Айвенго

В одном конце этого зловещего подземелья находился широкий очаг, над которым была укреплена заржавевшая железная решетка.

Весь вид темницы мог привести в трепет и более храброго человека, чем Исаак. Однако теперь, перед лицом действительной опасности, он был гораздо спокойнее, нежели раньше, когда находился во власти воображаемых ужасов. К тому же Исаак не первый раз попадал в опасное положение. Он был уже довольно опытен и надеялся, что и теперь ему удастся вывернуться из беды, подобно тому как добыча иногда ускользает из рук охотника. Но превыше всего его поддерживало непреклонное упорство его племени и та твердая решимость, с которой дети Израиля переносили жесточайшие притеснения властей и насильников, лишь бы не дать своим мучителям того, что те желали от них получить.

В этот час пассивного сопротивления, закутавшись в плащ, чтобы защититься от сырости, Исаак сидел в одном из углов подземелья. Не меняя позы, просидел он так часа три сряду. Вдруг на лестнице, ведшей в подземелье, послышались шаги. Заскрипели отодвигаемые засовы, завизжали ржавые петли, низкая дверь отворилась, и в темницу вошел Реджинальд Фрон де Беф в сопровождении двух сарацинских невольников Буагильбера.

Фрон де Беф, человек высокого роста и крепкого телосложения, вся жизнь которого проходила на войне или в распрях с соседями, не останавливался ни перед чем ради расширения своего феодального могущества. Черты его лица вполне соответствовали его характеру, выражая преимущественно жестокость и злобу. Многочисленные шрамы от ран, которые на лице другого человека могли бы возбудить сочувствие и почтение, как доказательства мужества и благородной отваги, его лицу придавали еще более свирепое выражение и увеличивали ужас, который оно внушало.

Чернокожие невольники, пришедшие вместе с бароном, были не в обычном роскошном одеянии, а в длинных рубашках и штанах из грубого холста. Рукава у них были засучены выше локтей, как у мясников, когда они принимаются за дело на бойне. Оба держали в руках по корзинке. Войдя в темницу, они стали по обеим сторонам двери, которую Фрон де Беф собственноручно накрепко запер. Приняв такие меры предосторожности, он медленной поступью прошел через весь подвал к Исааку, пристально глядя на него. Этим взглядом он желал отнять у еврея волю – так иные звери, как говорят, парализуют свою добычу. Чернокожий прислужник вынул из своей корзинки большие весы и несколько гирь, положил их к ногам Фрон де Бефа и снова отошел к двери, где его сотоварищ стоял все так же неподвижно. Движения этих людей были медленны и торжественны, как будто в их душах заранее жило предчувствие ужасов и жестокостей. Фрон де Беф начал с того, что обратился к злополучному пленнику с такой речью.

– Ты, проклятый пес! – сказал он, пробуждая своим низким и злобным голосом суровые отголоски под сводами подземелья. – Видишь ты эти весы?

Несчастный Исаак только опустил голову.

– На этих самых весах, – сказал беспощадный барон, – ты отвесишь мне тысячу фунтов серебра по точному счету и весу, определенному Королевской счетной палатой в Лондоне.

– Праотец Авраам! – воскликнул еврей. – Слыханное ли дело назначать такую сумму? Даже и в песнях менестрелей не поется о тысяче фунтов серебра… Видели ли когда-нибудь глаза человеческие такое сокровище? Да в целом городе Йорке, обыщи хоть весь мой дом и дома всех моих соплеменников, не найдется и десятой доли того серебра, которое ты с меня требуешь!

– Я человек разумный, – отвечал Фрон де Беф, – и если у тебя недостанет серебра, удовольствуюсь золотом. Из расчета за одну монету золотом шесть фунтов серебра можешь выкупить свою нечестивую шкуру от такого наказания, какое тебе еще и не снилось.

– Смилуйся надо мною, благородный рыцарь! – воскликнул Исаак. – Я стар, беден и беспомощен! Недостойно тебе торжествовать надо мной. Не великое дело раздавить червяка.

– Не думай, Исаак, что я хочу только запугать тебя, воспользовавшись твоей подлой трусостью, которую ты унаследовал от своего племени. Это подземелье – не место для шуток. Здесь бывали узники в десять тысяч раз поважнее тебя, и они умирали тут, и никто об этом не узнавал никогда. Но тебе предстоит смерть медленная и тяжелая – по сравнению с ней они умирали легко.

Он снова движением руки подозвал невольников и сказал им что-то вполголоса на их языке: Фрон де Беф побывал в Палестине и, быть может, именно там научился столь варварской жестокости. Сарацины достали из своих корзин древесного угля, мехи и бутыль с маслом. Один из них высек огонь, а другой разложил угли на широком очаге, о котором мы говорили выше, и до тех пор раздувал мехи, пока уголья не разгорелись докрасна.

– Видишь, Исаак, эту железную решетку над раскаленными угольями? – спросил Фрон де Беф. – Тебя положат на эту теплую постель, раздев догола. Один из этих невольников будет поддерживать огонь под тобой, а другой станет поливать тебя маслом, чтобы жаркое не подгорело. Выбирай, что лучше: ложиться на горячую постель или уплатить мне тысячу фунтов серебра? Клянусь головой отца моего, иного выбора у тебя нет.

– Невозможно! – воскликнул несчастный еврей. – Не может быть, чтобы таково было действительное ваше намерение! Милосердный Творец никогда не создаст сердца, способного на такую жестокость.

– Не верь в это, Исаак, – сказал Фрон де Беф, – такое заблуждение – роковая ошибка. Неужели ты воображаешь, что я, видевший, как целые города предавали разграблению, как тысячи моих собратий христиан погибали от меча, огня и потопа, способен отступить от своих намерений из-за криков какого-то еврея?.. Или ты думаешь, что эти черные рабы, у которых нет ни роду, ни племени, ни совести, ни закона, ничего, кроме желания их владыки, по первому знаку которого они жгут, пускают в ход отраву, кинжал, веревку – что прикажут… уж не думаешь ли ты, что они способны на жалость? Но они не поймут даже тех слов, которыми ты взмолился бы о пощаде! Образумься, старик, расстанься с частью своих сокровищ, возврати в руки христиан некоторую долю того, что награбил путем ростовщичества.

– Так пусть же придут мне на помощь Авраам, Иаков и все отцы нашего племени, – сказал Исаак. – Не могу я выбирать, и нет у меня возможности удовлетворить ваши непомерные требования.

– Хватайте его, рабы, – приказал рыцарь, – разденьте донага, и пускай отцы и пророки его племени помогают ему, как знают!

Невольники, повинуясь скорее движениям и знакам, нежели словам барона, подошли к Исааку, схватили несчастного, подняли с полу и, держа его под руки, смотрели на хозяина, дожидаясь дальнейших распоряжений. Бедный еврей переводил глаза с лица барона на лица прислужников в надежде заметить хоть искру жалости, но Фрон де Беф взирал на него с той же холодной и угрюмой усмешкой, с которой начал свою жестокую расправу, тогда как в свирепых взглядах сарацин, казалось, чувствовалось радостное предвкушение предстоящего зрелища пыток, а не ужас или отвращение к тому, что они будут их деятельными исполнителями.

Тогда Исаак взглянул на раскаленный очаг, над которым собирались растянуть его, и, убедившись, что его мучитель неумолим, потерял всю свою решимость.

– Я заплачу тысячу фунтов серебра, – сказал он упавшим голосом и, несколько помолчав, прибавил: – Заплачу… Разумеется, с помощью моих собратий, потому что мне придется, как нищему, просить милостыню у дверей нашей синагоги, чтобы собрать такую неслыханную сумму. Когда и куда ее внести?

– Сюда, – отвечал Фрон де Беф, – вот здесь ты ее и внесешь весом и счетом, вот на этом самом полу. Неужели ты воображаешь, что я с тобой расстанусь прежде, чем получу выкуп?

– А какое ручательство в том, что я получу свободу, когда выкуп будет уплачен? – спросил Исаак.

– Довольно с тебя и слова норманнского дворянина, ростовщичья душа, – отвечал Фрон де Беф. – Честь норманнского дворянина чище всего золота и серебра, каким владеет твое племя.

– Прошу прощения, благородный рыцарь, – робко сказал Исаак, – но почему же я должен полагаться на ваше слово, когда вы сами ни чуточки мне не доверяете?

– А потому, еврей, что тебе ничего другого не остается, – отвечал рыцарь сурово. – Если бы ты был в эту минуту в своей кладовой, в Йорке, а я пришел бы к тебе просить взаймы твоих шекелей, тогда ты назначил бы мне срок возврата ссуды и условия обеспечения. Но здесь моя кладовая. Тут ты в моей власти, и я не стану повторять условия, на которых возвращу тебе свободу.

Исаак испустил горестный вздох.

– Освобождая меня, – сказал он, – даруй свободу и тем, которые были моими спутниками. Они презирали меня как еврея, но сжалились над моей беспомощностью, из-за меня замешкались в пути, а потому и разделили со мной постигшее меня бедствие; кроме того, они могут взять на себя часть моего выкупа.

– Если ты разумеешь тех саксонских болванов, то знай, что за них истребуют иной выкуп, чем за тебя, – возразил Фрон де Беф. – Знай свое дело, а в чужие дела не суйся.

– Стало быть, – сказал Исаак, – ты отпускаешь на свободу только меня да моего раненого друга?

– Уж не должен ли я, – воскликнул Фрон де Беф, – два раза повторять сыну Израиля, чтобы он знал свое дело, а в чужие не вмешивался? Твой выбор сделан, тебе остается лишь уплатить выкуп, да поскорее.

– Послушай, – обратился к нему еврей, – ради того, чтобы добыть этот самый выкуп, который ты с меня требуешь вопреки своей…

Тут он запнулся, опасаясь раздражить сердитого норманна. Но Фрон де Беф рассмеялся и сам подсказал ему пропущенное слово:

– Вопреки моей совести, хотел ты сказать, Исаак? Что же ты запнулся? Я тебе говорил, что я человек рассудительный и легко переношу упреки проигравшей стороны, даже если проигравший – еврей. А ты не был так терпелив, Исаак, в ту пору, как подавал жалобу на Жака Фиц-Доттреля за то, что он обозвал тебя кровопийцей и ростовщиком, когда ты довел его до полного разорения.

– Клянусь Талмудом, – вскричал еврей, – ваша милость заблуждается: Фиц-Доттрель замахнулся на меня кинжалом в моей собственной комнате за то, что я попросил его возвратить занятые у меня деньги. Срок уплаты долга наступил еще на Пасху.

– Ну, это мне все равно, – сказал Фрон де Беф, – для меня интереснее узнать, когда я получу свое серебро. Когда ты мне доставишь шекели, Исаак?

– Пусть дочь моя Ревекка поедет в Йорк, – отвечал Исаак, – под охраной ваших служителей, благородный рыцарь, и так скоро, как только всаднику возможно воротиться оттуда обратно, деньги будут доставлены сюда, и вы сможете взвесить и смерить их вот тут, на полу.

– Твоя дочь? – молвил Фрон де Беф как будто с удивлением. – Клянусь, Исаак, жаль, что я этого не знал. Я думал, что эта чернобровая девушка – твоя наложница, и по обычаю древних патриархов, подавших нам такой пример, приставил ее служанкой к сэру Бриану де Буагильберу.

Вопль, вырвавшийся из груди Исаака при этих словах рыцаря, отозвался во всех углах свода и так изумил обоих сарацин, что они невольно выпустили из рук несчастного еврея. Он воспользовался этим, бросился на пол и обхватил колени Реджинальда Фрон де Бефа.

– Сэр рыцарь, – сказал он, – бери все, что потребовал, бери вдесятеро больше, разори меня, доведи до нищеты. Нет! Порази меня своим кинжалом, изжарь на этом огне, но только пощади дочь мою, отпусти ее с честью, без обиды. Заклинаю тебя тою женщиной, от которой ты рожден, пощади честь беззащитной девушки!

– Жаль, – молвил норманн, – жаль, что я не знал об этом прежде. Я думал, что ваше племя ничего не любит, кроме своих мешков с деньгами.

– Не думай о нас так низко, хоть мы и евреи, – сказал Исаак, спеша воспользоваться минутой кажущегося сочувствия. – Ведь и загнанная лисица, и замученная дикая кошка любят своих детенышей, так же и притесненные, презираемые потомки Авраамовы любят детей своих.

– Положим, что и так, – сказал Фрон де Беф, – вперед я буду знать это, Исаак, ради тебя. Но теперь уже поздно. К тому же почему ты думаешь, что с девушкой приключится беда, если она достанется Буагильберу?

– Неминуемо приключится! – воскликнул Исаак, ломая себе руки в смертельной тоске. – Чего же иного ждать от храмовника, как не жестокости к мужчинам и бесчестья для женщин?

– Нечестивый пес, – сказал Фрон де Беф, сверкнув глазами и, быть может, радуясь найти предлог для гнева, – не смей поносить священный орден рыцарей Сионского Храма!

– Разбойник, негодяй! – вскричал еврей, невзирая на свою полную беспомощность. – Ничего тебе не дам! Ни одного серебряного пенни не увидишь от меня, пока не возвратишь мне дочь!

– В уме ли ты, еврей? – сурово сказал норманн. – Или твоя плоть и кровь заколдованы против каленого железа и кипящего масла?

– Мне все равно! – воскликнул Исаак, доведенный до отчаяния поруганным чувством родительской любви. – Делай со мной что хочешь. Моя дочь – поистине кровь и плоть моя, она мне в тысячу раз дороже моего тела, которое ты угрожаешь истерзать. Бери мою жизнь, коли хочешь, а потом рассказывай, как еврей, невзирая ни на какие пытки, сумел досадить христианину.

– А вот посмотрим, – сказал Фрон де Беф. – Раздевайте его, рабы, и привяжите цепями к решетке.

Несмотря на слабое сопротивление старика, сарацины сдернули с него верхнее платье и только что собрались совсем раздеть его, как вдруг раздались звуки трубы, которые трижды повторились так громко, что проникли даже в глубины подземелья. В ту же минуту послышались голоса, призывавшие сэра Реджинальда Фрон де Бефа. Не желая, чтобы его застали за бесовским занятием, свирепый барон дал знак невольникам снова одеть еврея и вместе с прислужниками ушел из темницы.