На Париж

Как ни крепился, а на глазах мокрота выступила. Аристарх же Петрович, мимо меня шагая, ту мокроту узрел – улыбнулся.

– Воину, – говорит, – падать духом не полагается. Мамонов для отечества целый полк выставил; так мне одного хоть воина выставить сам Бог велит. Я тебя не оставлю; отправляйся в поход с Богом.

От радостного волнения я и поблагодарить, как надлежало, слов не нашел, схватил только его руку и к устам прижал.

Глава третья

* * *

Января 10. Свадьба сыграна. Церковь была убрана по хорам цветами из оранжереи, а по стенам зелеными елочками. Гостей из соседних поместий понаехало с полсотню. Дружками были тоже два местных дворянчика, юнкер Сагайдачный да я. Фрак одолжил мне Аристарх Петрович, так как сам облекся в свой парадный предводительский мундир. Но ростом я его на полголовы выше, а телом вдвое жиже, и сидел на мне его фрак как на пугале огородном. Подойти к Ирише Елеонской в моем смехотворном наряде я и думать не смел. А Сагайдачный за обедом уселся с нею рядом и болтал, должно быть, всякий вздор, ибо она прыскала со смеху. Меня, признаться, даже досада взяла… Речей за столом было, конечно, без конца. Но Сагайдачный, надо честь отдать, всех превзошел: наизусть Жуковского «Певца во стане русских воинов» от начала до конца с истинным пафосом произнес, всех присутствующих огнем своим зажег. Когда же здравицу за государя императора возгласил:

Тебе сей кубок, Русский Царь!
Цветет твоя держава;
Священный трон твой – наш алтарь,
Пред ним обет наш: слава,

то единодушное «ура!» по столовой прокатилось.

Перед сном, с юнкером прощаясь, я список этих стихов себе выпросил. Воспеваются в них и фельдмаршал, «герой под сединами», и два его сподвижника, коих я лично уже знаю: партизан Денис Давыдов, «пламенный боец, певец вина, любви и славы» и атаман донского войска граф Платов… Про него даже три чудесных куплета:

Хвала наш вихорь-атаман,
Вождь невредимых, Платов!
Твой очарованный аркан –
Гроза для супостатов.

Орлом шумишь по облакам,
По полю волком рыщешь,
Летаешь страхом в тыл врагам,
Бедой им в уши свищешь.

Они лишь к лесу – ожил лес,
Деревья сыплют стрелы;
Они лишь к мосту – мост исчез,
Лишь к селам – пышут селы.

Я-то, правда, вряд ли жег бы села, хотя бы в них и враги засели; но для настоящих воинов война войной; «а ля герр ком а ля герр», говорят ведь сами французы.

* * *

Января 11. Последний день в Толбуховке. Завтра на рассвете – в путь-дорогу. У маменьки сколько дней уже глаза на мокром месте. И самому мне куда горько за нее… да и за Иришу! Слово сказано. Вышло все так нежданно-негаданно…

Вызывает меня к себе Аристарх Петрович.

– Без своей лошади коли не обойдешься, – говорит, – то заведи себе, но, смотри, подешевле. Вот тебе на все про все триста рублей. Будешь бережлив, так на весь поход хватит. А от морозов тебе и твоим двум спутникам будет по тулупу.

Стал я благодарить, – окончить не дал:

– Вернешься благополучно, да с честью, тогда и благодари. Что Дмитрий Кириллыч скажет – то и делай: дурному тебя он не научит. А вот с этим Сагайдачным не дружись: хохол, себе на уме; как раз обойдет. Ну, ступай, собирай свои пожитки. Да во что ты их уложишь?

– Маменька, – говорю, – мешок мне сшила…

– Мешок прорвется, да и не гож для мужчины. Возьми мой старый чемоданчик. Потерт он, да еще крепок, послужит. Не забудь, смотри, и к о. Матвею сходить, благословение на дальний путь получить.

Забыть-то я и так не забыл бы. Самого я не застал: ушел по своим духовным требам. Матушка-попадья сперва тоже ко мне не вышла: по хозяйству, должно быть, захлопоталась. Встретила меня одна Ириша.

– Пришел, – говорю, – проститься перед отъездом. А она, всегда столь бойкая, испуганно, как зайчик, глазки на меня выпучила.

– Да вы разве сейчас?..

– Нет, завтра, но чуть свет; не поспел бы. Заморгала, а на щеках красные пятна выступили.

– Вы, Ирина Матвеевна, – говорю, – не здоровы?

– Здорова… Но у меня к вам, Андрей Серапионыч, просьба…

– Приказывайте. Охотно все исполню.

– Вот возьмите… Сама для вас связала…

И подает мне прехорошенький бисерный кошелек.

– Позвольте, – говорю, – да ведь тут и деньги?

– Да, сорок пять рублей… все золотом: для удобства вашего нарочно разменяла…

– Так что-нибудь за границей купить для вас?

– Нет, это вам самим, Андрей Серапионыч, на черный день…

Точно нищему подаяние! А трогательно: верно все, что за век свой скопила.

– Чувствительно благодарен, – говорю. – Но Аристарх Петрович дал уже мне на дорогу…

– Нет, нет, пожалуйста! Когда станете офицером, можете возвратить.

– Хорошо. Денег ваших я не трону и возвращу вам их в целости, как только вернусь из похода: кошелек же ваш оставлю себе талисманом на память.

– А от вас самих, Андрей Серапионыч, я ничего на память не получу?.. Ах, знаю!

И из другой комнаты ножницы принесла.

– Наклоните голову.

Наклонился я; она – чик-чик – и прядь волос у меня отрезала.

– Из этого, – говорит, – я себе колечко сплету…

– Так вашего собственного колечка с бирюзой вам уже не надо?