Директория. Колчак. Интервенты

Директория. Колчак. Интервенты
Василий Георгиевич Болдырев

Белый генерал Василий Георгиевич Болдырев – фигура загадочная. Сперва называл советскую власть «красным кошмаром, который давит и душит Родину». Осенью 1918 года стал членом Директории и был назначен главнокомандующим. Во время военного переворота, когда Директорию арестовали, а Совет министров избрал верховным правителем России Колчака, Болдырев был в Уфе. Будь он в Омске, история могла пойти по другому пути, потому что часть офицеров поддерживала генерала, и у него были все шансы стать правителем.

В 1922 году во Владивосток вошли красные. Болдырев, вместо того чтобы уехать в Японию, остался в городе и был арестован. Отсидел в тюрьме, получил работу в Сибирской плановой комиссии. Жил в Новосибирске. В 1933 году расстрелян за «контрреволюционную деятельность».

Василий Георгиевич Болдырев

Директория. Колчак. Интервенты

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017

© «Центрполиграф», 2017

В.Г. Болдырев и его воспоминания

За последние годы русская литература обогатилась многочисленными и даже многотомными «воспоминаниями» и «мемуарами», посвященными мировой войне и обеим революциям. В этом отношении особенно богат вклад, сделанный белой эмиграцией и вообще деятелями контрреволюционного лагеря. Вышвырнутые Октябрьским переворотом за пределы нашей республики и оставшись не у дел, они на досуге занялись литературой. Не будет большим преувеличением, если скажем, что навряд ли имеется еще какой-нибудь видный активный деятель контрреволюции, не говоря уже о многочисленных пассивных зрителях, пользовавшихся «весом» и занимавших «положение» в буржуазном обществе, который не употребил бы свой вольный и, большей частью, невольный досуг для того, чтобы поделиться своими грустными воспоминаниями, личными наблюдениями и тоскливыми переживаниями за годы империалистической и, особенно, за годы Гражданской войны. Это сделали уже и по сию пору продолжают делать, повторяем, не только такие крупные фигуры, как Деникин, Лукомский и др., но и фигуры более мелкие и даже совсем второстепенные, – так сказать, мелкие сошки контрреволюции.

Как ни богата эта мемуарная литература, но Сибири она пока что уделила сравнительно мало внимания.

Рассеянные же в разных журналах статьи мемуарного характера, а также брошюры, которые посвящены Сибири, обычно затрагивают только отдельные моменты или эпизоды из истории революции или контрреволюции в Сибири.

Мемуаров же, которые охватывали бы сибирскую эпопею в целом или, по крайней мере, давали бы последовательное изложение отдельных законченных этапов этой эпопеи, пока что вышло мало: один, два, три – и обчелся. Да и те, которые известны нам, ограничиваются, главным образом, эпохой колчаковщины и совершенно почти не касаются тех событий, которые развертывались на Дальнем Востоке после гибели Колчака.

Все эти воспоминания и мемуары, представляя большой интерес по тем документам, которые они приводят, и по тем характеристикам, которые в них встречаются, носят на себе явные следы глубокой вражды и ненависти к советской власти. В своих литературных трудах эти политические и военные неудачники стараются в первую очередь обелить себя от всех содеянных ими мерзостей и подлостей и всю вину в неуспехе и неудачах контрреволюции взвалить на плечи других, обычно на соперников из своего же стана, затем на интервенцию, которой они же сами открыли двери России, и, главным образом, на неблагоприятные объективные и случайные обстоятельства. Читая эти книги, можно думать, что успеху советской России сопутствовали одни лишь благоприятные условия. Как будто советская Россия не голодала и не холодала и не сжималась железными кольцами блокады.

Вскрывая, изобличая и порой откровенно обнажая в своих воспоминаниях все недостатки, промахи и истинную подоплеку квасного патриотизма, правильнее сказать, личные шкурные интересы и карьеризм своих товарищей – соперников по оружию и идее, наши авторы обычно глубокомысленно умалчивают о своих грехах и преступлениях «перед горячо любимой родиной и народом», всегда выставляя себя как подвижников и страстотерпцев, а своих преданных соратников как лиц бескорыстных и доблестных.

Нельзя сказать, чтобы воспоминания и дневник В.Г. Болдырева совершенно свободны от всех этих недостатков. И в воспоминаниях Болдырева встречается много досадных неточностей и не менее досадных недоговоренностей. И он кое о чем умалчивает. Это бросается в глаза каждому внимательному читателю. Особенно пестрит досадными недоговоренностями вторая часть, посвященная Японии. «Страха ради иудейска», или по какой-нибудь другой причине, автор слишком схематически передает свои разговоры с лицами, с которыми встречался, и многие из этих разговоров совершенно замалчивает. Ценность этой части книги заключается главным образом в том, что здесь Болдырев дает много бытовых картин из жизни Японии и ее армии. Болдырев видел много такого, что недоступно для обычного туриста.

Что же касается книги в целом, то прежде всего следует отметить, что главную ее часть составляет дневник – записи, которые автор чуть ли не ежедневно делал для себя. Эта часть книги носит поэтому характер документа.

Ценность этих записей – независимо от того, насколько они точны и объективны, – усугубляется еще тем, что они делались не случайным любознательным обывателем, а человеком, принимавшим активное участие и даже игравшим крупную роль в тех событиях, которые он с усердием летописца заносил в свой дневник.

Эти воспоминания интересны, во-вторых, и потому, что знакомят с историей возникновения, жизни, чтобы не сказать – прозябания, и смерти Директории и, кроме того, ко всему уже давно известному прибавляют еще несколько ярких и характерных фактов, способных пролить больший свет на то, при каких обстоятельствах и каким именно образом Колчак сел на диктаторский трон. Читая эти страницы, ни в коем случае, однако, не следует забывать, что оценку Директории дает один из ее основателей, человек, примыкавший к «Союзу возрождения России», равно не следует забывать и того, что о Колчаке пишет неудачный соперник.

Наибольшего внимания заслуживает, конечно, третья часть книги, охватывающая события, которые разыгрывались на территории Дальнего Востока за период с начала 1920 по конец 1922 года. До сих пор никто еще не изложил события этих двух лет на Дальнем Востоке в их исторической последовательности. Этот пробел до некоторой степени заполняется книгой Болдырева, который в этих событиях принимал активное участие.

В изложении этих событий также попадается много неточностей, что, однако, не умаляет значения книги.

Книга в целом дает нам некоторое представление о том, в силу чего и под влиянием каких причин Болдырев, по примеру многих других бывших царских генералов, в конце концов ориентировался на советскую власть. Не забудем также, что Болдырев был тем именно спасительным генералом, на которого урало-сибирская контрреволюция возлагала все надежды в расчете, что ему удастся вооруженной рукой свергнуть советскую власть.

Дабы читатель получил полное представление о Болдыреве, нелишним считаем привести некоторые его биографические данные.

Болдырев родился в апреле 1875 года в Сызрани в семье крестьянина. Отец занимался кузнечным ремеслом, а мать владела небольшими кирпичными сараями. С детских лет Болдырев помогал отцу в кузнице, а матери – на кирпичном сарае. Свое первоначальное образование он получил в приходской, а затем в четырехклассной городской школе, причем каникулярное время обычно проводил за работой в кузнице в качестве молотобойца. На 15-м году жизни Болдырев поехал в Пензу, где поступил в землемерное училище (среднее учебное заведение), которое отлично окончил в 1893 году. Скопив немного денег, Болдырев поехал в Ленинград, где одним из первых сдал конкурсный экзамен для поступления в военно-топографическое училище, по окончании которого подпоручиком корпуса военных топографов отбывал шестимесячное цензовое прикомандирование к лейб-гвардейскому гренадерскому полку. Проведя три года на государственных военно-топографических съемках в Эстляндии и Лифляндии и отбыв полуторагодичный строевой ценз в бывшем Красноярском полку в Юрьеве (бывшей Лифляндской губ.), он поступает, после конкурсного экзамена, в Академию Генерального штаба, которую окончил по 1-му разряду в 1903 году. К этому времени разыгралась Русско-японская война, и его в качестве офицера Генштаба отправили в Маньчжурию. В блестящем штурме Новогородской (Путиловской) сопки на реке Шахе, штурме, закончившемся победой, кстати сказать, единственной крупной победой за всю войну, Болдырев был ранен в ногу. Оправившись от полученной раны, Болдырев вернулся на фронт, где пробыл до конца войны.

В 1911 году Болдырев получил приглашение читать лекции в Академии Генерального штаба. Защитив диссертацию, он в мае 1914 года получил звание профессора той же академии. Но уже в июле 1914 года, во время империалистической войны, он отправился в поход в роли начальника штаба 2-й гвардейской пехотной дивизии.

Бой под Ивангородом принес ему Георгиевское оружие. Борьба против обходящих крепость Осовец немцев дала ему Георгиевский крест.

Пробыв год в чине полковника, Болдырев за бои у Красника и особенно за разгром, небольшой сравнительно частью, целого австрийского корпуса получил чин генерал-майора.

Затем он был генералом для поручений при командующем 4-й армией, а 8 августа 1916 года принял весьма ответственную должность генерал-квартирмейстера штаба Северного фронта. На этом посту, который дал Болдыреву возможность прийти в тесное соприкосновение с общеполитическими вопросами и настроениями правящих петроградских кругов, его и застигла Февральская революция. Добавим еще, что отречение Николая II совершилось на глазах у Болдырева и у него же в первое время хранился сам акт об отречении.

Болдырев написал также ряд научных военных трудов, как то: «Бой на Шахе», «Автомобиль и его техническое применение», «Тактическое применение прожектора», «Атака укрепленных позиций» и др.

Эти краткие биографические данные показывают, что в лице Болдырева перед нами не тот типичный царский генерал, который вышел в люди, добился чинов и орденов и достиг высокого положения благодаря своему дворянскому происхождению, вследствие содействия влиятельной родни или таких власть имущих лиц, как Распутин. Как-никак, но в лице Болдырева перед нами – сейчас, правда, бывший – царский генерал, вышедший из пролетарских рядов. Не думаем, чтобы армия числила в своих рядах многих таких генералов. Недюжинными же способностями и исключительными военными знаниями должен был обладать этот выходец из пролетариев, которому в царское время удалось пробить себе дорогу и, вопреки кастовым предрассудкам высшего русского косного офицерства, занять одну из верхних ступеней военной иерархической лестницы. И уж во всяком случае слишком должен был деклассироваться этот пролетарий, если ему удалось заслужить полнейшее царское доверие. Правда, среди преподавателей Академии Генштаба Болдырев, как нас уверяют, слыл «демократом», но этот демократизм был столь эфемерного свойства, что он, с одной стороны, не вызывал к себе никакого и ничьего подозрения, а с другой стороны – ничуть не мешал Болдыреву служить царю верой и правдой, тем более что только такой службой можно было обеспечить себе карьеру, а делал эту карьеру Болдырев, как мы видели, с головокружительной быстротой. И понятно, что первые дни Февральской революции, когда окончательно еще не было известно, «чья возьмет», Болдырев, как и все прочие генералы Ставки, принимал деятельное участие в охране царя.

Когда же Февральская революция стала совершившимся фактом, то Болдырев сделал сдвиг в сторону демократизма, но это был сдвиг «постольку-поскольку». Его демократизм тем более не мог мириться с теми началами, которые провозглашены были Октябрьской революцией, ибо эта революция сводила на нет все то, ради чего и во имя чего жил и работал наш бывший царский генерал. И Болдырев поэтому уходит в лагерь контрреволюционеров, чтобы вести борьбу с «захватчиками» законной власти.

Перед ним два пути: на юг – к Алексееву, Корнилову и Деникину или на Урал – к эсерам. На юге орудует военщина, стремящаяся к полнейшей реставрации, а на Урале – «демократия». Болдырев пошел на Урал. Туда – старается он уверить нас – его влекла близкая его сердцу демократия. Так ли это? Кто внимательно будет читать дневник, тот легко заметит, что демократия здесь ни при чем, а «умысел иной тут был». На юге, где орудовали генералы, имена которых были известны всей России, Болдыреву нечего было делать. Надо было связать Урал с югом. И вполне понятно, если Болдырев направился на Урал, тем более что эсеры нуждались в генерале-«демократе».

Эсеры, нуждавшиеся в человеке, который бы организовал их военные силы, конечно, ухватились за Болдырева, и он пошел работать вместе с ними, хотя враждебно относился к Комучу и не верил в спасительную мощь Учредительного собрания. Отдельные выражения, прорывающиеся в дневнике, прямо указывают на то, что Болдырев собирался на Урале действовать в полном контакте с генералами юга. Во всяком случае, слишком легковесен и газообразен был налет демократизма, которым Болдырев так очаровал своих друзей – эсеров. Замашки царского генерала так и прорывались у него наружу. Он не только готов, по словам Зензинова, применить на фронте «суровые меры до расстрела включительно против лиц, которые будут уличены в разложении армии и создании внутри ее каких-либо особых партийных вооруженных организаций», что, впрочем, может быть до некоторой степени оправдано условиями военного времени, но он также не прочь жестоко расправляться с железнодорожными стачечниками, требующими повышения заработной платы. Когда же правые открыли поход против Сибирской областной думы, то вместе с ними выступал против эсеров и Болдырев, и при его содействии было ликвидировано единственное уцелевшее в Сибири представительное учреждение, считавшееся демократическим.

В своей книге Болдырев поет настоящий гимн Директории, перечисляя все ее демократические доблести и заслуги. С чувством глубокой горечи вспоминает он гибель Директории, которая не устояла против натиска правых группировок и бесславно окончила свой жизненный путь, не будучи поддержана массами. Слишком поздно вспомнил наш «демократ» о массах. Тогда же, когда он стоял у власти, то о массах не думал. И не замечает он того, что массы, разбуженные Октябрьской революцией, не могли принять «живое участие» в борьбе за Директорию, которая строилась царскими генералами и атаманами и приспешниками капитала. А сейчас Болдыреву только и остается, что в утешение себе занести в книгу: «Директория – небольшое звено в общем ходе событий, и раз она существовала – значит, она была необходима и целесообразна. Ее место в истории, как бы скромно оно ни было, принадлежит только ей».

Директория, несомненно, займет свое «скромное» место в истории, но только как курьезная попытка группы безответственных, беспочвенных и слабовольных политических авантюристов подчинить себе, под маской демократизма, народные массы, рвавшиеся сбросить с себя оковы политического гнета и экономического рабства.

Если же Директория действительно была «необходима и целесообразна», так разве постольку, поскольку она прокладывала дорогу к диктаторскому трону, к единоличной власти. Ведь если бы своевременно не подоспел Колчак, то его место при той обстановке, которая тогда создавалась, несомненно, занял бы другой.

И напрасно Болдырев обвиняет Колчака в узурпаторстве, ведь Колчак только предвосхитил самого Болдырева.

«Кабинет министров» – рассказывает, несомненно, хорошо осведомленный Сахаров – признал необходимость и своевременность «замены Директории единоличной военной властью и обратился к генералу Болдыреву, как к Верховному главнокомандующему, с предложением взять полноту всей власти на себя. Болдырев соглашался с мотивами и жизненной необходимостью такой замены, но отказался ее осуществить, ссылаясь на несвоевременность»[1 - См. книгу К.В. Сахарова «Белая Сибирь», Мюнхен, 1923, с. 21. Сахаров, заметим, незадолго до падения Колчака был главнокомандующим его армиями.].

Своевременность же Болдырев прозевал и оказался поэтому вышвырнутым за борт более ловким и находчивым адмиралом.

Не нам, конечно, об этом жалеть. Немногое проиграли мы, как и немногое выиграли бы от того, если бы сибирский трон достался Болдыреву.

Что особенно бросается в глаза, так это та легкость, с которой Болдырев сдал позиции Колчаку. Энергичный и предприимчивый на войне с японцами и немцами, Болдырев вдруг попал в состояние такой прострации, что оказался совершенно безынициативным и нерешительным. «Гражданское мужество и решительность военных властей (в гражданской, надо понять, обстановке. – В. В.) всегда оказывались, – глубокомысленно поучает нас Болдырев, – ниже их профессионального боевого мужества на внешнем фронте». И заготовленный было приказ армии о походе против захватчика Колчака так и остался лежать под сукном. «Суждены нам благие порывы»! Зато Болдырев старался укротить Колчака словами, взятыми напрокат из арсенала эсеровской фразеологии.

Как будто боевой генерал, не раз нюхавший порох, не мог знать, что одними словами в таких случаях не действуют. И хотя Болдырев силою обстоятельств вынужден был примириться со своим положением, но в душе своей – что, впрочем, проскальзывает и в дневнике и о чем свидетельствуют многие документы – не раз сожалел, что прозевал удобный момент и дал так глупо обойти себя. Ведь «счастье было так возможно, так близко». И это «счастье» он, бесспорно, хотел себе вернуть.

Заехав во Владивосток, он немедленно же начал зондировать, насколько благоприятно складываются обстоятельства к тому, чтобы удачно свергнуть Колчака. И не напрасно Болдырев избрал для своего отдыха Японию. Где было искать поддержку против Колчака, как не в Японии.

Чем Болдырев похвастать не может, так это последовательностью в словах и действиях. Болдырев все время старается уверить нас, что был врагом интервенции, а в действительности он все планы для борьбы с большевиками строил на интервенции и на нее же возлагал все надежды. И поступал он так даже тогда, когда жил в Японии, когда, следовательно, был не у дел. Именно тогда он написал известную записку «Краткие соображения по вопросу о борьбе с большевизмом», которая была передана представителям союзных держав.

Указав в этой записке, что «несогласованность действий (союзников. – В. В.) содействует прочности большевизма, облегчает его пропаганду и переносит заразу далеко за пределы России», напомнив, что «большевизм – мировое зло» и что поэтому «борьба с большевиками является борьбою за сохранение культуры, борьбой цивилизации против варварства и разрушения», Болдырев внушает союзникам, что борьба с большевиками «является общим делом всех культурных стран», а потому все они должны объединиться для этой борьбы.

Болдырев выработал даже план этой борьбы.

«Нужны, – говорит он, – союзнические силы, готовые в крайнем случае и для нанесения решительного удара вооруженным силам большевиков. Силы эти могли бы быть организованы: а) для действия совместно с Добровольческой армией генерала Деникина с юга России и б) со стороны Сибири с сибирскими войсками».

«Силами Японии, – советует Болдырев, – немедленно приступить к организации и переброске в Сибирь 150–200 тысяч армии, из коих 100 тысяч – на Уральский фронт, а остальные – для охраны порядка внутри Сибири и на железной дороге» (курсив наш. – В. В.).

«Предложить остальным союзникам, – рекомендует Болдырев, – оказать немедленную денежную помощь Японии и снабдить ее необходимыми материальными и техническими средствами».

«Ближайшая очередная задача – овладение линией реки Волги».

Такие и тому подобные советы давал союзникам «враг» интервенции Болдырев, одновременно работая над достижением японо-колчаковского соглашения, хотя Колчак на это никаких полномочий ему не давал. Обо всем этом Болдырев предупредительно уведомил Колчака письмом. И характерно, что молчанием откликнулся Колчак на это письмо.