Живые сороки. Странные сказки

Живые сороки. Странные сказки
Варвара Гагарская

«Все грамотно написанные рассказы на нашем конкурсе, почти по Льву Толстому, счастливы одинаково. Нет той языковой затейливости, что делает произведение оригинальным и более ценным. Здесь следует отметить и похвалить приятным исключением автора из Екатеринбурга Варвару Гагарскую. Для своих сказок она подобрала живой интересный стиль, и, что самое главное, сумела выдержать его в течение всего повествования. Не у всех это получается».А. Музалёв, Международный конкурс одного рассказа LITER-RM

Живые сороки

Странные сказки

Варвара Гагарская

Рисунок на обложке Наталья Столбова

Иллюстратор Екатерина Городенская

Корректор Александра Ковалкина

Редактор Драчкова Екатерина, Умных Алёна

© Варвара Гагарская, 2020

© Екатерина Городенская, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4498-6499-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Посвящается моим бабушке и дедушке

В детстве у меня была довольно скучная жизнь и чрезвычайно бурная фантазия. Когда серые будни накрывали с головой, срочно хотелось расцветить этот мир яркими историями. Часть из них оставалась в голове, за остальное мне хорошенько попадало по заднице ремнём.

История про «Великую Китайскую стену местного радиозавода, за которой самый настоящий Китай» – одна из самых безобидных, потому что в неё верила только моя младшая сестра. А ведь были такие лихо закрученные сюжеты, от которых полгорода на ушах стояло. Потом я стояла в углу. Не просто так стояла – придумывала новое развлечение.

Выслушивая очередную мою бредовую историю, дед радостно восклицал: «Да у неё живые сороки из жопы летят!» Эта фигура речи меня всегда забавляла и, конечно же, не могла не найти своё сказочное воплощение. В общем, с возрастом это не прошло, но теперь уже сороки летят не наугад шрапнелью, я их пытаюсь дрессировать. Посмотрим, что получится.

Все эти события наверняка произошли на Урале, аккурат в знаменитых лесах между Екатеринбургом, Челябинском и Пермью. Ну, а где же ещё? Урал и по сей день дарит миру столько альтернативно занимательных людей, что земля дрожит.

Наслаждайтесь. Или как получится.

Аришша

    У.А.А.

Стало быть, к ней можно было и не заходить в гости, потому как бессмысленно. Но шрамы и язвы иногда все же заглядывали в этот дом, опасливо прячясь за занавесь или под половицы. А что толку хаживать? Ожоги посмеивались над горе-родственниками среднего умишка, но и сами не гнушались прогуляться пару-тройку раз мимо окна, обстановку вынюхивая провалившимися носами. А прекрасно понимали оне бесполезность походов энтих и, не особо тяжко вздыхая и сопя, разворачивались до боле несчастного дома. Этот же, стоящий на отшибе, с кажным днем все меньше интересовал не только хвори, но и деревенских, а в окрестности его если и заплутали, так оно по ошибке – за подорожником, да когда папорот косили, али мухоморов на зиму насушить, иль цапля когда проворная… И быстро уносили ноги апосля. Так что хворобам безногим и вовсе идтить бестолково – порог почеломкать да в обрат возвертаться. Так что ежели какая пакость и забегала к Аришше изредка, так то уж давно-давным было, и помнить перестала, и виды позабыла, а как звать— так отродясь не знала. Хороша была девица Аришша, ничего не скажешь! Слюной поперхнешься да волос заешь! С трех годков одна жила в хате, да на отшибе, а ни кошки, ни собаки, ни другой какой животины не имела, стал быть – без помощников жила. По голове погладить некого, против шерсти прижучить – опять никого, в клюв розовый росинку маковую – обратно некому, так вот любовь свою неохватную на себя лишь и растратила – взрастила красаву! А чего бы нет? Болезь никакая ее не трогала отродясь, да уж и путь почти забыла. Бывало, горшок со штями рукой голой из печи – само то! Или вот опять же в дожжь мракобесный по грибы – так хоть бы что! Нож ее не режет, температура – улицу греет, мозоли на крышу переселились, ожоги уж и рядом не проходят. Грыжа вот пупок развязать пыталась – запуталася, заревела, кой как вызволили, сердешную.

Так Аришша и жила – болей никаких не чуяла, кровушки не видывала, кашлюшки не слыхивала, томленьями не волновалась, задумками не забавлялась, ох-вздохами не баловалась. Жила – свиристела: мало пила, много ела, чаще спала, звонче пела. Птицу рукой ловила, солью солила, репу пекла, речкой текла, горя не знала годочков немало. Готовила и вправду хорошо да лепо – суп рукой мешала, рукой лепешки доставала, а самое любимое да хорошее блюдо ее – студень было. А и вправду хорош – прозрачен да наварист, на солнце так и переливается! Заламывала Аришша на ярмарке за студень тот цену хорошую, однако разу не было, чтоб хотя кусочек остался – подметали метлой будто. А кругляши медяные ей на что были? А ни на что. Вот и приносили девке за холодец кто во что горазд – хлеб да сало, уголь, соль опять же. А бусами или кружевом каким она не брала – никчемушность, говорила, бестолковая. А кто бы раз подумал, из чего девка студень варит, коль ни скотинки, ни животинки не держит, а уж порося в три версты и на ярмонке обходит. Дело то оно, конечно, простое было: наковыряет с пяток старья разного – кожу там, еще чего, для навару еще ногу в котел сунет. Вот и выходит знатен холодец. И чесноку, чтоб, значицца, дух пряный отбить, поболе, травок каких опять же. Но… не знали селяне рецептик, за милу душу уплетали, сердешно за вкусность благодарили. А что Аришша? Ничего, и сама ела – вкусно ж! Жила – не счастливо, не несчастливо, старухи жалели участливо, женихи заглядывались, да обрат побаивались.

Вышло на ту пору, в ярмарку последнюю, приехать заезжему молодцу – попробовать холодцу. Тот молодец ус поглаживал, возле девицы кренделем похаживал, красны бусы подарил да и студень весь купил. Девица плечьми пожала, губки алые поджала и… до хаты побежала, будто кто ее ужалил. Дак не ведала девица, что Гормон – велика птица! Молодец был не дурак, с местными и так и сяк: что, мол, за девица-краса? И продает что, кроме холодца? Токмо селяне шарахались от него, двух слов опять же не связали, девки от злости, что не их заприметил заезжий удалец, бусы рвали да в подолы сморкались, а парни – так вроде сам не ам, та и другим не дам! Помыкался малость, плюнул и уж на коня вскочил молодец, как за штанину потянул его малой чумазый, направление на хату указал, много не попросил – за ус подержать. Поехал красавец, под охи да вздохи, к избе Аришшиной.

На хуторе в то время боги знают, что творилось! Охи да вздохи, занавеси колышет, заслонка не задвинута… Сидит Аришша у окна и дышит часто – одной рукой бусы из боярышника сухого мастерит, другой – морковкой щеки трет. Увидала молодца ярмарочного, выронила овощи, на крыльцо побежала, ножкою дебелой за порожек зацепилась, вскрикнула…. На ту пору пробегали мимо синяки да порезы – любопытничали, что за гость к нелюдимой пожаловал – остолбенели! Вскрикнула!! Больно Аришше, вестимо? Бывало ли такое, умунепостижимое? Встали синяки в стойку охотничью, порезы ноздрями повели, добычу чуя. Картинка пасторальная: молодец с коня сошел, ус покручивает, с девицею пошучивает…. А та ножкою дебелой за порожек зацепилась, вскрикнула, упала… да и нос расшибила в кровь! На бедрышке сахарном синячина расплылся, сидит Аришша тюком да диву дается – чтой такое с ней? Подниматься стала, за гвоздь рукою зацепила – клок с мясом вырвала. Остолбенело глядел удалец заезжий, как ладони Аришшины струпья покрывают, как шрамы на ноги кладутся узорно, шишки грибами на голове растут – руки не подал, побрезговал. С гримаскою неприличной на коня вскочил да и видали! Тем временем хвори да болезни со всей округи стягивались на окраину села пир пировать да девицу мордовать. Ох и отыгрались за все семнадцать годков, которые их Арриша голодом морила – всё вернули, до царапинки, да разом все! А ведь, знамо дело, что в дом, стоящий на отшибе, из деревенских никто не хаживал, а когда осенью в окрестности его если и заплутал кто, так оно по ошибке – за подорожником, да когда папорот косили, али мухоморов на зиму насушить, иль цапля когда проворна. Так и незнамо дело, нашел ли кто хладну да от плесени пушисту мертвицу, которая от хворобы лютой прям на крыльце сидючи и померла….

Чесночное рыльце

Долго сопротивлялась девка в гости к родичам в дальню деревню идти, чего она там не видала – те же лужи да горбыль. Про «они ж нам как есть семья родненькая» всю макушку проклевали, да толку мало. Ить правда, одна деревня от другой мало чем отличается, а Ветка девка молодая да румяная, писаная красавица, тут бы в город, да кто ж там ждет. Уж и уговаривали, и пугали, и подарки сулили…. Ветка, конечно, была девка с придурью – просто так ее ничо сделать не заставишь, а вот ежели на спор али из вредности – дак это пожалуйста! До последнего пойдет, упрется рогом, но сделает, даже и себе в убыток. А уж на слабо чегой токмо не вытворяла девица! Пораздумывали батька с мамкой да и вытащили последний козырь: в деревне той дальней парень есть росту немеряного, сильный да смелый. Много ишшо всякого рассказали про того молодца, что и франт первейший, аж с городу ему наряды возят, не беден, видать, что и первый красавец во всей стороне – залюбуешься, только хмурый больно и шибко себя любит – ни одна девица не смогла сквозь те брови насупленные пробиться. Тут уж, конечно, стало Ветке дело интересное, да больше принципиальное, что это за гусь такой выше девок-красавиц себя ставит, недостойные, мол. Собралась, вопчем, наконец-то в путь-дорогу неблизкую.

Родичи встретили, само собою, радостно – пирогов настряпали, киселей наварили, сразу видать, что о фигуре девичьей им заботы нет. Разговоров полный дом, что у их там антересного, урожаи нынче какие да кто как свеклу по-новому морозить научился, а Ветке до этого дела никак нет – вроде как и хочется про молодца интересного узнать, а вроде как и неудобно спрашивать оттакот, без поводу. Сидит, значитца, ушами хлопает, шшоки надула, отвечает чегой-то невпопад, а сама мыслит: «Надыть гулять пойти! Деревня небольшая, глядишь, встречу парня. А там уж с моею красою и зазнакомлюсь – все потеха будет, а не с этими портянщиками дома киснуть».

Сказано – сделано. От родственничков так просто не увильнешь, так девка придумала, что нужно на ручей за водою идти, коромысло хвать и только пятки сверкнули. Пошла Ветка по деревне вальяжно, с одного конца на другой прогуливаться. С коромыслом. Вёдра-то забыла, коромысло на плечах болтается, надавило да натёрло, но девка туда-сюда ходит – деревенски детишки уж пальцем тычут и в кулак смеются, а ей и дела нет – любопытство печёт паче жара. Вроде все высматривала, в разны стороны головой крутила, ажно шея затекла, а все ж проглядела, откуда красавец выплыл – нос к носу столкнулась с ним и обомлела! Высокий, статный, шевелюра смоляная, глаза с поволокой, губы что малина – хоть щас срывай, рубаха на ём расшитая, под нею мускулы так и играют…. Вопчем, дух у девки перехватило да в горле пересохло.

Ветка, коварница, вроде всего три секунды в его сторону посмотрела, а уж в голове план шибко хитрый составила, в улыбке расплылась, приосанилась – коромысло только сбрякало, и говорит с придыхом: «День-то жаркий сегодня, самое то в ручье плескаться. Страшновато только через лес одной идти, может, думаю, парень какой не из боязливых компанию составит – а тут и ты на пути…»

Ничего ей красавец не ответил, только брови нахмурил да лицо больно недовольное сделал, справа обошел и аккурат в обратную сторону потопал. Ну как потопал – поплыл лодочкой, залюбуешься. Ничего Ветка не поняла в таком поведении, насупилась тоже, коромысло подобрала и к родичам в дом. Тетенька ее и так расспрашивала, и сяк – ничо понять не может, отчего девица злая сидит да от еды отказывается. А тут мелкий из сынков как раз и говорит:

– Матушка, а Ветка у нас с ума сошла – весь день с пустым коромыслом по деревне шастала, а потом и вовсе с Шитом заговорить пыталась!

Тут уж девка не сдержалась и рассказала все – что пряниками ее по гостям не заманишь, чего она тут у вас не видала, лавок ваших нешкуренных, чтоль. Это ж если новенькое что – так можно и прогуляться. А чегой у вас тут может быть растакого? Вроде вот парень один на всю деревню симпатичный – да и тот ведет себя аки царь, посмотреть приятно да токмо издалека, поросёнок некультурный! Такая красавица его на ручей позвала – а он даже слова не сказал! Ишь, гордый какой! Ну, я ему завтра…

А тетушка и молвит:

– Да и ни к чему тебе болтать с ним. Эта ж остолопина и дня не рабатывал, откуда к коровке подойти не знает, все одно – морду свою бережет от солнца да утюги вверх-вниз руками тягает, уж скоро в рукава не влезет. Ему вон городские девицы какие подношения присылают – рубахи да пояса заморские, яства всякие модные, а он все равно ни с кем не говорит, рожу загадочную сделает – а девки так и млеют да еще больше подарков тащут. Не нашей он грядки ягода – куда тебе за таким угнаться!

Но Ветка не из тех была, чтоб руки без дела опускать. Уж больно азартная! Стала размышлять да придумывать, чем бы эдаким Шита того к себе расположить. Эка невидаль – красавец! Она и сама не из дурнушек, чтоб на дороге стороной обходить. Разведала, где дом молодца, да стала по утрам подглядывать, чем тот занимается: а он и правда утюги тягает, от прямо вверх да вниз! Рубаху сымет и, срамник, в одних портах физкультурою занимается. Девки местные забор к обеду облепляли – зрелище занятное. И вроде как зачем Ветке этот красавчик, ежели от нее нос воротит?

Но решила девка тот нос утереть и вроде как тому молодцу самой отказать, мол, не больно-то и хотелось. А и правда – на кой он ей такой, головою малость стукнутый? Ну как завтра горшки с кашею с печи сгребёт и во двор – вместо утюгов тягать? Опять, дело непонятное – каков из такого детинушки жених получится? Ведь ежели всю силушку в огороде на утюгах выкладывать, ночью на полатях тока храпака его и слушать? Нет, решила Ветка, ей такие радости вовсе ни к чему. А вот проучить из чувства вредности – дело святое!

Ить чего задумала девка, так то делать и начала. Наглядела, значитца, поляну возле Шитового дома, притащила из избы всякого хламья и давай по утрам то кадушки от груди жать, то через прялку прыгать повыше – внимание привлекать.

Дня через три Шит начал на поляну поглядывать из-за забора, а Ветка и рада стараться – то одно схватит, то другое, а сама глазом косит – идет аль нет. Вдруг, как лист перед травой, встал парень перед девкой, она и заметить не успела. Улыбнулся шибко широко и говорит ей:

– Неправильно ты кадушку держишь, покалечишься.

А Ветке в тот момент дурно стало – побелела ажно до позеленения лица. Поняла она тута, почему первый красавец деревни на отшибе живет, в город не рвется да и не общается ни с кем – духовище у него изо рта шибко сильное, вроде как чесноком гнилым…

В обморок грохнуть пыталась, чтоб только он с нею говорить боле не вздумал – да как-то некультурно показалось, вот и терпела, пока красавчик ей показывал, как утюг держать, да чем оглобля хороша в упражнениях.

На другой день уж девка на поляну не пошла, на кой ей тот красавчик вонючий. Скупаться вроде как собралась, в тёткин двор-то выходит, а там вдруг Шит! Попятилась, было, назад на крыльцо, да поздно, тот уж её заметил да снова в улыбке расплылся. «Верно, – говорит, – делаешь. Упражняться лучче по-разному. А коль водные процедуры на сегодня намечены, так я тебе и покажу, чегой да как делать правильно». Взбледнула Ветка от запаху неминучего, да делать неча – некультурно вроде как отказывать. Поплелись на реку, значитца. Одно хорошо – не из болтливых парень оказался! От когда молчит да дело делает – цены ж ему нет! Девка, быват, залюбуется картинкой, забудется да как спросит чегой-то, а потом сама же тошноту и подавляет.

Ну день, ну другой, куды Ветка не пойдёт – туды и Шит за нею хвостом. Дядька вон велел рухлядь домашнюю с поляны на место вернуть, так ухажёр за полчаса, мышцой играючи, всё перетащил. Глазом моргнуть не успели. От так и повелось с тех пор, ни шагу один без другого не ступит.

Решила девка-красавица, вопчем, позорно бежать. Мол, честь пора знать, в гостях хорошо – да дома лучче, и на всякий случай тайно попросилась попутчицей в ночную телегу, чтоб, дело такое, по темноте улизнуть. Наверняка чтоб. Да не тут-то было! То ли рассказал хто кому, то ли деревня махонькая шибко…. Запрыгнула Ветка в телегу – а там Шит с узелком сидит, улыбается широко. Ойкнула девка, с телеги мигом спрыгнула, а тот за ей. А чего тут поделаешь? Вздохнула она тяжёленько да позволила ухажёру её в телегу бережно да ласково посадить.

Что там с ними дальше было апосля тех упражнений – неизвестно, старая история больно. Но бабки сказывали, будто не отлипал Шит от Ветки с той поры, пришлось ей пробки в ноздри вставить – хоть и обидное это, зато от бледности лица спасает.

Про кикимору

В деревне одной кикимора проживала. Ну, натуральная такая, страшенная, зелёная, в бородавках да тине болотной. Но при доме ютилась, пообвыклась к людям, в погребе картошку от крыс стерегла. А молодая еще нечисть была, пытливая, незамужняя, всё её чегой-то в народ тянуло, мир поглядеть. Бывалоче, спрячется да подсматривает – кто чего делает, кто как одет, едят чего. Но это в доме всё, там ить одни и те жа люди, а хотелось ей большего увидеть. Вот как-то раз решилась кикимора выйти из дому да поглядывать потихоньку за забор. Кикиморы они такие ведь – ежли надо, так и чем угодно прикинуться могут. От и наша поначалу частоколом постояла с недельку, апосля кустиком полежала. Тока неприятное это дело вышло – псы деревенские так и норовят лапу у забору задрать аль травки какой слюнявой пастью пощипать. Кикимора наша вродь как гаркнет на их тихохонько, да ить так долго нельзя – уж почитай половина деревенских шавок заикаться со страху начала. Пыталась, было, фартуком хозяйкиным мир глядеть, так опять больше двух дней не сдюжила. Больно щёкотно оказалось! Ну, всёж-таки, то мышью, то кошью, то коромыслом, по деревне пошаталась, насмотрелась на всяких там и начала потихоньку перекидываться в бабу. Не сразу получилось, конечно, но вот ежли по ночам незаметно выходить, то огрехи не шибко заметны. А день ото дня результат уж лучче был – у той глаза красивые подглядела, от ентой формы соблазнительные позаимствовала, с третьей ноги срисовала, у четвёртой возраст юный да трепетный взяла. В опчем, рано аль поздно, а морок у кикиморы получился самый что ни на есть отличный.

Приняла, значитца, человеческое обличье кикимушка и пошла уж дальше в деревню смотреть, чем народ живёт-промышляет. Идёт, никого не трогат – а люди дивятся: откель такая красота писаная в деревне взялась? А и правильно – она ж от каждой бабы самое лучшее запомнила, картинка получилася зачудительная. Мужики-то шеи сворачивают вслед, бабы зубами скрежещут, а та и не замечает – ей вона интересно, как снопы вяжут, да как белье стирают. А уж для чего в маленькую избёнку ненадолго уединяются – тем паче, там ить и полежать явно негде. Короче говоря, стала кикимора потихоньку в свет выходить, пусть ненадолго – зато уж кажный день. Осмелела, ишь ты.