не видят, а как только причалят к суше, так и начинается веселье… Я верила до поры до времени, что Жан верен мне, пока не застала его на прогулке с другой девушкой. Я устроила скандал прямо при ней, ругала Жана, на чем свет стоит, а он в ответ сказал лишь пару нелепых фраз… В следующий раз он гулял уже с другой девушкой. Я искренне не могла взять в толк, что же происходило… Я дико ревновала Жана, а он все так же продолжал ходить на встречи со мной, будто ничего и не происходило. Неужели ему, взрослому парню, так было сложно сказать мне, что я ему больше не интересна и он нашел другую? Уж не знаю, трусость это, или же просто свинство… В один день я поняла, что я беременна. Я не хотела ставить в известность докторов, потому что новости на нашем острове распространяются быстрее ветра. В тот же день я побежала к кораблю и начала звать Жана. Он нехотя вышел на берег и лениво спросил, мол, чего тебе? Я не ожидала от него такого безразличия к моей персоне и ответила в его же духе, что я жду ребенка. Он потупил глаза: «От меня что ли?». Я недоумевала, что же ему послужило поводом для сомнений, ведь я ни с каким другим парнем не встречалась, да и вообще, это было бы слишком низко для меня. И лишь спустя время и поняла, что он не ценил ни мою красоту, ни мою верность, ничего вообще… Я ответила, что разумеется, это его ребенок, ничей больше. Он даже не дал мне закончить фразу и прервал меня с таким искренним удивлением, будто он вообще не при чем: «Какой ребенок, дорогая, ты о чем вообще говоришь? Корабль уходит через месяц, я не готов стать отцом! Больше не обращайся ко мне насчет этого! Пока!». Он развернулся и взошел обратно по трапу на палубу. Он абсолютно индифферентно, даже пренебрежительно отнесся к этому известию. Жизнь продолжается, ему-то что… С берега я услышала, как он рассказал паре моряков о том, что я сказала ему. Они похлопали его по плечу и поглядели в мою сторону и легкой тоской во взгляде. А я не стала поспешно уходить и куда-то прятаться от их взоров. Я гордая, я стояла на набережной и смотрела на водную гладь. Все равно что эти глупые люди подумают и скажут…

Я слушал ее и не понимал, за что же такой красивой и одаренной девушке такая доля? Какой же подлый человек попался ей в шестнадцать лет… Я ее не торопил. Она глядела то в пол, то в стену позади меня, сидящего напротив нее, морщила тонкие черные брови и продолжала рассказ:

– Тот месяц был ужасен. Когда я пришла домой после «радостного» известия, я заплакала. Лицом в подушку, разумеется, чтобы никто из соседей не слышал. К кому мне было идти с этой бедой? Может быть, час я так пролежала, а может быть, и два. Отец был на работе. Я открыла его шкафчик с самокрутками и взяла одну из большой коллекции. До того момента я ни разу ни курила, но тогда поняла, что если я не пойду на такие меры, мне больше не на что будет отвлечься. Я подожгла самокрутку спичками и затянулась. Для моих легких это было слишком резким ударом, поэтому я долго прокашливалась, но, войдя во вкус, я выкурила целую папиросу, запив ее гаванским ромом, взятым у отца. Алкоголь быстро на меня подействовал и я не нашла ничего лучше, чем лечь спать. Мне, несмотря на выпитое, снились в ту ночь встречи с Жаном. Хотелось пойти и встать под душ, чтобы с мыть с себя всю эту энергетическую грязь. Проснувшись утром, я долго притворялась спящей, благо был выходной. А на самом деле я думала о том, что ждет моего ребенка. Да, уже только моего. Отец бы принял, он человек добродушный, но чему бы я научила ребенка, в свои юные годы, сама толком ничего не умея? Неужели его ждет жизнь в нищете коммуналок? И он мне будет напоминать Жана всю жизнь? Но ведь если я избавлюсь от ребенка, я поставлю врача в известность. В госпитале меня увидят люди и новость облетит город быстрее ветра. И как же потом жить с ярлыком? К тому же такой грех будет очень трудно замолить. Или поставить отца в известность, честно признавшись, что вот так получилось… Отец понимающий человек, он бы не стал ругаться и учить меня жизни. Но я посмотрела на вопрос еще с одной стороны: если уж Бог дал дитя, то следует выполнить волю Бога. Воспитать ребенка достойным человеком. Набравшись смелости, я выбрала более благородный и правильный путь, но побаивалась сказать об этом отцу и все время молчала. С другой стороны, корабль по-прежнему стоял в нашем порту и напоминал мне о присутствии Жана в моей судьбе. А особенно было больно видеть беззаботно разгуливающего по острову и улыбающегося Жана. Казалось, что он даже забыл об известии от меня… Каждый раз, когда я видела его в городе, мне хотелось разреветься от досады. Периодически я приходила домой, пряталась в укромный угол, где находилось техническое оснащение, и плакала. Благо гудение приборов заглушало мои всхлипы. От психологического потрясения на почве того, что Жан обманул меня и оставил со своим же ребенком на произвол судьбы, я сильно втянулась в курение и стала выпивать все чаще. Отец не замечал пропаж, ведь папирос и рома у него был полный шкафчик. Разумеется, от ежедневных слез, табака и выпивки организм сильно ослаб. И в один вечер я потеряла этого ребенка. Именно в тот вечер, когда корабль уходил от наших берегов. И иногда я даже радуюсь этому, поскольку вместе с отбытием корабля Жан окончательно и бесповоротно ушел из моей жизни. Но память настолько уникальная штука, что я помню каждую встречу с Жаном и мне от этого становится тошно. Я застраховала себя от подобных «замечательных встреч», я себя уважаю, потому что я у себя одна все-таки… И всю эту историю знаю только я. Ну, теперь и ты. А что касается Бога… Сначала я раздумывала над тем, зачем же он так со мной поступил, ведь я исправно служила ему… А потом я перестала в него верить, как перестают верить в персонажей из детских сказок. Мой крест на шее – всего лишь кулон. И на мессах меня уже давным-давно нет, поскольку это мой осознанный выбор. А просто так на них ходят лишь олухи. Мой последний визит в церковь был для того, чтобы поставить свечу за упокой ребенку, – она закончила рассказ и посмотрела мне прямо в глаза. Она не ждала вопросов и попыток вывести на чистую воду, словно понимала, что я этого не стал бы делать, ведь мне не хотелось ранить человека еще больше.

– Не стоит так печалиться. Ты хороший человек. Не беспокойся об этом, Всевышнему все известно, Жан будет наказан обязательно.

– Ты хорошо ко мне относишься, в отличие от многих горожан. Я не хочу огорчать тебя, но наши отношения невозможны и отныне ты знаешь, почему, – спокойно сказала она

– Я не огорчаюсь, ты уж точно не виновата в таком прошлом. Знаешь, я бы посоветовал не прекращать верить в хорошее и доброе. Если потеряешь эту веру, станет очень тяжело…

Она отрезала мне кусок пирога и завернула его в газетную бумагу.

– Оставь, вам хоть с отцом хватит? – начал было противиться я

– Хватит, уж тебе не жалко, – отмахнулась она, – давай уже провожу тебя, а то скоро соседи вернутся с веселья. Идем.

Она позвала меня за собой к входной двери. В тот летний вечер на фоне пустых улиц, утопающих в лучах заката тропического солнца, сжигающего стены старых домов, она словно стала другой. Платье приобрело серый оттенок, кожа ее казалась более смуглой, черные волосы вились, она хмурила брови. Я смотрел на нее как на ангела, спустившегося с неба. Что ее ждет в будущем? Она улыбнулась мне уголками рта, и, уловив момент, поцеловала меня в щеку. Это длилось менее секунды, но мне показалось, будто пролетела целая вечность. Девушка с таким прошлым, не желающая идти на контакт с людьми, меня поцеловала, надо же! Я просто улыбнулся ей, и, прижав кусок торта к сердцу, поблагодарил ее и пошел домой. Я шел по мокрой от стремительного дождя набережной, глядя на закат. Я был счастливее всех в мире в тот вечер!

Я затушил сигару в старой пепельнице. Сколько лет прошло с тех пор? Сорок, а может быть, меньше… Этим летом я все же решился написать мемуары. Несколько поколений сменились, уже никто не вспомнит тех дней, когда мне было двадцать лет. Я переехал в столицу из своего родного городка много лет тому назад. В своих мемуарах я заменил имена персонажей в целях сохранения конфиденциальности. Но одного я соврать не смог – яркость, незабываемость моментов, происходивших в моей юности. Я их передал с особой точностью, с любовью. Жены и детей у меня нет. Но ни одну женщину, с которой я встречался, я не обидел ни словом, ни делом. И ни в одной из них я не находил тех черт, которые были присущи ей. Меня беспокоил вопрос, где же она находилась, что происходило в ее жизни. Ее история не давала мне покоя все эти годы и я изложил ее на бумаге в толстой тетради с кожаным переплетом. Мои мемуары впитали все – дым сигар, свежесть океанской воды, свет первых лучей заката и рассвета на острове, и, безусловно, мою первую и последнюю любовь, которая прошла испытание годами и теперь снизошла на бумагу.

Она. Свет солнца тропического острова. Глоток океанского бриза. Мария.

В городе N

Был конец мая. Дневной зной, типичный для города N, потихоньку сменялся вечерней прохладой. Приближалось время ужина. Слабый ветер теребил пожелтевшие от времени занавески. За кухонным столом сидели две женщины – одна старше, другая моложе. Было заметно, что они устали от домашних дел, которыми были заняты весь день. Та, что старше, медленно попивала чай из керамической кружки, глядя поверх нее в окно. Та, что моложе, сидела на деревянном стуле и теребила в руках салфетку. Было заметно, что ей некомфортно в такой обстановке.