Мы остаемся свободными

Раньше Эмма не особенно увлекалась спортом, но сейчас уже третье утро подряд вставала на магнитную доску и делала парочку кругов по Оранжевой магистрали. Неслась вперед с потрясающей скоростью и даже не удивлялась, когда получалось без усилий удерживать равновесие и встраиваться в поворот, когда движение становилось частью самого ее существа, и для этого не надо было особенно напрягаться.

И сейчас она взяла первую попавшуюся доску там, где их оставляла на ночь неугомонная ребятня, вытянула руль, улыбнулась и, оттолкнувшись, легко набрала скорость. В такие минуты она ни о чем не думала. Ни о долге, ни о предстоящих волнениях. Забывала даже о пилюлях в баночке. Моменты быстрой езды превратились в самые лучшие мгновения ее дня, самые стремительные, самые наполненные.

Сделав парочку кругов, Эмма спрыгнула недалеко от поворота, за которым начинались площадки детского сада, пристроила доску к специальному держателю, убрала за уши выбившиеся пряди волос, расправила футболку, достала из сумочки маленькое зеркало и всмотрелась в свое лицо.

Она изменилась, конечно. Не внешне – снаружи была все та же красивая девочка с пронзительно-синими глазами и аккуратными точками веснушек на носу и щеках. Но внутри Эммы все больше и больше стала проявляться какая-то новая натура. Та самая, что безошибочно различала запахи, быстро реагировала на события и с удовольствием погружалась в бешеную езду по магистрали.

И Эмме нравились эти перемены. Конечно, нравились. Это было чем-то новым, необычным и интересным. С одной стороны, она утешала себя тем, что это наступила взрослость и все перемены с ней произошли именно потому.

Но интуиция, внутренний голос, который в последнее время стал звучать особенно сильно, с холодной уверенностью утверждал, что на самом деле это результат воздействия вируса, все еще живущего в организме Эммы. Это он вплетал в ее чувства собственные представления о жизни, он добавлял в кровь дикую энергию, а в обоняние – удивительную тонкость. Вирус становился ее неотъемлемой частью, и временами Эмма слишком ясно понимала это.

4

Что в саду приготовлено на завтрак, стало ясно, едва за спиной закрылись самораздвижные двери. Овсяная каша, омлет, печенье с изюмом и бутерброды с творожком – это уже для старших детей. Здесь все еще изобилие еды, но надо будет сегодня поговорить с Мартином, обсудить экономию продуктов.

Мартин стал главным советчиком Эммы. Как ни странно, они очень хорошо понимали друг друга и почти всегда приходили к единому мнению. Вот и сейчас Мартин нашелся в комнате для самых младших – лично помогал с утренней кормежкой.

Эмма тут же забрала у одного из роботов мальчика Сеню, устроила его на руках, погладила по черненькой макушке, отчего тот притих на мгновение и удивленно открыл рот, и сунула ему бутылочку. Сеня принялся сосать с удвоенной энергией, смешно вытягивая губы и захлебываясь.

– Жадный какой, подожди, у тебя же никто ничего не отбирает. Вот глупый, – ласково проговорила Эмма и поудобнее устроилась в кресле.

Новорожденным требовалась особая забота, и поэтому сюда приходили помогать Катя и еще одна девочка по имени Лиза. Лизе вот-вот должно было исполниться пятнадцать, и она жила на другой стороне магистрали, если считать от каюты Эммы. Посещала другие классы и входила во вторую группу. Ее выпускной, как, впрочем, и у остальных ребят из ее группы, должен был быть чуть позже, после Праздника первоклассников, и Эмма продумывала, как бы его получше устроить.

Эту группу подростков, в которой было шестеро человек, Эмма знала довольно плохо, ей не приходилось с ними пересекаться. Лиза сама предложила помощь с новорожденными, и это было кстати. Сейчас она появилась первой, энергично затопала ногами в коротком коридорчике, просунула голову в дверной проем и весело проговорила:

– Здрасте!

К Эмме она почему-то обращалась с подчеркнутым уважением и только на «вы». Звучало непривычно, но Эмма не поправляла. Все-таки надо было признать, что такое почтение оказалось приятным.

Лиза почему-то напоминала зайчика, так и хотелось обратиться к ней со словами: «Послушай, Зая». Эмма пару раз даже так и сказала. Уголки зеленых глаз у Лизы чуть приподнимались – этакий миндалевидный разрез, носик был маленьким и немного остреньким, а верхняя губа слегка открывала крупные белые зубы. Прическа у Заи была самая новомодная – во второй группе многие девочки носили похожую. Короткое каре с длинными передними прядями, выкрашенными в контрастный цвет. У русоволосой Лизы передние пряди отливали красной рыжиной и подчеркивали прямые линии ее прически. Рыжие линии на светло-коричневом. В сочетании с зеленью глаз все это выглядело ярко и экзотично.

Эмма не любила вторую группу – дети там обучались преимущественно техническим наукам, туда попадали те, у кого тесты на интеллектуальный уровень показывали не самый высокий процент. Тамошние дети считались шумными, недисциплинированными и бестолковыми. Так, по крайней мере, думала Эмма.

Но Лизка оказалась толковой – это в том, что касалось новорожденных. Управляться с ними у нее выходило довольно ловко. Вот и сейчас девчонка скинула трикотажную курточку с капюшоном, сполоснула под краном руки и замурлыкала над капризничающими малышками. Она умела успокаивать сразу двух. Обеих устраивала на пеленальном столике, обеим давала бутылочки, гладила животики и рассказывала какую-то ерунду.

Вот теперь почти порядок. Утренняя кормежка, взвешивание, переодевание малышни. Потом походить с ними, поносить на ручках, попеть песенки – другими словами, пара часов живого общения – и все будут свободны.

Эмма взглянула на настенные часы и вздохнула. Катя, как всегда, опаздывала.

Но вот наконец появилась и она. Еще больше похудевшая, побледневшая, она быстро взглянула на Эмму и принялась мыть руки. Не поздоровалась, не улыбнулась. И уж конечно, не извинилась за опоздание. Впрочем, опаздывать для нее было нормой еще в школьное время, нечего удивляться.

Второго мальчика-близнеца кормил дон-12. У него тоже получалось вполне себе неплохо, он даже повторял без конца надоевшую уже песенку:

Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана…

Видимо, прижилась здесь эта считалочка.

Двенадцатый находился в другом конце детской спаленки, поэтому его бормотание, слабо напоминавшее пение, не очень-то мешало.

Зато Катя глянула в его сторону с каким-то нервным дерганьем, потом приблизилась к Эмме и тихо сказала:

– Я только что видела Илью.

Эмма нахмурилась, уточнила:

– Во сне, что ли?

– Нет. Здесь, в одном из коридоров. Это был Илья, я точно говорю. Ну хочешь, поклянусь? Хочешь, собственной жизнью поклянусь? Это не сон, это действительно был Илья, и он звал меня по имени.

Глава 3

Таис. Новая охота

1

В капитанской рубке центральное место занимал здоровенный овальный стол. Гладкая блестящая крышка его на самом деле была большим монитором, отвечающим за управление станцией, и вплотную примыкала к узкой блестящей стене, полной крохотных диодов, огоньков и различных крошечных кнопок. Белая узкая стена и была главным сервером, тем самым Моагом-Мартином, искусственным интеллектом станции. Мартину подчинялись все роботы – и лоны, и доны-12, и доны-15. А сам Мартин теперь подчинялся Федору Шереметьеву. В первую очередь ему.

Потом уже Таис, Эмме и Колючему – четырем штурманам, как они теперь себя называли.

– Вот это – сердце Мартина, – пояснил Федор.

Таис пробормотала тогда в ответ, что величина этого сердца вовсе не гарантирует глубоких чувств. Федька озадаченно кивнул, согласился, но тут же сказал, что от роботов чувства и не требуются, иначе отношения с ними будут слишком осложнены. От них нужно только послушание. И больше ничего.

– И еще чтобы ничего не глючило, – тут же добавил Колючий, и с ним нельзя было не согласиться.

На овальном столе находилось несколько мониторов, подключенных к компьютерам, через которые Федор получил доступ ко всем файлам станции и отправил послание Гильдии. Таис во всем этом разбиралась настолько плохо, что даже не пыталась соваться. Зато Федор просиживал за столом допоздна: читал, читал, читал. Разбирал какие-то программы, пытался добраться до управления производством.

– Ведь если это главный сервер, то все должно находиться в нем, – уверенно говорил он.

В это утро Таис встала поздно. Ей нравилось валяться на широкой кровати, раскинув ноги и руки, нравилась целая гора подушек и возможность тут же, не вставая, подключиться через планшет к большому монитору, висевшему напротив. Обычно Таис включала музыку. Игры ее по-прежнему не интересовали, фильмы быстро нагоняли скуку, зато бодрые мелодии из прошлого настраивали на нужный ритм.

Колючий где-то откопал целый файл с записями старой-престарой группы под названием «Кино», и теперь Таис с утра и до вечера слушала бодрые, ровные ритмы.

От их с Федькой каюты до рубки было совсем недалеко. Через большой зал для отдыха, который по-прежнему грустно и торжественно пустовал, по коридору прямо. Выйти из жилого сектора – и тут же тебе двойные полупрозрачные двери, которые теперь не запираются вовсе, и Мартин широко распахивает их сам, едва к ним приблизится кто-то из ребят.

Таис, сунув в уши беспроводные наушники-капельки, прошлепала в рубку прямо в клетчатых пижамных штанах и смешных пушистых тапочках с заячьими мордочками. В одной руке – кружка с кофе, в другой – бутерброд с сыром. Навстречу ей попался лишь один двенадцатый и больше никого. Пустые коридоры Третьего уровня в эти утренние часы принадлежали только им с Федором, и это было здорово.

Белый моаговский сервер еле слышно гудел – совсем тихо, такое себе утробное урчание большого животного, замершего в сладкой дремоте и лишь время от времени дающего о себе знать. Федор спал прямо в кресле – разложил его, выдвинул под ноги мягкую подставку. Кисть правой руки свесилась почти до пола, волосы растрепались. Короткая серая рубашка заметно помялась – на станции все еще не было новой одежды для взрослых, и Федька носил самые большие детские размеры, какие только удалось найти.

Таис поставила дымящуюся кружку прямо на потухшие мониторы Моага, откусила еще раз от бутерброда и, продолжая жевать, толкнула Федьку в плечо. Тот сонно двинулся, что-то промычал – лениво и расслабленно. Но потом резко поймал Таис за руку и притянул к себе. Миг – и совсем рядом оказалось заросшее редкой щетиной до боли знакомое и такое родное лицо.

– Как спала, мартышка? – ласково промурлыкал Федор.

Его руки были теплыми и сильными, а близость почему-то наполняла жаром грудь. Таис улыбнулась и спросила в ответ:

– Бутербродов хочешь? А кофе?