Реанимация солнца

– Шей Шола! – поприветствовал сухощавый старый нор-р, стоявший за стойкой, увешанной разноцветными перемигивавшимися светильниками со списанных ховеров, космолетов и заводской техники. – Доброго утречка!

– Нор Цинь, – вымученно улыбнулась я. – И тебе… доброго.

Нор Лю-Цинь. Мой спаситель, пришедший на помощь в самое тяжелое время после смерти матери и бегства из Центра. Именно он устроил меня на первую работу – помощницей в своей закусочной – и предложил снять у его знакомого комнатку на втором этаже этого же здания. Нор-р время от времени бесплатно кормил меня и иногда одалживал небольшие суммы денег на блокиратор или оплату аренды, объясняя это тем, что финансовая поддержка медиков – это священный долг каждого в Абисс-сити.

Поймав мой усталый взгляд, нор-р укоризненно покачал головой.

– Нехорошо, Шей Шола, – поманил он меня к себе короткопалой рукой, игнорируя слабые попытки отвертеться. – Иди шюда, иди. Ешть будешь? Твое любимое шегодня.

Я с трудом сглотнула густую слюну. Из маленькой кухоньки доносились запахи фирменной похлебки Циня – разваренные питательные кубики, немного сушеных специй для усиления вкуса и аромата и, как я подозревала, мясо каких-то неопознанных тварей с пустошей. Если задуматься – та еще сомнительная бурда, но, если не задумываться, пальчики оближешь.

– Кушай… – Цинь выставил на стойку глубокую тарелку, доверху наполненную желтоватой похлебкой, и в качестве контрольного выстрела в голову добавил целое блюдце хрустящих розоватых хлебцев. – Кушай, Шей Шола.

Отказаться было выше моих сил. Я набросилась на еду с такой жадностью, будто до этого голодала по меньшей мере неделю.

– Вкушно? – Нор-р наблюдал за мной с отеческой заботой. – Вкушно, да, – кивнул он самому себе. – Хорошо. Шейд долшен хорошо кушать, Шей Шола, не забывай. Яшно?

Ложка чуть не выпала у меня из рук.

Я уставилась на старого нор-ра со смесью ужаса и недоверия. Как он мог узнать о трансформации? Не почуял же – нюх нор-ров не мог похвастаться той же остротой, которая была у вольных шейдеров. Но Нор Цинь не спешил раскрывать секреты – лишь смотрел на меня и улыбался, покачивая круглой головой в такт своим мыслям.

– Кушай. – Он подтолкнул ко мне блюдце с хлебцами. – Ешь.

– Нор Цинь…

– Ешь!

Он погрозил мне коротким пальцем, и я послушалась, понимая, что старый нор-р все равно не скажет больше, чем захочет сказать.

После тарелки густой питательной похлебки голод слегка притупился, но накатила ужасная усталость. Я с трудом поднялась, скороговоркой поблагодарив нор-ра за завтрак, вышла из закусочной и по боковой скрипучей лестнице поднялась к себе.

Знакомый Нор Циня сдавал три крохотные комнатки на втором этаже закусочной. В двух жили семьи нор-ров, в третьей, самой маленькой, я. На десяти квадратах нашлось место для узкой кровати, стула и даже небольшого шкафа. Вместо стола и полки приходилось использовать подоконник. В отгороженном углу ютились простенькая душевая кабина с зеркалом, мойка и туалет. Щедрый хозяин привинтил к стене голопроектор, но за все годы я так ни разу и не включила его, да и денег на оплату подписки не было. Но я не жаловалась. Поесть, поспать, вымыться и переодеться – вот и все, что я хотела от временного жилья. За новостями можно спуститься к Циню, а свободное время провести на работе, взяв лишнюю смену.

Коммуникатор в кармане вновь ожил. Ли Френнель. Кто же еще может позволить себе проснуться в самый разгар рабочего дня в трущобах?

«Что вчера случилось, Солана? Я ждал тебя».

Короткое сообщение, простой вопрос. И опять сухие, дежурные фразы. Трель робота-уборщика при виде погрома в клинике и то звучала эмоциональнее.

Ли Френнель писал мне весь вечер – раз в пятнадцать минут с момента предполагаемого окончания моей смены и вдвое чаще после того, как не встретил меня на станции скайвея. Два часа спустя настойчивые сообщения прекратились – литианин, похоже, лег спать. И вот опять с самого утра, точно по расписанию…

Достанет ведь.

Выругавшись сквозь зубы, я набрала ответ.

«Работа. Сложная смена. Не получилось уйти».

Увидев мерцающие точки, сообщающие, что собеседник набирает ответ, я торопливо добавила.

«Похоже, ничего не выйдет. Давай отменим все».

И, отключив звук на коммуникаторе, уронила голову на скрещенные руки, сражаясь с мучительным осознанием, что я сама разрушаю свою жизнь. Позволяю шансам на лучшее будущее ускользнуть, утечь бесследно, как вода сквозь пальцы.

В нашей маленькой семье из матери и меня было принято хотеть наверх. Такая правильная, понятная цель, подернутая легким флером несбыточной мечты. Вырваться из трущоб. Стать значимым.

И раз за разом повзрослевшая я отворачивалась от того, чего так жаждала мать, добровольно выбирая остаться здесь, в трущобах, где мутная дымка смога затягивала узкие грязные улицы. Где бандиты расстреливали друг друга, не задумываясь о случайных жертвах. Где вольный шейдер мог приползти к облезлым ступеням крыльца полулегальной клиники, и я, конечно же, оказала бы ему помощь. Не задумываясь. На инстинктах.

Потому что я никогда не умела иначе.

Ли Френнель со своей красивой жизнью по расписанию, обязательными свиданиями и хрустящей на зубах вежливостью был так же далек от меня, как и туманные перспективы попасть наверх. И так же… не нужен.

Коммуникатор завибрировал, сигнализируя об ответе. Но я была уже в душе, смывая с себя грязь, запах крови, медикаментов и тела манна. К шиссу. Потом…

Когда-нибудь потом.

Пылающая шестеренка вкатилась в благословенную черноту моих снов, оставляя за собой темный след и тяжелые капли оплавленного металла. Раскаленная до желтизны, она обдала волной жара, ослепила до рези в глазах.

«Механическое солнце».

Сколько лет я бежала от него – от воспоминаний, от проблем, от опасности, – но всякий раз в кошмарах оно настигало меня, принося с собой панику и выжигая драгоценные капли блокиратора. А сейчас, когда у меня не было даже такой иллюзорной защиты, «Механическое солнце» завладело мною и во снах, и наяву.

Не спастись.

«Спрячься, Сола! – прозвучал в памяти родной полузабытый голос. – Спрячься и сиди тихо, очень тихо, пока все не закончится. Ясно?»

Я повернула голову на звук, отчаянно желая увидеть того, кто говорил со мной, но глаза, обожженные сиянием пылающей шестеренки, слезились, и вместо отца я разглядела лишь смазанное расплывчатое пятно.

Присев на корточки, он обратился к другому пятну, пониже и поменьше.

«Уведи ее, – негромко проговорил он. – Защити. Сохрани ей жизнь».

Маленькая, но крепкая рука сжала мою ладонь, потянула прочь. Силуэт отца постепенно оставался позади – все дальше, все призрачнее. А после…

«Сола!»

Бег, бег, бег. Легкие горели, воздуха отчаянно не хватало. Рука, тянущая меня за собой, не давала остановиться, жестко вздергивала на ноги, если я оступалась, не позволяла сдаться, замереть, испугаться. Не было выбора – только бежать, бежать, бежать…

А потом меня поглотила темнота.

«Сиди тихо, мелочь».

Тонкие пальцы – мои пальцы – зажали рот, сдерживая рвущийся из горла крик.

И… вечность – вечность в тишине и неизвестности.

А потом смерть отыскала мое убежище.

Он упал в двух шагах от укрытия. Мешком повалился на пол, подняв в воздух тучу мелкой пыли. Некогда плотная кожаная куртка была изодрана в клочья. Майка – да была ли она вообще? – казалась красной от крови.