Отражение жизни в ТЕБЕ

Что касается фотографий, они для него были словно порталами в тот день, в тот момент. Так, как будто он открывал дверь, шагал в нее и оказывался ровно там же, где и стоял тогда, и делал то же, что и тогда, и проживал это еще раз и еще раз, снова и снова, только ярче и полнее, чем оно когда-то было на самом деле. Так, как будто сама жить была только превью, а воспоминания о ней настоящим. Поэтому он так любил фотографировать. Его альбомы, заботливо рассортированные и систематизированные по папкам, были окнами в жизнь.

И сейчас с экрана на него смотрела девушка, которую к великому своему удивлению, он захотел сделать своей. Чтобы она не принадлежала больше никому другому, чтобы никому другому больше не улыбалась, чтобы все, что она делает и обо всем, что она думает, знал только он. Не делиться, не находить компромиссов, положить в шкаф так, чтобы другие дети не касались его игрушек. Не сломали, не потрепали, и даже не видели. Как бы было прекрасно, спрятать ее в этом шкафу, и только ему одному был бы доступен ключ. Или может быть оказаться с ней в мире, где нет других, где есть только они вдвоем. Чтоб то, что ему близко сохранилось, законсервированное, неизменное.

Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Представил себе этот идеальный мир, успел прожить в нем целую жизнь, где его руки уже покрыты морщинами, а ее улыбка такая же прекрасная даже спустя время, и только он может это видеть. Открыл глаза, и отпил еще один глоток кофе, все еще неостывшего. Разве он так много хочет? Совсем не много. Ему даже не нужно, чтобы она отдавала ему свое тело, он не хочет целовать эти улыбающиеся губы, которые кажутся такими яркими на экране. Ему нужно только чтобы ее глаза смотрели только на него, а губы говорили только с ним. И можно не касаться, напротив, ему противно уподобляться искаженным понятиям о любви. Достаточно просто быть рядом и словами или взглядами касаться душ. Это была его душа, он знал это, абсолютно точно знал, и не хотел, чтобы кто-либо еще был ближе к ней. Никто не будет ближе, чем он. Никто и никогда.

А время шло и шло. Кто-то скажет, что оно тянулось слишком медленно, а кто-то возразит, что пролетело незаметно. На то оно и время, неуловимое понятие, которое просачивается сквозь пальцы, если пытаешься его удержать, и нарочно превращается в черепаху, если торопишь.

Что касается него, за этот почти что год, он успел прочувствовать на себе оба проявления, но совсем не в тех местах, в каких бы хотелось. В его голове, в его собственных историях, время проходило незаметно и мучительно приятно, в реальности, капало на голову тиканьем медленных стрелок. Иногда, правда, были моменты, которые хотелось действительно продлить, но этих моментов становилось все меньше и меньше. Иногда ему казалось, что она живет в реальности совсем иначе. Что для нее нет ничего другого, кроме того, что видят ее глаза прямо сейчас, и она старается ухватить по максимуму все, до чего только может дотянуться. Так, как будто если не попробуешь, не узнаешь, что будешь чувствовать. Ему не надо было пробовать, чтобы узнать. Все, что только возможно, он мог себе представить, и результат оказался бы точно таким же. Но он все равно любил ее, да, любил. Так сильно и так противоречиво. Он не позволял себе произнести этого слова, и не потому, что был неуверен в себе, или в реакции, а потому, что не желал осквернять само состояние пустыми звуками, которые ничего не значат. А еще потому, что все было понятно и без слов. То, как она говорила с ним, то, как он отвечал, то, как они смотрели друг на друга, казалось в саму точку существования, бессмертно. Нет, слова здесь были не нужны, и искаженные смыслы тоже. Все и так можно почувствовать, распознать, увидеть, дорожить. И он дорожил. И был уверен, что она тоже, а он редко был в ком-то настолько уверен, никогда.

Что они делали весь этот почти что год? Занимались самыми на вид обычными вещами. Ходили на пары, сидели за партами, сдавали экзамены, пили кофе на лавочках в парке, отогревались в кафе в холода, читали книги дома, правда, она читала ему вслух, ему становилось все труднее воспринимать текст со страниц. Когда так стало? Он не знал, может быть, было всегда, но он не хотел это замечать. Гуляли весной по набережной, делали много фото, гладили уличных котов. Коты – это, наверное, единственная его слабость, любовь и обожание. Может потому, что они своенравные, свободолюбивые, гордые, свои собственные. И снова сидели за партами, ходили на пары и пили кофе на лавочках в парке. Но все это на самом деле совсем не важно. Важно лишь то, что они говорили. Много говорили, рассказывая, что для них значит этот мир. Почему он не сядет один в такси, что она чувствует, когда занимается спортом, что такое кофе, зачем открывать рот и что-то произносить, кто может считаться твоим другом, почему так тянет на море, что такое душа, и какое отношение она имеет к телу. Что случится, если все люди на планете разучатся разговаривать, или перестанут видеть. Из-за чего на самом деле люди чего-то хотят. И чего хотят они, прямо сейчас или в будущем. И еще множество разговоров, о самых обычных или необычных вещах, которые приобретают смысл, если в них погружаться, а не обсуждать.

Он свое будущее видел туманно. Уже давно прошло то время, когда мечты и амбиции двигали его вперед, безжалостно и неотступно. Тогда ему казалось, что он ни за что не предаст себя, но сейчас понял, что это и не предательство. Он просто не знает чего хочет и зачем ему что-то хотеть. Пожалуй единственное, что он действительно хочет – это оставаться рядом с ней. Дальше он не думал. А по ее словам, у нее на жизнь были большие планы. Ну и пусть, каждый имеет право на то, чтобы чего-то хотеть. И может быть, именно благодаря этим желаниям, чего-то и добьется. У него просто желаний не было. Пока в один прекрасный день он не откопал у себя одно. И оно стало началом и концом всего.

В этот день они катались по городу на велосипедах, она ехала впереди, следя за дорогой и показывая путь, а он просто следовал. Как и не первый раз уже, всех это устраивало. Он сам понимал, что не сможет ехать впереди. Где-то час быстрой активной езды по главным улицам и маленьким улочкам, вызвал у него резкое желание проклинать гравитацию, горки и подлетевший пульс. Казалось, сердце выскочит, а руки соскользнут с руля. Они остановились в каком-то сквере, уселись у фонтана, и он с чувством облегчения вытянул ноги, все еще задыхаясь.

– Кажется, твой организм не приспособлен к спорту.

Прокомментировала она, подмигивая, вполне спокойно выпив пару глотков воды.

– Ты это почти каждый раз говоришь. Мне и не нужно быть приспособленным, я не собираюсь становиться спортсменом.

– И все-таки, каждый раз соглашаешься и тащишься за мной.

– И все-таки.

Он медленно вздохнул, пытаясь параллельно успокоить свое сердце, что получалось, но с трудом. Отпил немного из бутылки, закашлялся. Она похлопала его по спине, скорее поддерживая, чем помогая.

– Тогда зачем?

– Мне просто нравится проводить с тобой время.

Еще немного он просто дышал, все легче и легче. Потом повернулся и увидел ее. На щеках задорные ямочки от улыбки, волосы, собранные в хвост, загорелая шея, бездонные глаза и мягкие губы. Он впервые отметил, что они действительно мягкие, и не смог перестать на них смотреть, и не хотел переставать. Он вдруг понял, что хочет коснуться этих губ своими, и одновременно с этим осознанием пришла мысль, что он отказывается верить в это желание. Нет, оно не может быть его, точно не может. Он не такой, никогда таким не был и не будет. Не будет потому, что он так сказал, он так решил, мимолетное видение не может вот так просто перечеркнуть все, во что он верит.

В тот день он не стал говорить о такой мелочи, как случайная шальная мысль. Но дни шли, одна встреча, вторая, третья… И он не мог отделаться от этой мысли. И не мог себя понять. Он смотрел на мягкие губы, пытался о них не думать, и не выходило. Из-за этого он злился, негодовал, выходил из себя, а потом все то же самое только уже из-за того, что он выходил из себя от такой мелочи, и так по кругу. Однажды вечером, он просто устал от собственной перепалки в голове, и решил просто представить, а каково это будет, если он и правда ее поцелует? Закрыл глаза. Вот они стоят напротив друг друга, он слышит ее дыхание, смотрит в ее глаза, касается носом ее щеки, вдыхает запах, она кладет руки ему на плечи и кончиками пальцев касается шеи. От этого прикосновения по всему телу расходятся мурашки и морозят, а он прижимает ее к себе ближе и целует. Осторожно и аккуратно, спрашивая себя, нравится или нет, и получая ответ, что нравится. Маленькие поцелуи, едва касаясь, переходят в водоворот из вдохов, сильнее, больше, глубже, так, чтобы передать все то, что не скажешь словами и не покажешь взглядом. Так, чтобы почувствовать агонию.

Он резко открыл глаза, его пульс заходился еще больше, чем после катания на велосипеде. А мурашки на теле пришлось терпеть еще очень долго. Что это было? Ему и правда этого хочется? Почему? Зачем? И если это правда, а это правда, то что теперь с этим делать? Что ему теперь делать? И как жить с тем осознанием, что он ничем не отличается от уродцев, чьи гормоны играют в пубертате. Даже в то время у него ничего не играло, и так с чего теперь?

Еще несколько дней ушло на то, чтобы переварить все эти мысли и чувства. Несколько долгих дней, которые казались адом. Его пугало все новое, и он не собирался с этим новым сталкиваться до конца своих дней. Но вот он, новый сам, как это вообще можно принять и понять? Как к этому привыкнуть? Это невозможно и непосильно. Но может быть посильно хотя бы немного потому, что на следующей встрече он спросил:

– Ты когда-нибудь хотела меня поцеловать?

Девушка повернулась, удивленно посмотрела, пожала печами.

– Скорее нет, чем да. Я никогда не думала о тебе в таком плане, я же говорила еще в самом начале.

– Да, я помню.

Он замолчал, задумался, посмотрел еще раз на нее, на ее губы. Он помнил какие они были на вкус, помнил какой был у них запах, и ему нестерпимо захотелось почувствовать это еще раз. Он резко развернулся к ней, притянул к себе, крепко обнял и поцеловал. Так, как хотел, и хотел кажется всегда. И они, она, была точно такой же, как в прошлый раз. Мягкой, горячей, близкой, желанной. Он не мог оторваться и рассказывал ей губами все, что чувствует. О том, какая она особенная, какая родная, какая невообразимо любимая. А она отвечала ему тем же, и этот момент, казалось, длился вечно. Только их момент, и больше ни чей. Самый прекрасный на свете.

А потом он услышал голос и почувствовал, как его трясут за рукав, очнулся, и увидел, что стоит все так же в шаге, а она смотрит на него удивленно и что-то спрашивает.

– Что ты сказала?

Ему не хотелось возвращаться в реальность, это была жестокая, неправильная, не его реальность.

– Ты куда-то пропал. Я говорю, а ты? Ты когда-нибудь хотел меня поцеловать?

– А, нет, не хотел.

Его принцип не врать сегодня впервые дал основательную трещину. Но лучше сказать так, чем рассказать правду и потерять ее навсегда. Лучше так. Сегодня последние деньки лета, сегодня они идут рядом, совсем скоро начнется новый семестр, парты, пары, и будет меньше лавочек в парке. Сегодня он сохранит то, что имеет, и останется этим доволен.

Можно ли оставаться довольным тем, что есть, если уже узнал, каково это, где-то там? Невообразимо только представить, что, потрогав, пожив в своей мечте, придется отпустить ее и сказать себе, что так никогда не будет. Это смирение не настоящее, хриплое, истеричное, с руками, тянущимися за мечтой, а мыслями, все хорошо, все хорошо. И ты понимаешь, что ничего хорошо уже не будет никогда потому, что уже знаешь сравнение между землей и небом. И это сравнение играет не в пользу того, что имеешь.

Он не мог смириться с тем, что ему не будет доступно желаемое. Он всегда, всю свою жизнь, шел напролом и брал то, что хочет. И отсутствие чего-то в жизни не означало недоступность получения. Если у него чего-то не было, значит он этого просто не хотел. Он знал, что за все надо платить, что за что угодно ему придется расплачиваться равноценно. Если в жизни происходит что-то хорошее, то обязательно произойдет что-то плохое. И если ему сейчас хорошо, значит совсем скоро будет плохо. Так и вышло. Его состояние от встреч с человеком, состояние близкое к тому пониманию счастья, на которое он был способен, переросло в горечь и злость. Каждое ее слово отдавало в виски болью разрушающихся надежд и несбыточных мечтаний. Он искренне надеялся, что останется доволен, и будет благодарен тому, что есть, но эти надежды все больше рассыпались прахом.

Он все чаще задавался вопросом, почему это происходит именно с ним. За что, для чего. Он метался в своих фантазиях, спасаясь от несправедливости настоящего, но сколько бы ни старался, не мог ими заменить реальности. Что бы он ни представлял, как бы в это ни погружался, сама мысль о том, что здесь, в этом мире, где он живет, он никогда не сможет сделать то же самое, вводила его в яму отчаяния. Это было впервые, когда его самого, и множества внутренних миров, оказалось недостаточно. Чем больше он представлял, пытаясь заменить действительное на желаемое, тем больше понимал, что не сможет этого сделать. Все, что было в его голове на этот раз казалось тусклым, бесцветным, лишь отголоском, фальшивкой. И тем не менее, он цеплялся за эту фальшивку так сильно, как утопающий за спасателя. А все потому, что это все, что у него было. И быть довольным тем, что есть, не вышло.

Спустя несколько месяцев, когда весеннее солнце уже понемногу начало показываться, а снег все еще продолжал упрямо лежать на улицах, он решил, что больше не может выносить внутренние противоречия. Он принял решение, что расскажет обо всем, и когда-нибудь он сможет получить положительный ответ от этой девушки. Вариант, что не сможет, он не рассматривал, это был не его вариант. Они сидели в кафе недалеко от универа, рассматривали прохожих, рассуждали кем бы могли быть эти люди. Где работать, с кем жить, о чем думать. Они играли в эту игру довольно долго, а он все решался задать свой вопрос. О других людях всегда проще говорить, чем о себе, всегда проще. В конце концов он выдохнул, и все-таки спросил.

– А почему тебе никогда не хотелось меня поцеловать?

Девушка удивилась, замерла с чашкой кофе в руках, о чем-то задумалась, хмыкнула. Одна ее бровь была немного выше другой, и один уголок губ тоже был выше другого. Это означало, что она действительно в замешательстве.

– Ты с лета думал, чтобы задать мне этот вопрос?

– Нет, не прямо с лета, но уже довольно долго.

– Значит, тебе бы хотелось?

– Да. Мне хочется. Это такая проблема?

– Нет, почему. Просто, понимаешь, а мне нет.

– Почему?

– Причем, я бы сказала, что иногда хотелось, да. Но это другое. Это не то, что ты имеешь ввиду.

– А ты знаешь, что я имею ввиду?

– Ты ко всему относишься очень серьезно. Для тебя, если да, то да по максимуму, на все. Если ты примешь решение что-то сделать, до дойдешь до конца, и если ты хочешь что-то сделать, то хочешь до конца. У меня же все иначе, я могу просто попробовать, узнать, как это, а потом отказаться и пойти дальше. Но ты не сможешь. Поэтому, если ты меня поцелуешь, или если я тебя поцелую, это будет значить разное для нас. Думала ли я? Думала, иногда, а кто бы не думал. Вокруг нас множество возможностей и вариантов событий, и наш мозг постоянно подкидывает нам возможные сценарии. Но мой сценарий и твой отличаются. Для меня это будет любопытный опыт и не больше, для тебя момент, на который ты поставишь всю свою жизнь. А я не готова стать всей твоей жизнью. Поэтому и говорю нет, я не хотела. Понимая, что это будет для тебя значить, я не хочу.

– Но ты уже стала частью моей жизни. – Здесь он врал, откровенно и нагло. Потому, то вся жизнь не может называться частью. – Почему ты не хочешь? Я не настолько хорош, или красив, или умен?

– Послушай, я сейчас скажу правду. И я надеюсь, что ты ее поймешь и примешь. Ты для меня – самый близкий человек, которого я только могла представить. Ты понимаешь меня, видишь меня, с тобой интересно, я с тобой могу быть настоящей, и ты это поймешь. Но с тобой не спокойно. Я не знаю как можно на тебя положиться в самых обычных вещах. Тебе плевать на весь этот мир, и это здорово, говорить с тобой обо всем этом, но как мне всю жизнь жить с человеком, которому плевать на все, кроме меня. Я хочу обычную, нормальную семью, где будут дети, которых ты, кстати, ненавидишь, где будет муж, который будет интересоваться как дела у меня на работе, а у них в школе. Может быть для тебя все это слишком обычно, слишком скучно, или слишком нормально. И может быть, нормальность переоценивают, но это то, чего я хочу. И давай говорить честно, ты никогда не сможешь мне это дать. А я никогда не смогу быть для тебя такой, какой ты хочешь меня видеть. И на самом деле, мне сейчас очень страшно все это говорить. Потому, что ты и правда для меня очень близкий человек, и я не хочу потерять тебя. И я боюсь, что ты сейчас встанешь, уйдешь, и больше никогда не вернешься. Потому, что у тебя нет таких понятий, как наполовину. Тебе нужно все, либо ничего.

Она замолчала, грустно уставившись в окно, наконец опустив кружку с кофе, которая все это время так и была в руке. За столиком повисла долгая пауза, за время которой где-то двадцать прохожих умудрились появиться и исчезнуть в окне. Но он нарушил это молчание.

– Ты права. Знаешь, во всем, что ты сказала, ты права. И да, мне нужно все, или ничего. И мне тоже страшно, что ты можешь встать и уйти. Потому, что я хочу совсем другого, чем то, что есть между нами. Знаешь, я так долго обо всем этом думал. И я сам запутался, и я сам себя не понимаю. Мне никогда не нужно было все это, я сам себя боюсь. Но я вдруг понял, что мне недостаточно того, что есть. Я не хотел, чтобы так было, я не хотел.