Австралийский магнат

– Ну, хорошо. Уговорил. Спасибо, товарищ! – обрадовался мой прямой начальник и запустил свою лапищу по самый локоть в коробку. Почти половина конфет исчезло в его загребущей клешне. И чавкая на ходу, как жадный поросёнок Нуф-Нуф, Маркушкин поспешно отправился на верхнюю палубу крейсера.

На торжественном построении, посвящённом Дню Военно-морского флота, адмирал сначала поздравил весь экипаж с праздником, а потом перешёл к вручению наград и знаков отличия особо отличившимся военнослужащим. Нашему мичману тоже достался знак отличия за многолетнюю безупречную службу и успехи в боевой и политической подготовке. Услышав свою фамилию, Маркушкин бодро прокричал: "Я!", вышел из глубины строя и безупречным строевым шагом направился к адмиралу. По шеренгам пронёсся лёгкий смешок, переходящий в ехидное хихиканье. И тут я заметил, что к заднице мичмана, как банный лист, приклеилась моя искусственная хризантема! Да так симметрично и симпатично! Видно, я машинально положил её на кровать, а Маркушкин, не глядя, уселся на рукоделие моей любимой сестрички. А я ведь совершенно позабыл о голубеньком цветочке, расстроенный бесцеремонным грабежом моих проликёренных сладостей. Мне очень хотелось угостить моих друзей, но, после дружеского визита начальника, конфет на всех ребят уже точно не хватило бы.

А мичман, получив из рук адмирала заслуженную награду, прокричал дежурное: "Служу Советскому Союзу!", развернулся и энергично затопал на своё место. Адмирал просто онемел и офонарел, увидев такой странный знак отличия на корме нашего бравого ветерана. Лишь когда мичман встал в строй, и наступила гробовая тишина, адмирал как-то ссутулился, опустил голову и горестно пожаловался:

– Похоже, перестройка, наконец-то, и до флота добралась. Видно, я пропустил какую-то директиву, разрешающую "голубым" проявлять свою сексуальную индивидуальность.

Адмирал долго пребывал в каком-то непонятном оцепенении, словно в подвешенном состоянии. И только, когда экипаж проходил торжественным маршем мимо командного состава, он снова увидел кокетливую голубую хризантему и, не выдержав, гаркнул во всю глотку:

– Да оборвите же эту гадость с кормы маленького извращенца!!!

Мичман Серов, шедший рядом с Маркушкиным, изящно изогнулся, сгрёб хризантему в кулак, и дёрнул её что было мочи вниз. А клей действительно оказался отменного качества! Очевидно, перед тем, как затвердеть, он пропитал не только ткань мичманских брюк, но также и мануфактуру исподнего белья. Полотно с треском разорвалась, и все доподлинно убедились, что якоря мичмана действительно красуются на положенном им мягком месте. Маркушкин дико взвыл то ли от боли, то ли от полнейшей неожиданности. Ведь ему так никто и не сказал, что за странный балласт прилип к его героической заднице.

Потом мичман во всём обвинял меня и обещал припомнить мне эту наглую, идиотскую выходку. Я клялся, что абсолютно тут не причём, и, что произошло фатальное стечение непредвиденных обстоятельств. Однако Маркушкин в ответ лишь озлобленно предостерёг:

– Я тебе это, гадина, никогда не забуду! Теперь, даже если чайка случайно какнет на мою голову, за всё будешь отвечать лично ты!

Как-то наш авианосец ушёл в тропики-субтропики на плановые ученья. Ну, может и не в тропики, но солнце там палило нещадно. И Маркушкин заставил меня в самую жаробень в одиночку выдраить всю палубу нашего корабля от носа до кормы. А это почти три футбольных поля! Лишь к вечеру я закончил работу. (Потом у меня неделю облазила кожа с лица, шеи и со всех незакрытых одеждой участков тела!) Ну, и докладываю лично мичману, что почётное и ответственное задание Родины с честью выполнено. Тот прошёлся по палубе несколько раз и внимательно осмотрел каждую её пядь. Вроде бы и придраться не к чему. Но не такая его подленькая, злопамятная натура! Подошёл Маркушкин к швартовому кнехту и так ехидненько спрашивает:

– А под кнехтом палуба вымыта?

А ты можешь представить какой кнехт на авианосце? Во-о-о-о! (И Степан, как заядлый рыбак, широко развёл руки).

– Никак нет!!! – молодцевато рявкнул я в ответ.

– А почему-у-у? – слащаво улыбаясь, интересуется мичман.

– По той причине, что кнехт намертво приварен к корпусу корабля, и сдвинуть его с места практически невозможно! – бодро докладываю я дотошному придире.

– Для советского матроса нет и не может быть ничего невозможного, – процедил сквозь зубы Маркушкин. – Сдвинуть кнехт на два метра в сторону, вымыть под ним палубу и об исполнении доложить!

А сам, так нехотя, отправился на камбуз на инспекционную дегустацию приближающегося ужина.

Конечно, через полчаса я мог бы доложить мичману, что его ответственное задание выполнено. И пусть попробует проверить! Но тут ярость обуяла меня. Ведь даже у толстокожего носорога терпение тоже может лопнуть. Сбегал я в машинное отделение и одолжил у ребят двухпудовую кувалду для особо точной настройки ходовой части крейсера. Плюнул я на ладони, ухватился двумя руками за рукоятку, да со всей моей дурной силы как трахну по кнехту сбоку!

Знаешь, Василий! Теперь я имею чёткое представление о том, как должен был по замыслу творцов звучать Царь-колокол. Мне показалось, что всё моё тело и внутренности завибрировали в резонанс этому звуку. Ощущение мерзопакостное! Но тут дело принципа. Размахиваюсь и бью во второй раз. Затем в третий. На четвёртом ударе ручка кувалды треснула. И я увидел, что на мостик, как ошпаренный, выскакивает капитан, а за ним и старпом вприпрыжку. На ходу штаны и кители натягивают. Глаза выпучены, фуражки набекрень!

– Боевая тревога!!! – взревел капитан. – Все по своим местам!!!

И тут увидел меня с молотом в руках. Глаза его ещё больше расширились от изумления. Спустился капитан с мостика в сопровождении старпома, подошёл ко мне и удивлённо спрашивает:

– Матрос Тягнибеда! Вас, что? Муха цеце укусила?

А от него коньячком так и прёт, так и прёт! Аккурат душок "Белого Аиста".

– Никак нет, товарищ капитан первого ранга! – браво отвечаю я. – Меня укусил морской волк, гроза морей, трижды участник кругосветных походов, кандидат в герои Советского Союза, гвардии мичман Иван Фёдорович Маркушкин!

И поясняю капитану поставленную передо мной задачу.

– Фу ты, дьявол! – облегчённо вздохнул капитан, вытирая рукавом вспотевший лоб. – А я уж грешным делом подумал, что четыре боевые торпеды попали в корпус моего корабля.

Он многозначительно переглянулся со старпомом, застегнул пуговицы на брюках, а затем на кителе и поправил фуражку. Глаза его сузились, на лбу собрались суровые, резкие морщины:

– А позвать сюда Ляпкина-Тяпкина!

Мичман явился белым, как полотно, и вытянулся стрункой по стойке "смирно". Вроде даже как бы подрос сантиметров на пять.

А капитан грозно зашипел на него, как матёрая королевская кобра:

– Вы что, Маркушкин! Белены объелись! Мы только что со старпомом, разложив карты, обсуждали план наших боевых действий против "синих". И у нас как раз родилась блестящая стратегическая идея, которая могла обогатить и внести кардинальный перелом во всё современное военно-морское искусство! Но тут, по вашей милости, матрос Тягнибеда чуть было не расколол наш крейсер напополам! И гениальная стратегическая мысль была бесследно и безвозвратно утеряна! Слушай мою команду! (Мичман вытянулся ещё больше и прибавил к росту ещё почти что три сантиметра). Объявляю вам десять суток ареста с отбыванием на гарнизонной гауптвахте по возвращению на базу! И ваше счастье, что адмирал сейчас не на флагманском корабле, а инспектирует ракетные катера. А то бы вы так легко от заслуженного наказания не отделались. Кру-у-у-гом!!! Ша-а-гом марш-ш-ш-ш!!!

И Маркушкин строевым шагом отправился на камбуз сгонять зло на ни в чём не повинном дежурном по кухне.

– А вы, матрос, – обратился ко мне капитан, – Отправляйтесь в медпункт! Похоже, вы здорово обгорели на солнце.

Он взял под локоть старпома и повёл его в сторону рубки. Я прислушался и уловил приглушённый капитанский голос:

– Так на чём же нас так бесцеремонно прервали? Ах, да! И вы представляете, эта сволочь, этот КГБистский полковник при таком раскладе пасовал, имея на руках три туза!

– Ну и как? Отсидел твой мичман положенные десять суток? – давя зевок, поинтересовался я.

– Не-а! – отрицательно мотнул головой рассказчик. – Ночью в океане разыгрался жесточайший ураган. Не то из-за качки мичман вывалился за борт, не то его волной смыло, но Маркушкина на крейсере больше никто и никогда не видел.

– Да брось ты, Стёпа! – недоверчиво покосился я на друга. – Я видел авианосец на ходовых испытаниях в Днепро-Бугском лимане. Я даже не могу себе представить такую волну, чтоб кого-то могло смыть с палубы такой громадины.

– Да я и сам, по правде говоря, сомневаюсь в этом, – безропотно согласился со мной Степан. – Это была официальная версия. Скорее всего, нашлись у Маркушкина искренне любящие его «доброжелатели». Ведь не только мне одному он удосужился перейти дорогу и преднамеренно наступить на хвост. А может восторженные почитатели его песенного таланта убоялись, что не переживут его очередной воскресный бенефис и предприняли превентивные меры. Хотя ходили упорные слухи, что мичману приелись незаслуженные нападки сослуживцев и он по собственной воле дезертировал с корабля. Ведь в ту же самую бурную ночь с авианосца, по невыясненной причине, бесследно исчез один из спасательных плотов.

А мичман Серов, с трепетом глядя в небеса, высказал и вовсе сверхъестественную версию:

– Уж слишком Иван Фёдорович был прямым, неподкупным и правильным человеком. Не удивлюсь, если Всевышний забрал Маркушкина в райские кущи, даже не глядя на его воинствующее атеистическое воззрение. Той ночью я видел, как с кормы крейсера в небо вознёсся сияющий мужской силуэт и, пройдя через плотные грозовые тучи, оставил за собой мерцающий радужный шлейф.

Сгинувшего мичмана не сразу кинулись искать. Пропажу плота обнаружили гораздо раньше, чем исчезновение этого въедливого зануды. Всем было так хорошо без Маркушкина, что никто не хотел замечать его непредвиденного отсутствие. Хватились лишь практически через сутки. Но тщательнейшие поиски будто канувшего в воду мичмана так ни к какому результату и не привели.

– И ты больше ничего не слышал о вашем морском волке? – апатично поинтересовался я скорее из приличия, чем из любопытства.

– Кое-какие сведения мне случайно удалось узнать о судьбе бравого мичмана через семь с лишком лет, – лукаво ухмыльнулся Степан. – Но это уже совершенно другая история.

Я сонно кивнул, продолжая плестись рядом с моим могучим другом. Ах, если бы я тогда знал, какое умопомрачительное продолжение было у этой дивной истории, то непременно вытряс бы тогда из Степана её невероятное окончание.

А может это действительно абсолютно иное повествование?

Минут десять мы, молча, брели по широкой хорошо освещённой улице, размышляя о тех немыслимых события, которые иногда выпадают на долю человеческую. Похоже, Степан, как магнит, притягивал к себе всевозможные напасти, приключения и происшествия. И я начал подозревать, что это у него наследственное. Но выяснения этого загадочного феномена я решил отложить на будущее. Безумно хотелось спать, и я мечтал, как можно быстрее добраться до какого-нибудь пенсау, чтоб там преклонить голову к мягкой и теплой подушке.

Двое уставших продрогших странника устало брели в Рождественскую ночь по незнакомому городу, даже не подозревая, какие невообразимые приключения их ждут впереди.

– Вот тебе и на! – обидится строгий, взыскательный читатель. – Автор пообещал нам повесть о австралийском магнате, а рассказал о каких-то двух несчастных странниках и мичмане, страдающем манией величия! Иван Андреевич Крылов непременно бы насмешливо поинтересовался: «А мораль сей завороченной басни какова?»

Придётся автору этих строк признаться, что первые главы этого произведения являются лишь предисловием к головоломной повести, рассказанной его товарищем по трудовой иммиграции. И нам ещё надобно вернуться на двадцать лет назад в Тернополь, чтобы найти стежку-дорожку в логово таинственного австралийского магната.