Столько лет… Книга вторая

Не будь Евы, покончила бы уже с собой. Впрочем, не будь ее, и Лондона бы не было. А если уж быть честной с самой собой, то все было бы по-другому. Поступила бы я иначе? Будучи матерью самой замечательной девочки на свете, не могу ответить утвердительно. Просто не могу, потому что это означало бы, что дочери, моего ангелочка, не было бы в моей жизни. Тогда, скорее всего, вообще ничего не было бы в моем пустом существовании.

Каждый раз глядя в ее карие глазенки, я понимала, что если нужно будет, по битому стеклу пойду.

И каждый раз глядя на нее, я испытывала жгучее чувство вины, потому что допустила, чтобы Ева росла без отца.

Когда дочурке исполнился год, Клэр начала поднимать тему моего «холостячества». По ее мнению, женщина в таком возрасте просто не имеет права быть одна. И уж тем более, преступно жить без секса.

А я оставила «за кулисами» всю правду о рождении Евы, не стала рассказывать подруге все то, что наворотила там, у себя дома.

Она «забила» на меня, когда дочери исполнилось два. После того, как я под разными предлогами отфильтровала всех претендентов, которых Клэр предлагала мне, борясь с моим затворничеством, подруга так и сказала: «Клинический случай, я тут бессильна».

Я к этому моменту и сама успокоилась, мне казалось, жизнь уже налажена. Ева ходила в детский центр, я работала большую часть суток.

У нас с ней сложилась традиция. Воскресенье стало нашим днем. Сначала с коляской гуляла, а потом, когда Ева перешла на самостоятельное передвижение, плавно переключились на пешие прогулки. И благодаря родному русскому языку везде привлекали внимание, стоило начать разговаривать. Со взрослыми не всегда было легко, порой относились настороженно. Даже пару раз детей уводили, может, боялись, что Ева их научит матом ругаться? Я не обижалась. Мой ребенок вообще не обращал внимания на таких особ, ее занимало изучение окружающего мира.

А вот когда Ева пошла в детский центр, в ее словаре начали появляться английские слова, теперь мы общались на равных с местными детишками. Доче понравилось. Постепенно родной язык стал звучать только дома.

Ева росла настоящей красоткой, для меня, как для матери, это было само собой разумеющимся, но когда на одной из прогулок мы угодили под прицел камеры фотографа, я поняла, что это не только материнский взгляд на родное чадо. Фотограф оказался штатным, одного из журналов, специализирующихся на детской моде. Он дал мне визитную карточку, настоятельно попросив подумать над модельным будущим Евы. А я попросила удалить фото ребенка.

Визитку выбросила в ближайшей урне, зарабатывать своей внешностью с младенчества ? это последнее, что я пожелаю своему ангелочку.

Когда Ева исполнилось три года, я поняла, что у меня растет целеустремленный, упрямый ребенок. В ее характере мало что видела своего. Казалось, она вобрала все, что меня восхищало в Алане. Тяга к спорту у нее явно прослеживалась: не смотря на ссадины и синяки, она осваивала ролики и велосипед.

Я гордилась каждым ее достижением. Мой маленький герой.

В этом году решилась на первый отпуск, думала свозить дочку на море. Мы полетели с ней во Францию. Две недели на Средиземном море, волшебное время. Дочь, попав в морскую воду, не желала из нее выходить. Бесстрашно встречала волны, визжала, когда ее окатывало с головы до ног. Моя русалочка.

А осенью, примерно в октябре, мне на голову свалилась родня. Не знаю, какие связи задействовал братик (Интерпол, ЦРУ), но он нашел меня, хоть я и меняла все документы не без помощи все той же Клэр. Позвонил, чтобы сообщить, что наша мать сейчас в реанимации после инсульта.

ГЛАВА 7

Честно, я не хотела ехать. Быть может, сама и навестила бы родину, но только когда Ева подросла, а не через три года после того, как фактически сбежала из России. Зов крови я просто задавила, о матери есть кому позаботиться, и срываться после того, как недавно уже была в отпуске, не хотелось. Лишь желание познакомить Еву с бабушкой (вдруг, все же, мать не выкарабкается) толкнуло меня на разговор с шефом.

Мне дали две недели, наверное, не так плоха была моя репутация, я, если честно, рассчитывала только на одну.

Купив билеты в тот же день, я занялась документами. Поставив в известность «садик», готовлю Еву к первому длительному перелету и смене часовых поясов. Сходив к педиатру на консультацию, запасаюсь всем необходимым.

Приехав в аэропорт, испытываю странные чувства. Второй раз здесь, второй раз я возвращаюсь на родину. Первый был сродни прогулки на эшафот, второй сдавливал грудь железным обручем, не давая нормально вздохнуть. Все душевные раны разом воспалились, мало еще времени прошло. Слишком мало, я не готова спокойно лететь в Россию, не думая об Алане.

Ева, вопреки моим волнениям, спокойно перенесла путешествие, еще даже меня развлекала, лопоча то на русском, то на английском, видимо, от возбуждения. Из-за него сна в ее карих глазах нет и следа.

Домодедово встречает дождем, хоть мы к нему и привыкшие, но Россия ? это не Франция, и атмосфера совершенно другая, что, вероятно, и влияет на дочь. Едва мы загружаемся в такси, она засыпает. Не просыпается, даже когда ее переносят в номер отеля. Разбудить ее у меня рука не поднялась, и была вынуждена просить водителя такси помочь нам.

Мой ребенок дрыхнет до самого утра. Я заказываю нам завтрак в номер, собравшись, отправляемся в конечный пункт нашего путешествия: в больницу. Предварительно позвонив Тагиру, я уточняю, какая больница и какие в ней часы посещения.

Пока едем до госпиталя, игнорирую вид за окном, отвечая только на вопросы Ева.

Когда такси останавливается у здания больницы, отстегиваю Еву и помогаю выйти из машины. Не давая себе возможности рефлексировать, беру дочь за ручку и иду в приемный покой. Там нас отправляют на второй этаж. Найдя нужное нам отделение, сначала беседую с врачом, а потом прошу разрешения навестить мать.

Нам дают пару минут. Заходим в палату.

Мать лежит вся в каких-то датчиках, трубках. Так себе зрелище, и я понимаю, что детям тут не место, но и оставить Еву в коридоре тоже не могу. Боюсь.

Подойдя к постели, касаюсь ее маленькой ручки, лежащей на одеяле.

– Мама, здравствуй,– говорю тихо. Смотрю на нее, и слезы наворачиваются на глаза. Она так состарилась.

Усаживаюсь на стул рядом с кроватью и беру Еву к себе на колени.

– Ева, это твоя бабушка,– знакомлю я их.

– Посему она молсит?– задирает ко мне личико и хмурит бровки.

– Бабушка болеет, ей колют укольчики, и она спит,– шепчу я дочери на ушко, зарывшись носом ей в локоны. Присутствие дочери спасает меня от слез. Внутри уже буря расползается.

– Алиса,– доносится до меня хриплое и тяжелое.

Бросив взгляд на кровать, вижу, что у матери открыты глаза. Пересадив Еву на стул, сама склоняюсь над кроватью.

– Да, мама, я здесь,– внимательно смотрю на нее.

– Прошу тебя,– мутным взглядом шарит по моему лицу,– найди свою бабушку,– моей руки касается ее.

– Бабушку?– переспрашиваю недоуменно.

– Мою мать,– хриплый вдох,– найди ее,– цепко хватает мою ладонь,– Алиса,– приборы начинают тревожно пиликать.

– Мам, успокойся,– пытаюсь утихомирить ее,– найду я ее, не волнуйся,– думая про себя, каким, интересно, образом смогу это сделать и почему я? У Тагира явно больше способностей доставать людей из-под земли.

– Адрес есть,– упорно твердит свое,– дома, в моей комнате, найди!– начинает кашлять, а приборы пищат все громче.

В палату тут же вбегает группа медиков. Я отхожу от кровати и беру Еву на руки.

– Женщина, выйдите из палаты,– приказывает мне кто-то из этой толпы.

А я, в общем-то, и не собиралась больше задерживаться. Выйдя в коридор, опускаю Еву на ближайшую скамейку.

– Котенок, ты как? Испугалась?– держу ее ладошки в своих.

– Неть,– качает головой,– бабуську залко,– грустно смотрит на меня.

– Все хорошо с ней будет, вылечат,– целую ее пальчики,– пойдем, нам надо покушать,– поднимаю ее со скамейки.

– Пиццу?– звенящий голосок разлетается по коридору.

– Можно и пиццу, хоть я и не уверена, что где-то рядом есть хорошая пиццерия,– не столько отвечаю, сколько размышляю.

– Тогда блинсики,– смилостивился мой ребенок.