Певерил Пик

– Да, – отвечала она, подавляя изумление и страх, – и, если слух меня не обманывает, я говорю с мистером Бриджнортом?

– Таково было мое имя, покуда угнетение не отняло его у меня.

Бриджнорт минуты две молча шел с нею рядом. Желая избавиться от охватившего ее замешательства и вместе с тем узнать о судьбе Алисы, леди Певерил спросила, как здоровье ее крестницы.

– О крестнице, сударыня, мне не известно ничего, ибо это – одно из тех слов, которые были введены для осквернения и извращения законов Божиих, – отвечал майор. – Что же касается малютки, которая своим спасением от болезни и смерти обязана вам, миледи, то она благополучно здравствует, как уведомили меня лица, чьим попечениям она вверена, ибо сам я несколько времени ее не видел. Память о вашей доброте и испуг, вызванный вашим падением, побудили меня предстать перед вами в эту минуту и столь неожиданным образом, хотя во всех прочих отношениях это никак не совместимо с моею собственной безопасностью.

– С вашей безопасностью, майор Бриджнорт? Разве вам что-либо угрожает? – воскликнула леди Певерил.

– Стало быть, вам еще предстоит многое узнать, – отвечал майор Бриджнорт. – Завтра вы услышите, почему я не смею открыто появляться в моих собственных владениях и почему было бы неразумно открывать нынешнее место моего пребывания обитателям замка Мартиндейл.

– Мистер Бриджнорт, – проговорила леди Певерил, – в прежние времена вы были благоразумны и осторожны; надеюсь, вы не сделали никаких поспешных заключений, не позволили вовлечь себя в какие-либо дерзкие предприятия; надеюсь…

– Простите, что я перебиваю вас, сударыня, – сказал Бриджнорт. – Да, я поистине изменился, что и говорить; даже сердце в груди моей уже не то. В те времена, о которых миледи считает уместным упомянуть, я был мирской человек, и все мои помыслы, все мои поступки, кроме внешнего соблюдения обрядов, были обращены к миру сему; я мало заботился об обязанностях христианина, чье самоотречение должно простираться настолько далеко, чтобы, отдавая все, он считал, что этого так же мало, как если б он не отдал ничего. И посему все помышления мои были о мирском – о прибавлении поля к полю и богатства к богатству; о том, чтобы поладить с обеими враждующими сторонами и приобрести друга здесь, не теряя друга там. Но Господь покарал меня за отступничество, тем более непростительное, что я злоупотреблял именем веры как корыстолюбец, ослепленный служением мирской власти. Но я благодарю того, кто наконец вывел меня из земли египетской[109 - …вывел меня из земли египетской – то есть освободил из подневольного состояния – по аналогии с библейским сказанием об исходе евреев из Египта, где они находились в рабстве.].

Пылкая вера нередко встречается и в наши дни, но человека, столь неожиданно и открыто признающегося в ней, мы, вероятно, сочли бы лицемером или безумцем. Впрочем, откровенно объяснять свои поступки мнениями, подобными тем, что высказал Бриджнорт, было совершенно в духе того времени. Мудрый Вейн[110 - Вейн Генри (1613–1662) – английский государственный деятель, участник революции, соратник Кромвеля; голосовал за казнь короля Карла I. Во время реставрации Стюартов был исключен из акта об амнистии и казнен.], смелый и ловкий Гаррисон ничуть не скрывали, что их действия внушены таким именно образом мыслей. Вот почему речи майора Бриджнорта скорее опечалили, нежели удивили леди Певерил, и она вполне резонно заключила, что общество, в котором он с некоторых пор вращался, и обстоятельства его жизни раздули искру безумной экзальтации, не угасавшую в его сердце и всегда готовую вспыхнуть ярким пламенем. Последнее было тем более вероятно, что на майора, от природы подверженного меланхолии, судьба обрушила немало ударов, а ведь чем более терпеливо люди переносят эти удары, тем сильнее разгорается их религиозный пыл.

– Надеюсь, ваш образ мыслей не навлек на вас ни подозрений, ни опасностей, – осторожно заметила леди Певерил.

– Подозрений, сударыня? – воскликнул майор. – Я называю вас сударыней, ибо сила привычки заставляет меня употребить один из тех пустых титулов, коими мы, скудельные сосуды, имеем обыкновение в гордыне своей величать друг друга. Я не только нахожусь под подозрением, нет, опасность, угрожающая мне, так велика, что если бы супруг ваш сейчас встретил меня здесь – меня, природного англичанина, стоящего на своей собственной земле, он, без сомнения, постарался бы принести меня в жертву римскому Молоху[111 - …в жертву римскому Молоху… – Молох – бог солнца древней Финикии, Карфагена и Иудеи, которому приносились человеческие жертвы; имя Молоха стало синонимом жестокости.], который ныне рыщет повсюду в поисках жертв среди людей божиих.

– Ваши выражения удивляют меня, майор Бриджнорт, – сказала леди Певерил и, желая избавиться от его общества, быстро пошла вперед. Но майор тоже прибавил шагу и упорно следовал за нею.

– Ужели вам не известно, что Сатана сошел на землю, пылая злобою, ибо кратко будет его царствование? – сказал он. – Наследник английской короны – известный папист[112 - Наследник английской короны – известный папист… – Брат короля Карла II герцог Йоркский (впоследствии король Иаков II) был католиком.]; и кто, кроме низкопоклонников и льстецов, осмелится утверждать, что человек, носящий ее ныне, с равной готовностью не склонился бы пред Римом, если б не боялся некоторых благородных мужей из палаты общин? Вы этому не верите; и все же во время своих уединенных ночных прогулок, размышляя о вашей доброте к живым и к мертвым, я возносил мольбы о том, чтобы мне дано было средство предостеречь вас, и вот – о чудо! – Господь внял моим молитвам.

– Майор Бриджнорт, – сказала леди Певерил, – вы всегда отличались умеренностью, во всяком случае, сравнительной умеренностью, и любили свою веру, не питая ненависти к чужой.

– Нет нужды вспоминать, каким я был, отравленный ядом горечи и опутанный греховными узами беззакония, – возразил он. – Я был тогда подобен Галлиону[113 - Галлион Люций Анней (ум. в 65 г.) – римский проконсул в Ахайе (Греция), имя которого было у пуритан нарицательным для беспечного, равнодушного человека.], который не заботился о вере. Я был привязан к земным благам, я дорожил мирскою славой и честью, помыслы мои устремлены были к земле, а если я порою и возносил их к Небу, то это были холодные, пустые фарисейские умствовании; я не принес на алтарь ничего, кроме соломы и плевел. Господь, наказуя, взыскал меня Своею милостью: я был лишен всего, чем дорожил на земле; моя мирская честь была у меня отнята; подобно изгнаннику, покинул я дом отцов своих, одинокий и несчастный, осмеянный, поруганный и обесчещенный. Но неисповедимы пути Всевышнего. Сими средствами Господь поставил меня поборником истины, готовым презреть свое земное существование ради торжества справедливости. Но не об этом хотел я говорить с вами. Вы спасли земную жизнь моему дитяти, так позвольте же мне спасти вас для вечного блаженства.

Леди Певерил молчала. Они приближались к месту, где аллея выходила на дорогу, или, вернее, на тропинку, которая вилась по неогороженному общинному лугу; по ней леди Певерил должна была идти до поворота к Мартиндейлскому парку. Теперь она думала только о том, как бы поскорее добраться до освещенного луной поля, и, желая избежать задержки, не стала отвечать Бриджнорту. Однако, когда они дошли до перекрестка, майор взял ее за руку и попросил – или, скорее, велел – остановиться. Леди Певерил повиновалась. Он указал на огромный старый дуб, который рос на вершине холма в том месте, где кончалась аллея и начиналось открытое поле. За аллеей ярко светила луна, и в потоке лучей, лившихся на могучее дерево, она ясно увидела, что одна сторона его разбита молнией.

– Помните ли, когда мы в последний раз смотрели с вами на это дерево? – спросил майор. – Я привез вашему мужу из Лондона охранную грамоту комитета[114 - …грамоту комитета… – то есть комитета по секвестрации.], и, подъехав к этому самому месту, где мы сейчас стоим, я встретил вас и мою покойную Алису, а возле вас играли двое… двое моих любимых деток. Я соскочил с лошади. Для нее я был супругом, для них – отцом, для вас – желанным и уважаемым благодетелем. Что я теперь? – Он закрыл лицо рукой и в отчаянии застонал.

При виде такого горя из уст леди Певерил невольно вырвались слова утешения.

– Мистер Бриджнорт, – сказала она, – исповедуя и свято чтя свою веру, я не порицаю чужой и радуюсь, что вы нашли в вашей вере облегчение своих земных горестей. Но разве все христианские религии не учат нас скорбию смягчать сердца наши?

– Да, женщина, подобно тому, как молния, разбившая ствол сего дуба, смягчила его древесину, – сурово возразил ей Бриджнорт. – Нет, опаленное огнем дерево сподручнее для работы; иссохшее и ожесточенное сердце лучше всего выполнит долг, возлагаемый на него нынешним несчастным веком. Ни Бог, ни люди не могут долее терпеть необузданное распутство развратников, глумление нечестивцев, презрение к божественным законам, нарушение прав человеческих. Время требует поборников справедливости и мстителей, и в них не будет недостатка.

– Я не отрицаю существования зла, – нехотя проговорила леди Певерил и снова пошла вперед. – Я также знаю – слава богу, по слухам, а не по наблюдениям – о безудержном распутстве нашего века. Но будем надеяться, что его можно искоренить без тех насильственных мер, на которые вы намекаете. Ведь они привели бы к бедствиям второй гражданской войны, а я надеюсь, что вы не помышляете о таких ужасных средствах.

– Они ужасны, но зато верны, – отвечал Бриджнорт. – Кровь пасхального агнца[115 - Пасхальный агнец – так Иоанн Креститель назвал в Евангелии Христа – «вот агнец мира, который берет на себя грех мира» (от Иоанна, I, 29).] обратила в бегство карающего ангела; жертвы, принесенные на гумне Орны, остановили чуму[116 - …жертвы, принесенные на гумне Орны, остановили чуму. – По библейской легенде, житель Иерусалима Орна Иевусянин во время чумы предложил царю Давиду свое гумно как место для жертвоприношения. Царь купил у Орны его владение, поставил там жертвенник и принес жертвы, после чего эпидемия прекратилась.]. Огонь и меч – средства жестокие, но они очищают от скверны.

– Ах, майор Бриджнорт! – воскликнула леди Певерил. – Ужели вы, столь мудрый и умеренный в молодости, могли в преклонных летах усвоить образ мыслей и язык тех, кто, как вы сами убедились, привел себя и отечество наше на край гибели?

– Я не знаю, чем я был тогда, а вы не знаете, что я теперь, – начал было майор, но в эту минуту они вышли на ярко освещенное место, и он внезапно умолк, словно, почувствовав на себе взгляд собеседницы, решил смягчить свой голос и свои выражения.

Теперь, когда леди Певерил смогла ясно разглядеть майора, она убедилась, что он вооружен коротким мечом, а за поясом у него заткнуты пистолеты и кинжал – предосторожность, весьма неожиданная для человека, который прежде очень редко – и то лишь в торжественных случаях – носил легкую шпагу, хотя это и было принято среди джентльменов его круга. Кроме того, выражение лица его, казалось, было исполнено решимости, более суровой, чем обыкновенно; впрочем, оно всегда отличалось скорее мрачностью, нежели любезностью, и леди Певерил, не в силах подавить свои чувства, невольно проговорила:

– Да, майор Бриджнорт, вы и в самом деле переменились.

– Вы видите лишь внешнюю оболочку человека, – возразил он, – внутренняя же перемена еще глубже. Но не о себе хотел я говорить с вами. Я уже сказал, что, коль скоро вы спасли дочь мою от мрака могилы, я хотел бы охранить вашего сына от мрака еще более непроницаемого, который, боюсь, облег все пути отца его.

– Я не могу слушать таких слов о сэре Джефри, – отвечала леди Певерил, – и должна теперь проститься с вами; а когда мы снова встретимся при более благоприятном случае, я выслушаю ваши советы насчет Джулиана, хотя, быть может, и не последую им.

– Возможно, что этот случай никогда не наступит, – сказал Бриджнорт. – Время истекает, вечность приближается. Выслушайте меня! Говорят, вы намерены послать юного Джулиана на этот кровавый остров и поручить его воспитание вашей родственнице, жестокосердной убийце человека, более достойного жить в памяти людей, нежели любой из ее прославленных предков. Таковы слухи. Справедливы ли они?

– Я не осуждаю вас за неприязнь к моей кузине Дерби, мистер Бриджнорт, – проговорила леди Певерил. – Равным образом я не оправдываю ее опрометчивых поступков. Несмотря на это, мы думаем, что в ее доме Джулиан сможет совместно с молодым графом Дерби приобрести образование и манеры, приличествующие его положению.

– Вместе с Проклятием неба и благословением Папы Римского, – сказал Бриджнорт. – Неужто вы, сударыня, столь прозорливая в делах житейских, неужто вы так слепы, что не видите, с какой чудовищною быстротой Рим вновь утверждает власть свою в нашей стране, некогда ценнейшей жемчужине в его беззаконной тиаре? Стариков совращают золотом, молодых – наслаждениями, слабых духом – лестью, трусов – страхом, а храбрых – честолюбием. Тысячи приманок на любой вкус, и в каждой приманке скрыт все тот же смертоносный крючок.

– Я знаю, что моя кузина – католичка[15 - Мне уже приходилось говорить, что это – отклонение от истины: Шарлотта, графиня Дерби, была гугеноткой. (Примеч. авт.)], – отвечала леди Певерил, – но сын ее, согласно воле своего покойного отца, воспитан в правилах англиканской церкви.

– Можно ли ожидать, что женщина, которая не страшится проливать кровь праведников ни на поле битвы, ни на эшафоте, станет блюсти святость своего обещания, если ее вера предписывает ей его нарушить? А если она даже сдержит свое слово, разве сыну вашему будет лучше оттого, что он погрязнет в болоте вместе со своим отцом? Разве ваши епископальные догматы не тот же папизм? Вся разница лишь в том, что вы поставили на место Папы земного тирана и заменили искаженной обедней на английском языке мессу, которую предшественники ваши читали по-латыни. Но зачем я говорю об этих предметах с женщиной, которая, имея глаза и уши, не может увидеть, услышать и уразуметь того, что одно лишь достойно быть увиденным, услышанным и понятым? Как жаль, что существо столь прекрасное и доброе обречено на слепоту, глухоту и неведение, как и все преходящее на земле!

– Мы не согласимся с вами в этом предмете, – сказала леди Певерил, которая по-прежнему стремилась закончить эту странную беседу, впрочем, едва ли понимая, что именно внушает ей опасения. – Итак, прощайте.

– Останьтесь на минуту, – отвечал он, снова взяв ее за руку. – Я остановил бы вас, если бы увидел, что вы устремляетесь к краю пропасти, так позвольте же мне отвратить от вас опасность еще более грозную. Как мне подействовать на ваш неверующий ум? Должен ли я говорить вам, что долг крови, пролитой кровавым родом Дерби, еще не оплачен? Ужели вы пошлете своего сына к тем, с кого он будет взыскан?

– Вы напрасно пугаете меня, мистер Бриджнорт, – возразила леди Певерил. – Как можно еще наказать графиню, если вина за поступок, который я уже назвала опрометчивым, давно искуплена?

– Вы ошибаетесь, – сурово отвечал он. – Неужто вы думаете, что ничтожной суммой денег, растраченных беспутным Карлом, можно расплатиться за смерть такого человека, как Кристиан, человека, равно любезного и земле и Небу? Нет, не такою ценой искупается кровь праведников! Каждый час промедления умножает проценты страшного долга, который однажды будет взыскан с этой кровожадной женщины.

В это время на дороге, где происходил этот необычайный разговор, послышался далекий топот копыт. Бриджнорт с минуту прислушивался, после чего сказал:

– Забудьте, что вы меня видели, не называйте моего имени даже самому близкому и любимому человеку; запечатлейте мои советы в сердце, воспользуйтесь ими, и благо будет вам.

С этими словами он повернулся, пролез через отверстие в изгороди и скрылся в своем собственном лесу.

Топот коней, галопом скакавших по дороге, теперь раздавался совсем близко, и леди Певерил увидела нескольких всадников, чьи силуэты смутно вырисовывались на пригорке, перед которым она стояла. Всадники также ее заметили, и двое из них поскакали вперед с криком: «Стой! Кто идет?» Тот, кто был впереди, однако же сразу воскликнул: «Клянусь богом, да ведь это ее милость!» – и в ту же минуту леди Певерил узнала в нем одного из своих слуг. В следующую минуту к ней подъехал сэр Джефри со словами:

– Это ты, Маргарет? Почему ты в такой поздний час бродишь так далеко от дома?

Леди Певерил сказала, что ходила навестить больную, но не сочла нужным упомянуть о встрече с майором Бриджнортом, быть может, опасаясь, что муж ее будет недоволен этим происшествием.

– Благотворительность – дело доброе и похвальное, – промолвил сэр Джефри, – но должен сказать, что тебе не пристало, словно знахарке, бежать к любой старухе, у которой начались колики; а особливо ночью, когда в округе так неспокойно.

– Очень жаль, – отвечала леди Певерил, – но для меня это новость.

– Новость? – повторил сэр Джефри. – Дело в том, что круглоголовые вступили в новый заговор – почище, чем заговор Веннера[16 - Знаменитое восстание анабаптистов и приверженцев Пятой империи в Лондоне в 1661 г. (Примеч. авт.)][117 - Заговор Веннера. – Бочар Томас Веннер (ум. в 1661 г.) был одним из крайних сектантов и принадлежал к так называемым людям Пятой монархии (миллинариям), которые считали, что после монархий ассирийской, персидской, греческой и римской наступит пятое царство Христа и его святых на тысячу лет. Под религиозной оболочкой этих взглядов скрывались радикальные социальные идеи мелкобуржуазных масс. В 1661 г. Веннер и его единомышленники подняли восстание против Карла II, но были разбиты. Веннер и другие главари заговора были казнены, а секта уничтожена.], и как бы ты думала, кто в нем замешан? Наш сосед Бриджнорт! Его везде ищут, и даю тебе слово, что, если его поймают, он расплатится и за старое.

– В таком случае, я надеюсь, что его не найдут, – заметила леди Певерил.

– Вот как? – удивился сэр Джефри. – Ну а я надеюсь, что найдут непременно, а уж если нет, то не по моей вине, потому что я сейчас еду в Моултрэсси и, как велит мне долг, учиню там строгий обыск. Я не допущу, чтобы изменники и мятежники выкопали себе нору так близко от замка Мартиндейл, и пусть они это запомнят. А вам, сударыня, придется на этот раз обойтись без дамского седла. Сейчас же садитесь на лошадь позади Сондерса, который, как бывало прежде, благополучно доставит вас домой.

Леди Певерил молча повиновалась; по правде говоря, она была так смущена услышанной новостью, что боялась, как бы голос не выдал ее волнения.

Приехав с конюхом в замок, леди Певерил в сильном беспокойстве ожидала возвращения своего супруга. Наконец он воротился – к величайшему ее удовольствию, без пленников. Теперь он никуда не спешил и смог подробнее рассказать ей, что в Честерфилд прибыл от двора курьер с известием о восстании, замышляемом старыми приверженцами республики, особенно военными, и что Бриджнорт – один из главных заговорщиков – будто бы скрывается в Дербишире.