На Париж

– Да сколько же ему теперь лет?

– Двадцать два-двадцать три, не больше.

– И уже генерал! Так к нему-то вы и адресуете этого молодого человека?

– Да, могу дать письменную рекомендацию. Не знаю вот только, где-то он со своим полком ныне обретается.

– Это мы в Смоленске разузнаем, а то и в главной императорской квартире. Он верно двинулся тоже заграницу. Пока бы Андрею Серапионычу только заграничный вид выправить.

– Ну, об этом я пару слов нашему губернатору черкну.

Так моя участь, можно сказать, была сразу предрешена. Полчаса спустя с письмом к губернатору в кармане, я сидел уже в санях и летел в Смоленск (дорога легкая, санная), а еще через два часа с небольшим был и на месте.

Представлял Смоленск все то же препечальное зрелище, что и при последнем моем проезде. Но и чувство горести со временем притупляется; взирал я теперь на развалины моего милого родного города более равнодушно, тем паче, что не то на уме уже было.

Первым делом, разумеется, в винный погреб за шампанским; из Питера как раз свежая партия прибыла. А там – к губернатору.

В приемной курьер:

– Вам кого?

– Губернатора: у меня письмо к нему.

– Пожалуйте к правителю канцелярии; они от себя уже доложат его превосходительству.

Провел меня к правителю. Совсем молодой еще, плюгавенький человечек, но столичный фертик в вицмундире с иголочки и с осанкой петушиной. По протекции, знать, тоже посажен.

Не дослушав, головой мотнул.

– Подайте, – говорит, – прошение; гербовую бумагу можете купить у курьера. В свое время будет доложено.

– Извините, – говорю, – но долго ожидать я никак не могу: через четыре дня мне, во что бы то ни стало, надо ехать на театр войны.

Сухим тоном на то отрезал:

– До меня это не касается: при рассмотрении прошений у нас соблюдается строгая очередь.

– Так потрудитесь, – говорю, – доложить самому губернатору: у меня есть к нему рекомендательное письмо.

Ледяная кора на нем в тот же миг растаяла.

– Так бы и сказали. Ваша фамилия?

– Пруденский.

– А рекомендация чья?

– Толбухина, Аристарха Петровича, бывшего предводителя дворянства.

– Это совершенно меняет дело. Присядьте, пожалуйста. Где у вас письмо?

Взял и понес в кабинет к губернатору. Немного погодя возвратился оттуда с ответным уже письмом.

– Вот, – говорит, – ответ г-ну Толбухину.

– А в каком смысле?.. Смею спросить.

– В каком смысле?..

– Да, ведь это не канцелярская тайна; потом я все равно узнаю.

– Изволите видеть… – говорит. – Вы желаете поступить юнкером в казачий полк графа Мамонова?

– Желал бы.

– Так к самому-то Мамонову его превосходительство относится не очень-то одобрительно… Впрочем, выдать вам путевой вид до его полка препятствий нет.

– Это-то, – говорю, – мне только и нужно. Через четыре дня я буду опять здесь, в Смоленске. Так могу ли я надеяться, что вид мой к тому времени будет заготовлен?

– Всенепременно.

И руку мне даже на прощанье протянул.

«Любопытно, однако, – думаю, – что бы такое неодобрительное про Мамонова могло быть в этом письме?» И всю дорогу до Толбуховки погонял кучера.

– Ну, Андрюша, – говорит мне, письмо прочитавши, Аристарх Петрович, – неважно твое дело. Про графа Мамонова губернатор вот что мне пишет: «В боях с неприятелем Мамонов участия так и не принимал, ибо со своими ополченцами-казаками всю кампанию стоял в ярославской губернии; тем храбрее, однако ж, воевал на бумаге с тамошним губернатором, князем Михаилом Николаевичем Голицыным, а мамоновцы его своим буйством и бесчинствами прозвище мамаевцев по всей губернии заслужили».

Шмелев, бывший также при чтении сей рацеи, рассмеялся.

– На то ведь они и вольные казаки! Андрею Серапионычу лишь бы к тем мамаевцам юнкером пристроиться, а перевести его потом в другой полк будет уже моя забота: в главном штабе у меня есть близкие люди.

– Коли так, – говорит Аристарх Петрович, – то возражать не стану. А как вот на счет содержания в походе? Ведь юнкерам по их рангу особого против солдат жалованья не полагается?

– Тот же солдатский паек. По одежке протягивай и ножки. Правда, что в походе кое-какие собственные средства все-таки весьма нелишни; особливо, чтобы выдвинуться перед начальством.

– Как так?

– А так, что если подчиненный в средствах не стесняется, то ему охотнее и всякие ответственные поручения дают, а стало быть, и случаев отличиться ему больше представляется. Казаки же – кавалеристы; казаку нужен и конь, а то и второй запасный, на случай, что первого под ним убьют.

– А такому кавалерийскому коню цена ведь не малая: рублей сто, а то и больше?

– И двести, и пятьсот рублей.

– Та-а-к… – протянул Аристарх Петрович и, нахмурясь, по кабинету зашагал.

Сердце в груди у меня упало: прощай мое юнкерство!

Вспомнилось мне тут слово евангельское: «Толцыте – и отверзется, просите – и дастся». Но Толбухины и так уже сколько для маменьки и для меня, недостойного, сделали. Не могу я еще униженно просить, не могу!