Школьные годы

Рядомъ съ почтенными именами Шульгина и П. В. Павлова должно занять свое законное м?сто не мен?е почтенное имя Н. X. Бунге. Д?ятельный, серьозный, н?сколько сухой по натур?, н?сколько отзывавшiйся н?мцемъ, онъ никогда не пользовался слишкомъ горячими симпатiями студентовъ, но конечно между нами не было ни одного, который отказалъ бы ему въ безусловномъ уваженiи. И какъ профессоръ, и какъ ректоръ, Николай Христiановичъ былъ неизм?ннымъ представителемъ законности, справедливости, долга, серьознаго отношенiя ко всякому серьозному д?лу. При всемъ томъ, онъ былъ очень живой челов?къ, безъ всякой прим?си педантизма и н?мецкой ограниченности, отзывчивый на вс? общественные и культурные интересы. Но главное – это былъ очень надежный челов?къ, и знающiе его были ув?рены, что всякое д?ло, зачинающееся при его участiи, непрем?нно будетъ поставлено и сд?лано хорошо, т. е. умно, д?льно, справедливо и гуманно, съ н?мецкою серьозностью и безъ русской страстности и распущенности. На экзамен?, гд? онъ былъ ассистентомъ, достойный студентъ никогда не могъ ср?заться; въ коммиссiи, гд? онъ былъ членомъ, необдуманное или пристрастное мн?нiе никогда не могло восторжествовать. Однимъ словомъ, натура Николая Христiановича стояла какъ бы посредин? между русскою и н?мецкою, заимствуя лучшее у той и другой. Такiе люди р?дки и – необыкновенно полезны.

Какъ профессоръ, Николай Христiановичъ очень заботился о томъ чтобъ заставить студентовъ заниматься какъ сл?дуетъ. Его считали требовательнымъ, его экзаменъ на многихъ наводилъ страхъ. Д?йствительно, плохой студентъ не могъ разсчитывать получить у него кандидатскiй баллъ. Но за то, если студентъ занимался серьозно какимъ нибудь другимъ предметомъ, то могъ быть ув?ренъ, что Николай Христiановичъ не только не ср?жетъ его самъ, но еще поддержитъ его передъ факультетомъ. Не довольствуясь чтенiемъ лекцiй, отличавшихся всегда содержательностью и мастерскимъ изложенiемъ, Н. X. Бунге заставлялъ студентовъ д?лать извлеченiя изъ рекомендованныхъ имъ авторовъ, и самый экзаменъ его заключался не столько въ отв?т? на вопросъ по программ?, сколько въ отчет? о собственной работ? экзаменующагося надъ литературою предмета.

Не безъ сожал?нiя я долженъ сказать, что этимъ исчерпываются мои воспоминанiя о профессорахъ, составлявшихъ д?йствительное украшенiе историко-филологическаго факультета. Провинцiальное положенiе университета было причиною, что пополненiе убыли въ наличномъ состав? преподавателей совершалось весьма туго. П. В. Павловъ выбылъ когда я былъ еще на первомъ семестр?, и зат?мъ до самаго окончанiя курса и еще н?сколько л?тъ посл?, ка?едра русской исторiи оставалась вакантною, не смотря на то, что именно въ Кiев?, въ виду исключительныхъ условiй края и политическихъ событiй 1861-63 годовъ, ка?едра эта им?ла большее значенiе, ч?мъ гд? либо. Шульгинъ тоже л?тъ пять оставался незам?щеннымъ, такъ что Ставровскiй пребывалъ единственнымъ представителемъ исторической науки на факультет?, им?ющемъ спецiальное историческое отд?ленiе. Университетъ, т. е. сов?тъ, вступалъ, сколько мн? изв?стно, въ переговоры и съ Н. И. Костомаровымъ, и съ г. Иловайскимъ, и съ т?мъ же Шульгинымъ, и еще съ к?мъ-то, искалъ профессоровъ даже въ н?драхъ семинарiй и духовныхъ академiй, но все это ни къ чему не приводило. Разум?ется, кром? провинцiальнаго положенiя университета и незавиднаго состава факультета, д?йствовали тутъ еще и другiя причины, и главнымъ образомъ интриги въ самомъ сов?т?, гд? представителями факультетскихъ интересовъ являлись такiе «д?ятели науки», какъ Ставровскiй и А. И. Селинъ.

Посл?днiй, съ переходомъ Н. X. Бунге на юридическiй факультетъ, вошелъ въ большую роль, былъ избранъ деканомъ. Д?йствительно, никто лучше его не могъ представлять своей особой историко-филологическiй факультетъ въ томъ жалкомъ состоянiи, въ какомъ онъ очутился съ 1863 года. Александръ Ивановичъ Селинъ преподавалъ исторiю русской словесности. Онъ вышелъ изъ московскаго университета, откуда вм?ст? съ сомнительнымъ запасомъ учености вынесъ только благогов?йное поклоненiе Шевыреву и н?которые смутные отголоски славянофильства. Личность совершенно бездарная, онъ хот?лъ блистать краснор?чiемъ и стяжать популярность среди студентовъ. Краснобайство его д?йствительно не знало м?ры. Онъ сид?лъ совершеннымъ шутомъ на ка?едр?, кривлялся, скалилъ зубы, кидалъ нецензурные намеки псевдолиберальнаго свойства, закатывалъ глаза – однимъ словомъ изображалъ актера, срывающаго рукоплесканiя съ александринскихъ верховъ. По содержанiю, лекцiи его были до нев?роятности скудны и жалки. Въ древнемъ перiод? онъ придерживался буквально Шевырева, и это еще было сносно – по крайней м?р? студенты знали какъ готовиться къ экзамену. Но съ новой русской литературой онъ творилъ н?что нев?роятное. Вся фактическая часть отбрасывалась всторону, съ ка?едры лилась разнузданная болтовня о Малороссiи, о Польш?, о Мицкевич?, о Погодин?, декламировались стихи Хомякова, прочитывалась зач?мъ-то «Небожественная комедiя» Красинскаго, переведенная б?лыми стихами самимъ профессоромъ. Огромное значенiе, придаваемое Селинымъ этому мистическому созданiю польскаго поэта, объяснялось впрочемъ желанiемъ привлечь въ свою аудиторiю поляковъ, составлявшихъ большинство въ университет?. И д?йствительно, студенты ломились въ огромную аудиторiю Александра Ивановича, воображавшаго, что онъ устроиваетъ примиренiе съ поляками. Въ то время, т. е. передъ 1863 годомъ, поляки въ юго-западномъ кра? д?йствительно много говорили о примиренiи, о союз? польской и русской (т. е. украйнофильской) молодежи. При общемъ настроенiи тогдашняго студенчества, при зам?тномъ развитiи украйнофильскихъ тенденцiй, такой союзъ, хотя бы и временный, могъ бы повлечь для университета важныя и прискорбныя посл?дствiя. Но предшествовавшая д?ятельность попечителя округа, Н. И. Пирогова, им?ла между прочимъ то значенiе, что студенты-малороссы поняли глубокое различiе между видами польской и украйнофильской партiй, и держались чрезвычайно недов?рчиво.

При всемъ своемъ шутовств? и бездарности, Селинъ все таки производилъ впечатл?нiе, какъ будто живого челов?ка, искавшаго связи съ молодежью, жившаго въ сфер? политическихъ и литературныхъ интересовъ. Въ устахъ его эти интересы скор?е профанировались, ч?мъ освящались, но все таки студенты чувствовали, что этотъ челов?къ чего то ищетъ, ч?мъ то хочетъ жить. О прочихъ профессорахъ и этого нельзя было сказать. Печать провинцiальности, старомоднаго и тупаго гелертерства, а подчасъ и просто нев?жества, лежала на нихъ такимъ толстымъ слоемъ, что изъ подъ него невозможно было что нибудь выкопать. Адьюнктъ Селина, почтенный Андрей Ивановичъ Линниченко, читавшiй теорiю поэзiи, былъ челов?къ безконечно добрый и честный, съ хорошо направленными симпатiями, но кажется не особенно любившiй свою спецiальность – по крайней м?р?, мало старавшiйся побороть равнодушiе, обнаруживаемое студентами къ его лекцiямъ; его, если можно такъ выразиться, за?дала собственная скромность. Философiя въ мое время не читалась вовсе, психологiю и логику мы слушали у профессора богословiя; но существовалъ спецiалистъ по философiи, Сильвестръ Сильвестровичъ Гогоцкiй, авторъ неоконченнаго и очень плохого «Философскаго лексикона», читавшiй педагогику (посл?, съ 1863 года, онъ читалъ исторiю философiи, и не думаю чтобъ съ усп?хомъ). Я вспоминаю объ этомъ почтенномъ профессор? съ н?которымъ даже чувствомъ умиленiя, какъ о чемъ то забавно-слабомъ, доброд?тельномъ и невм?няемомъ. Точно сейчасъ вижу высокую, худощавую фигуру, во фрак? съ необычайно узкими рукавами и въ с?ренькомъ жилет?, съ выраженiемъ какой то благодушной иронiи на старческомъ лиц?. Для меня не было никакого сомн?нiя, что дома Сильвестръ Сильвестровичъ носитъ колпакъ. Лекцiй его я совс?мъ не помню, в?рн?е сказать изъ всего курса помню только одну фразу: говоря о томъ, что личность самого воспитателя им?етъ большое значенiе въ д?л? воспитанiя, почтенный профессоръ выразился между прочимъ такимъ образомъ: «педагогъ долженъ быть од?тъ не съ роскошествомъ, но съ изяществомъ» – и при этомъ привсталъ на ка?едр? и съ благодушной улыбкой оглянулъ свой собственный узенькiй фракъ (мн? почему то казалось, что въ такихъ фракахъ расчетливые насл?дники должны класть въ гробъ опочившихъ родственниковъ), свой с?ренькiй съ мелкимъ узорчикомъ жилетъ, и свой бисерный шнурокъ къ часамъ… Помню еще, что передъ экзаменомъ Сильвестра Сильвестровича я никакъ не могъ достать его записокъ, и пошелъ совс?мъ безъ приготовленiя. Мн? попался первый вопросъ: понятiе о педагогик?, какъ наук?, и разд?ленiе ея на части. Пришлось излагать свое собственное понятiе… Осиливъ кое-какъ этотъ пунктъ, я началъ импровизировать въ род? того, что такъ-какъ воспитанiе обнимаетъ стороны физическую, умственную и нравственную, то сообразно тому и педагогика д?лится на три части… Тутъ почтенн?йшiй Сильвестръ Сильвестровичъ, слушавшiй меня съ обычною благодушно-ироническою улыбкою, прервалъ зам?чанiемъ: «это вы все разсказываете по здравому смыслу, а вы бы разсказали по моимъ запискамъ». Я выразилъ сомн?нiе, можетъ ли существовать разногласiе между здравымъ смысломъ и записками ученаго профессора – и экзаменъ благополучно закончился.

Очень ученые люди были также профессора классической словесности, гг. Дёлленъ и Нейкирхъ. Обоихъ произвела дерптская почва. Дёллена я зналъ раньше, онъ былъ назначенъ Пироговымъ директоромъ первой гимназiи, и этотъ выборъ, какъ вс? выборы Пирогова, былъ вполн? удаченъ. Трудно представить себ? бол?е добросов?стнаго, гуманнаго, симпатичнаго педагога. Съ сожал?нiю, онъ оставался н?мцемъ, и я это испытывалъ не только въ гимназiи, но и въ университет?. Оба дерптскiе питомца были отличные филологи, но въ такомъ узкомъ смысл?, до такой степени вн? связи съ русскимъ образованiемъ, съ русской литературой, съ русской молодежью, что произошло очень странное явленiе: въ гимназiи, гд? учителя латинскаго языка конечно гораздо меньше знали, гд? мы сами конечно меньше сознавали научное значенiе древнихъ языковъ – мы присутствовали на урокахъ латинскаго учителя съ гораздо большимъ интересомъ, ч?мъ на лекцiяхъ н?мецкихъ филологовъ. Помню, что когда уважаемый И. Я. Ростовцевъ (учитель кiевской первой гимназiи) разсказывалъ намъ о жизни Саллюстiя, или Ливiя, объяснялъ историческое и литературное значенiе «Катилинской войны» или комментарiевъ Цезаря, мы слушали его положительно съ наслажденiемъ, въ насъ загоралось желанiе ближе войти въ этотъ любопытный мiръ, полный такихъ яркихъ красокъ; а когда Дёлленъ или Нейкирхъ излагали курсъ литературы, или древностей, стараясь говорить настолько медленно, чтобъ мы могли записать лекцiю – весь интересъ къ предмету пропадалъ. И это происходило не потому, чтобъ насъ затрудняла латинская р?чь профессоровъ – они ум?ли говорить очень понятно, – а потому что въ ихъ устахъ древность явилась можетъ быть весьма близкою къ ихъ н?мецкому фатерланду, но весьма далекою отъ какой бы то ни было, хотя бы лишь литературной, связи съ русской мыслью и жизнью.

* * *

Въ эпоху предшествовавшую возстанiю, кiевскiй университетъ былъ изъ самыхъ многолюдныхъ. Число студентовъ значительно переходило за тысячу, тогда какъ посл? возстанiя сразу сократилось до 400 съ ч?мъ то. Это даетъ понятiе, какъ велико было число поляковъ. Польскiй языкъ преобладалъ. Не смотря на русское преподаванiе и русское управленiе, поляки держали себя въ положенiи господствующей нацiональности и, надо прибавить, что такое положенiе опиралось не на одномъ только численномъ преобладанiи. Юго-западный край въ то время былъ чисто польскiй край. Польское дворянство, богатое, образованное, сплоченное въ солидарную массу, влад?ло двумя третями поземельной собственности, дававшей отличный доходъ, и съ помощью кр?постного права держало въ безусловной зависимости коренное русское населенiе. Зд?сь, на благодатной почв? Украйны, отношенiя пом?щиковъ къ крестьянамъ издавна приняли чисто феодальный характеръ. Поляки были завоеватели, утвердившiе свое господство посл? продолжительной кровавой борьбы. Отъ Хмельницкаго до гайдамачины, край былъ постоянно заливаемъ кровью, и когда наконецъ русская нацiональность, истощенная, истерзанная, изв?рившаяся, отказалась отъ дальн?йшихъ безплодныхъ попытокъ освобожденiя – польское шляхетство налегло на нее съ надругательствомъ, съ мстительнымъ чувствомъ врага, у котораго еще болятъ раны, нанесенныя поверженнымъ нын? во прахъ противникомъ. Разность не только племенная и сословная, но и в?роиспов?дная, кровавые призраки крестьянскихъ и казацкихъ возстанiй, необходимость пользоваться евреями, какъ посредствующей связью между шляхтой и народомъ – все это до такой степени обостряло отношенiя между пом?щиками и крестьянами, что зд?сь кр?постное право получило характеръ, какого оно не им?ло нигд? бол?е, не только на Руси, но и въ Западной Европ?. Пом?щики были не только собственниками земли и хлоповъ, они были политической силой, стоявшей военнымъ лагеремъ въ завоеванной стран?, д?йствовавшей не только во имя своихъ частныхъ, экономическихъ интересовъ, но и во имя идеи польскаго господства. Понятно, что изъ сферы кр?постного права эти воззр?нiя и отношенiя переносились вообще на все русское населенiе края. На чиновниковъ, изъ которыхъ только и состоялъ русскiй городской элементъ, поляки смотр?ли презрительно. Льстя м?стнымъ административнымъ iерархамъ, они въ то же время считали себя людьми лучшаго общества, представителями аристократическаго начала, европеизма, культуры. Хуже всего при этомъ было то, что многiя лица высшей м?стной администрацiи разд?ляли тотъ же взглядъ, и по аристократической тенденцiи считали себя ближе къ польскому магнату, ч?мъ къ русскому офицеру, или чиновнику. Эти администраторы, хотя бы ихъ гербы не восходили дал?е минувшаго царствованiя, старались всячески показать, что только обязанности службы заставляютъ ихъ д?йствовать въ такъ называемыхъ «русскихъ видахъ», но что ихъ личныя сочувствiя, какъ людей «хорошаго общества», принадлежатъ польской аристократiи. Съ особенною р?шительностью высказывались въ этомъ смысл? административныя дамы, перенесшiя съ собою на политическую почву юго-западнаго края кисейныя идеи петербургскаго или московскаго бомонда. Не трудно понять, какъ эти русскiе люди «хорошаго общества» питали польскую заносчивость и брезгливое отношенiе поляковъ ко всему русскому.

Въ сороковыхъ годахъ, Кiевъ сд?лался главнымъ центромъ украйнофильства. Это была еще очень молодая, неорганизованная сила, выступившая не столько въ отпоръ польской иде?, сколько во имя общихъ освободительныхъ началъ, общаго протеста противъ государственной централизацiи. Посл?днее значенiе опред?лялось т?мъ ясн?е, что русская власть относилась къ украйнофиламъ очень подозрительно и строго. Въ конц? пятидесятыхъ годовъ, об? идеи, польская и украйнофильская, стояли лицомъ другъ противъ друга, подъ общей опалой власти; посл?дняя считалась даже опальн?е, потому что была вполн? демократическая, и не им?ла за собою сочувствiя дамъ хорошаго общества. Въ виду уже сильно обнаруживавшагося политическаго броженiя, взаимное отношенiе об?ихъ партiй получало существенную важность. Еслибъ украйнофилы дали увлечь себя полякамъ, возстанiе разыгралось бы въ несравненно большихъ разм?рахъ, могло бы им?ть бол?е серьозный, во всякомъ случа? бол?е кровавый исходъ. Первый, кто вполн? понялъ истинное положенiе д?лъ въ кра?, былъ челов?къ постороннiй, прi?зжiй, одинаково мало знавшiй какъ поляковъ, такъ и хохломановъ – Николай Ивановичъ Пироговъ.

Я былъ еще въ гимназiи, когда его перевели изъ Одессы въ Кiевъ, попечителемъ учебнаго округа. Дать ходъ челов?ку такой глубокой образованности, такихъ св?жихъ и гуманныхъ взглядовъ, казалось очень серьозной м?рой. Я думаю, что это была лишь полум?ра. Пироговъ до такой степени не походилъ ни на оффицiальныхъ педагоговъ, ни на iерарховъ учебной и иной администрацiи, съ которыхъ крымская война сорвала маски, что его надо было или вовсе не трогать, или дать ему назначенiе въ Петербург?, гд? его д?ятельностью обозначился бы полный переломъ во взглядахъ на учебное д?ло, гд? онъ служилъ бы точкою исхода новаго движенiя. Въ провинцiи д?ятельность его получила очень ограниченное значенiе. Онъ отличался отъ другихъ попечителей, но именно потому что онъ д?йствовалъ въ Одесс?, или въ Кiев?, никто изъ этихъ другихъ попечителей не считалъ возможнымъ подражать ему. На него такъ и взглянули – какъ на н?что исключительное, и разв? что любопытное, но не бол?е.

Появленiе Николая Ивановича въ Кiев? было сигналомъ борьбы новыхъ идей со старымъ режимомъ, поколебленнымъ, но еще не снесеннымъ крымскою войною. Съ дымящихся развалинъ Севастополя онъ несъ съ собою тотъ новый духъ, который такъ оживилъ русское общество въ конц? 50-хъ годовъ;– духъ реформы, гуманности, культурности. Мы въ немъ встр?чали «новаго челов?ка», глубоко-образованнаго, ненавидящаго рутину, преданнаго смыслу, а не форм?, челов?ка, который на своемъ важномъ пост? не хот?лъ быть сановникомъ, не хот?лъ обращать вниманiя на обязательный ритуалъ, хот?лъ д?лать только одно настоящее д?ло, д?лать его по уб?жденiю, отъ сердца, какъ у насъ д?лаютъ только одни личныя д?ла. Помню, какъ вс?хъ поражала его простота обращенiя, его неограниченная доступность, его совс?мъ не оффицiальная манера держать себя съ генералъ-губернаторомъ, его привычка являться въ университетъ въ пальто съ заложенными въ рукава руками… Мы тотчасъ поняли, что въ Никола? Иванович? надо искать челов?ка, а не сановника, и какъ горячо полюбили его вс? у кого въ мысли и въ сердц? жило н?что порядочное – это высказалось на его проводахъ, обратившихся въ высоко-знаменательное событiе для ц?лаго края…

Въ университет? время управленiя Пирогова совпало съ началомъ студентскихъ волненiй. Я считаю это большимъ благополучiемъ для университетской молодежи, т. е. русской молодежи, потому что Пироговъ, какъ уже упомянуто выше, сразу разгадалъ настоящую подкладку этихъ волненiй и разъяснилъ м?стному обществу политическое положенiе д?ла. Онъ, и притомъ только онъ одинъ, сразу понялъ, что русское государство им?етъ врага лишь въ польской партiи, что украйнофильство не только не опасно ему, но при исключительныхъ условiяхъ м?ста и времени даже можетъ сослужить ему службу. И вотъ для вс?хъ способныхъ ясно понимать вещи, тотчасъ опред?лилась система Пирогова: не давить украйнофильскую тенденцiю, а взять ее въ руки, сд?лать изъ нея опору русской идеи въ борьб? съ польскою, предупредить возможность союза об?ихъ партiй, указать украйнофиламъ общую опасность. Въ этихъ видахъ Пироговъ не только допускалъ студентскiя сходки, депутацiи, адресы и т. д., но онъ такъ сказать самъ вошелъ въ движенiе, чтобъ овлад?ть имъ и направить въ противоположную отъ польской пропаганды сторону. Высшая м?стная администрацiя не понимала плановъ Пирогова, какъ не понимала его манеры держать себя, его сознанiя челов?ка подъ мундиромъ четвертаго класса; начались неудовольствiя, интриги, и величайшiй изъ русскихъ педагоговъ былъ отозванъ отъ своей высокой миссiи, въ самое трудное для края время. Но то, что уже было имъ сд?лано, принесло плоды: союзъ украйнофиловъ съ поляками былъ предупрежденъ, и ни одинъ изъ русскихъ студентовъ кiевскаго университета не ушелъ въ возстанiе. Этимъ результатомъ край былъ обязанъ исключительно Пирогову.

Я былъ очевидцемъ, какъ съ отъ?здомъ Пирогова изъ Кiева оживилась польская пропаганда, и преобладанiе польскаго элемента въ университет? сд?лалось зам?тн?е ч?мъ прежде. Поляки, вообще очень проницательные въ политик?, давно разгадали въ Никола? Иванович? самаго опаснаго своего противника; да и кром? того, присутствiе въ кра? такого крупнаго русскаго челов?ка, такого блестящаго представителя русской нацiональности, было для нихъ очень ст?снительно. Я ув?ренъ, что со временемъ обнаружится очень значительная роль польскаго влiянiя въ обширной интриг?, свергнувшей Пирогова.

Подъемъ польскаго элемента въ университет? съ 1861 года сталъ особенно зам?тенъ благодаря тому, что какъ разъ въ это время была отм?нена студентская форма. Явились тотчасъ нацiональные костюмы, подъ которыми отличать поляка отъ малоросса было гораздо легче, ч?мъ подъ форменными сюртуками. Видъ аудиторiй и корридоровъ совершенно изм?нился. Прежде, между студентами, бросались въ глаза молодые люди достаточныхъ семействъ, од?вавшiеся у лучшаго городского портного, ум?вшiе въ своей форменной одежд? обнаружить щегольство и претензiи на св?тскость. Поляки, сыновья богатыхъ м?стныхъ пом?щиковъ, особенно старались отличаться аристократическою вн?шностью и манерами. Съ отм?ною формы вс? эти господа куда-то исчезли. Отчасти ихъ унесли быстро назр?вавшiя въ Варшав? событiя, такъ какъ большинству изъ нихъ предстояло играть видную роль въ предстоявшей, по существу своему чисто аристократической революцiи; отчасти, можетъ быть, они были запуганы преобладающей массой с?рыхъ и рыжихъ свитокъ, чамарокъ, смазныхъ сапоговъ и лохматыхъ головъ, наполнившихъ аудиторiи всл?дъ за отм?ной формы. Университетъ демократизировался какъ бы по мановенiю волшебнаго жезла – и не по одному только вн?шнему виду. Въ польской партiи, державшейся до сихъ норъ неизм?нно самыхъ непримиримыхъ шляхетскихъ тенденцiй, обнаружилось зам?чательное явленiе: горсть молодежи, сблизившись съ украйнофилами, съум?ла отр?шиться отъ этихъ тенденцiй и выступила съ радикально-демократической программой, оскорбившей самымъ чувствительнымъ образомъ старую польскую партiю. Во глав? отщепенцевъ стоялъ студентъ Рыльскiй, очень энергическая и интересная личность, одна изъ т?хъ личностей, которыя какъ будто нарочно созданы для того, чтобъ вобрать въ себя что-то новое, еще незам?тное для другихъ, и дать ему форму. Не знаю, какая судьба постигла впосл?дствiи этого зам?чательнаго челов?ка – говорили, что онъ принялъ православiе и женился на простой казачк?,– но роль его въ кiевскомъ университет? въ 1861-63 гг. была очень влiятельная: онъ какъ-бы продолжалъ д?ло, похищенное изъ рукъ Пирогова. Ненависть къ нему поляковъ была безпред?льная; разсказывали, что его хот?ли убить. Энергiя, съ какой онъ изобличалъ шляхетскую подкладку зачинавшагося движенiя, безъ сомн?нiя не мало сод?йствовала тому, что съ 1861 года взаимныя отношенiя поляковъ и русскихъ въ ст?нахъ университета приняли чрезвычайно острый характеръ. Д?ло доходило до угрозъ варе?ломеевской ночью, и я помню, что мы одно время принимали серьозныя м?ры предосторожности, собирались на ночь большими группами, и баррикадировали двери и окна… Въ аудиторiяхъ, въ сборной и читальной залахъ, поляки и русскiе держались, какъ два враждующiе лагеря; готовилась борьба за обладанiе университетомъ, противники косились другъ на друга, выжидая событiй…

Съ конца 1862 года университетъ сталъ быстро пуст?ть. Еще раньше, по-одиночк?, поляки начали куда-то исчезать; передъ зимними каникулами дезертирство усилилось, а посл? новаго года большинство поляковъ не возвратилось. Рыльскiй и украйнофилы, оставшись на покинутыхъ позицiяхъ, торжествовали.

Близь зданiя университета находился большой, изв?стный всему городу манежъ ветерана старыхъ польскихъ войскъ, Ольшанскаго. Если не ошибаюсь, онъ преподавалъ верховую ?зду казеннокоштнымъ студентамъ-медикамъ, готовившимся на должности военныхъ врачей.

Онъ былъ любимцемъ польской аристократической молодежи, сходившей съ ума отъ его старо-уланскихъ, длинныхъ б?лыхъ усовъ и восторженныхъ разсказовъ о возстанiи 1830 года. Въ конц? апр?ля, или въ начал? мая, въ чудную весеннюю ночь, небольшiя группы всадниковъ вы?хали одн? за другими изъ воротъ манежа и направились мимо университета на житомирское шоссе. За Трiумфальными воротами всадники остановились, поджидая товарищей и строясь въ походную конную колонну. Это были запоздалыя жертвы польской идеи, юноши и мальчики, студенты и гимназисты, сформировавшiе единственную, ц?ликомъ выступившую изъ Кiева конную банду.

Въ дом? моего отца стояли на посто? драгуны. На разсв?т? я услышалъ, что они с?длаютъ коней. Зат?мъ ихъ с?рые силуэты, въ походной форм?, тихо промелькнули мимо моихъ оконъ. Я од?лся, вышелъ на улицу и узналъ, что ночью выступила изъ города банда, и что эскадронъ драгунъ и казачья сотня пущены всл?дъ за ней. Я б?гомъ вернулся домой, вел?лъ закладывать лошадей, и полчаса спустя догналъ нашъ отрядъ.

Въ 14 верстахъ отъ города, у д. Борщаговки, банда была настигнута. Казаки обскакали ее съ двухъ сторонъ, драгуны завязали перестр?лку. Минутъ двадцать пули свистали, ломая пушистыя в?тви ивъ; зат?мъ импровизированные польскiе кавалеристы стали поодиночк? прорываться сквозь казачью ц?пь. Крестьяне собрались со вс?хъ сторонъ ловить ихъ. Одинъ драгунъ и двое казаковъ были убиты; ихъ потомъ съ печальною торжественностью похоронили въ Кiев?.

Я въ эти дни сдавалъ свои посл?днiе университетскiе экзамены. Школьные года кончились…

    В. Авс?енко.
    «Историческiй в?стник», № 4, 1881