Неужели упадут воскресные школы?

Неужели упадут воскресные школы?
Василий Иванович Водовозов

«В настоящее время толки о воскресных школах как-то притихли в нашем обществе. Этот вопрос, по нашей привычке живо решать дела или успокаиваться на решении, в котором мы сами не принимали никакого участия, сдан уже в архив. Мода со своими воздушными крыльями пощебетала над этим делом и вспорхнула вслед за другими новинками. Эта птичья легкость, с какою мы подходим к каждому вопросу и с какою потом укрываемся от него в свое теплое гнездышко, конечно, не доказывает нашей самостоятельности и сулит в будущем мало отрадного…»

Василий Водовозов

Неужели упадут воскресные школы?

В настоящее время толки о воскресных школах как-то притихли в нашем обществе. Этот вопрос, по нашей привычке живо решать дела или успокаиваться на решении, в котором мы сами не принимали никакого участия, сдан уже в архив. Мода со своими воздушными крыльями пощебетала над этим делом и вспорхнула вслед за другими новинками. Эта птичья легкость, с какою мы подходим к каждому вопросу и с какою потом укрываемся от него в свое теплое гнездышко, конечно, не доказывает нашей самостоятельности и сулит в будущем мало отрадного. Правда, воскресные школы еще существуют… Но мы опасаемся, чтоб по прошествии года, во втором тысячелетии России, не поднят был вопрос: существуют ли у нас воскресные школы? Так тихо, незаметно и бедно их существование. Еще есть люди, которые для них трудятся довольно неутомимо; но что значат эти труды в массе дела, какого требуют бедняки, посещающие школы!

Целую, долгую неделю сидит бедняк в душной мастерской под вечным страхом взыскания, испытывая на себе науку: «за битого дают двух небитых»; поспешно съел свой нищенский кусок – и опять за работой до поздней ночи. Что делать? Хозяин и сам не рад, да работа срочная… И в этой жизни ни одной искры мысли, никакой надежды на выход. Если б и нашлось получше место, так контракт связывает по рукам и по ногам. Кто заключал этот контракт, тот, конечно, не думал об участи ребенка: сбыл с рук – и слава богу! А мастерская не педагогическое заведение: хозяину нужна машина, поставляющая к сроку работу; нужно выжать всю выгоду, какую в данное время можно извлечь из этого человеческого продукта. И не то, чтоб всегда понукали: дай бедняку несколько копеек – и за невиданный грош он готов целую ночь напролет проработать. В шестнадцать лет сгорбленная шея, тупой взгляд, запуганное лицо, или, что еще хуже, отчаянная готовность пуститься в разгул: уж тонуть, так в море, а не в поганой луже – и вышла мастерица! В одном магазине спрашивали девочку: «Что, у вас добрый хозяин?» – «Ничего, добрый». – «А бьет?» – «Бьет… ведь нельзя же: балуют». – «Как же он бьет?» – «Как случится: иногда кулаком, иногда и просто за волосы». – «А вы много работаете?» – «Как случится: иной раз до десяти часов, иной раз и до часу ночи». – «Ведь это запрещено: так долго сидеть вредно». – «Ничего, сидим… хозяин добрый, жалеет; да заказов много, особенно к празднику». – «Пускают ли вас в школу?» – «Пускают, да некогда: работы много».

И вот такой ученик или ученица приходит в школу иногда с большим страхом: между некоторыми, даже здесь, в столице, ходит молва, что и в воскресной школе бьют здорово. Бог весть, откуда появляются подобные толки, но нет сомнения, что они существуют. Однако всякий страх рассеется мигом, как ученик увидит шумную толпу народа, которая в гимнастической зале лазит вместе с учителями по шестам и веревочным лесенкам или с веселым смехом бегает по коридорам до начала уроков. Скорее с другим чувством бедняк придет в школу. После трудной, горькой работы иногда, несмотря на ропот хозяина, он отдаст немногие часы воскресного отдыха на грамоту. В посещении воскресной школы он неясно видит для себя какой-то выход к лучшему: хоть на миг ободрят его и приласкают, хоть он заглянет в те самые комнаты, где учатся барские дети! Ему говорят «вы», в таинственных буквах ему показывают неведомую мудрость, с которою он произойдет всякую науку – бог даст, выйдет в люди. В этом не на шутку уверяют его грамотеи, ходящие не так, как он – в зипуне, а в щегольском, иной раз, даже в форменном платье – значит, чиновные господа. С какой благодарностью смотрит и девушка на свою учительницу, даму в пышном кринолине, в шелках, с золотою цепочкой на груди! Эта дама, может быть, недавно примеряла платье в том самом магазине, где она бедствует, и ее суровая хозяйка рассыпалась мелким бесом перед гостьею – и вот теперь эта самая дама, ее наставница, ласково охватила ее (в перчатках) за грязную талию, дружески говорит ей: «Душечка! разберите вот эту букву». Но и помимо этих ласк, этих теплых слов, ученик или ученица любит школу: сюда манит их свободный труд, отдаленная надежда, что им будет хоть сколько-нибудь получше на свете, когда они познакомятся с грамотой. Для этого нового труда не жалеют они последних минут отдыха, потому что темное сознание, может быть, говорит им: «здесь мы похожи на людей; здесь с нами обходятся, как с людьми… Чему научимся дома? Бегать по улицам, да грубой, площадной брани… Чем слушать воркотню какой-нибудь пьяной тетки, уж лучше почитаем хорошенькую книжечку». И вот, с наивною верою в ту мудрость, какую раскроет им хорошенькая книжечка, приходят они в школу… сидят, ждут… увы! ни мудрого грамотея, толковавшего о высоком значении грамоты, ни душечки-дамы в пышном кринолине – как не бывало! Где они проповедуют свои гуманные идеи о развитии или высказывают сокровища своего нежного сердца, неизвестно; но можно быть уверенным, что в школу они более не заглянут. Самые добросовестные из них скажут: «Тоска! встанешь в одиннадцать часов, а тут беги в школу учить грамоте. Погода, бог знает, какая, да и спать хочется» – и расхохочутся, когда другие станут уверять их, что нет прекраснее дела, как помочь безграмотному народу. В самом деле, забавно толковать о народе, когда вашего великодушия не станет и на три часа в неделю! Три часа, которые жертвует нам народ, вырываясь, как из темного подземелья, на свет божий, – эти три часа мы лучше употребим на спанье или на мечты о прогрессе: тут мы гораздо сильнее. Другие из образованной братьи… Но что говорить о других? Опасно будить человека, которому хочется спать… Чего доброго, он уснет еще крепче!

Где же наши силы? Кто нам на помощь? В некоторых школах уже нанимают учителей по рублю в месяц, предлагают им нравственное поощрение в ходатайстве перед начальством, придумывают почетные титулы для тех из влиятельных особ, которые покровительствуют школам. Всем этим богата провинция: столица покамест держится столичной молодежью. Те бедные учащиеся, в пользу которых наши литераторы столько раз упражняли свои легкие перед жаждущей красноречия публикой, по всей справедливости, в отношении к воскресным школам, могли бы называться учащими, бескорыстными педагогами для народа – и чем кто из них беднее, тем усерднее в своей доброй деятельности. Кроме студентов университета и разных академий, сюда относятся воспитанники старших классов гимназий и многие из молодых военных. Что касается военного сословия, то мы слышали, что и наиболее образованные из унтер-офицеров выражали свое желание обучать грамоте. Что б мешало им участвовать в этом добром деле? Нет сомнения, что образовать учителей из лиц, наиболее обращающихся в среде народа, – дело первостепенной важности. Они могут распространить грамотность по деревням и селам, чего никак нельзя ожидать от наших патентованных педагогов. Но скажут: возможно ли, чтоб какие-нибудь ремесленники, солдаты, мещане могли способствовать развитию масс, когда они сами так неразвиты? До развития, конечно, еще далека песня. Наше дело, выбрав людей наиболее смышленных из простого звания, указать им правильный метод в обучении грамоте, чего достигнуть не так трудно. А к распространению правильных понятий в народе послужат книжки. Как ни мало таких книжек, приноровленных к народному смыслу, они могли бы на первый раз доставить хоть какое-нибудь упражнение для пробуждающейся мысли. Приведем в пример хоть басни Крылова, стихотворения Кольцова, некоторые рассказы Погосского и Марка Вовчка. Но кто заботился о распространении этих сочинений в народе? Грамотный народ с жадностью читает все, что ему ни попадется, а попадаются ему одни плохие книжонки московского изделия. У нас есть комитеты грамотности, есть разные учебные общества… Где они действуют? Как сказочные герои, в каком-то далеком, тридевятом царстве. Позаботиться о самых популярных изданиях, составить хоть один дельный читальник для народа, завести ходебщиков по городам и селам для продажи дешевых книг – было бы их делом. Говорят, что на это нет денежных средств; но мы видели, какой успех имели в последнее время чтения и спектакли. Бог даст, к ним не охладеет публика, зная, для какой благодетельной цели они служат. Нужно только, чтоб эти чтения и спектакли устраивались не всяким, кому вздумается, а лицами, сколько-нибудь известными обществу, доверенными от разных собраний и комитетов и чтоб в сборе и употреблении сумм давалась возможно полная отчетность. Можно надеяться, что всякое чтение, результатом которого будет открытие новой школы, издание полезной для народа книги, всегда возбудит сочувствие. Мы вообще не скупы на денежные пожертвования: не заставляй только нас самих работать. Кроме того, нашлись бы хоть немногие издатели, которые сделали бы значительную уступку при печатании народных книг; нашлись бы люди, жертвующие для этого или материалом, или и деньгами. Наконец, народные издания, как бы они дешевы ни были, при правильном их распространении могли бы окупаться. Тут мало надежды на книгопродавцов; обществу нужно бы избрать для этого особенных деятелей. Словом, все было бы возможно при искусной, неутомимой деятельности лиц, взявших на себя труд содействовать образованию народа. Но мы обыкновенно с большим жаром спорим, толкуем, а о чем шел спор, под конец собрания никто и не знает. Говорить с важностью о мелочах и отшучиваться от важных вопросов – вот в чем все наше искусство. Делать дело, при добром желании, совсем не так трудно, если только какие-нибудь не зависящие от нас обстоятельства не загородят нам дороги. В пример мы приведем один случай. По распоряжению совета воскресных школ при Михайловской артиллерийской академии многие из его членов во время своих летних прогулок по России завели в разных деревнях школы, и совет поддерживает эти школы, доставляя им необходимые книги, а еще более своим нравственным влиянием. Средства, которыми располагает совет, самые незначительные, и при всем том дело, как мы слышали, идет не без успеха. Главным препятствием к открытию школ было не равнодушие народа к грамоте, а все то же безучастие так называемой публики и особенно лиц, которые по своему званию более всего должны бы содействовать успеху этих заведений. Местные учебные начальства отзывались даже с каким-то сарказмом о подобном предприятии: «Вот чепуха! И при губернских-то гимназиях в школах некому учить, а тут еще заводят в деревнях! Кому будет охота возиться с мужиками?»

Надо заметить, что действительно некоторых пугает переписка, какой требуют правила для воскресных школ. Испрашивай позволения у директора, давай точные сведения о распределении занятий, извещай немедленно о всех выбывающих и вновь принимаемых преподавателях; кто хорошо знает устройство воскресных школ, тот поймет, что с точностью сделать этого невозможно. Директор живет иногда за 300 и более верст; он на провинции власть, которой не любят напоминать о себе какие-нибудь штатные смотрители, а под непосредственным ведомством этих смотрителей и находятся школы: начнется переписка; кто-нибудь, пожалуй, еще насплетничает – жди нагоняя. Притом, смотрителю много хлопот и со своим училищем, а тут собирай сведения о школах по деревням. У директоров нужно ходатайствовать о разрешении, а на это ходатайство не все они отзываются скоро и доброжелательно. Сообщать точные сведения о разных переменах в составе учителей нет никакой возможности: иной придет поучить на одно воскресенье, другой поучит с час – и поминай, как звали! Ведь в воскресную школу приходят заниматься по доброй воле, наставникам денег не платят – их не свяжешь никаким обязательством. Что касается распределения занятий, то в этом, конечно, необходима известная правильность; но и тут есть множество обстоятельств, по которым занятия изменяются во время самого преподавания: положим, что законоучителю вдруг придется исполнить какую-нибудь духовную требу – вот, уж его место занимает другой преподаватель; нет более учащихся, которые желали бы заниматься черчением – и время, для этого назначенное, наполнят другим предметом. В одной школе может случиться до двадцати кружков, и в каждом, смотря по способностям и знаниям учащихся, особое распределение занятий… Вообще, если б обо всем этом извещать директора, то с фабрик целой России недостало бы бумаги.

Заметим еще об ограничении предметов преподавания и о книгах, назначенных в руководство. Воскресные школы сравнены с приходскими училищами не совсем основательно. Приходские училища заводятся большею частью начальством или помещиками; в них учение ежедневное и должно идти более правильно. Воскресные школы открываются частными лицами; учение бывает один раз, много – два в неделю; отрывая несколько часов от работы для воскресного отдыха, сюда приходят учиться в городах – дети ремесленников, в селах – крестьянские дети; приходят добровольно и взрослые, и грамотные за той наукой, какая им понадобится. Для крестьян, для фабричных иногда нужно сознательное понимание какого-нибудь производства или ремесла: если б нашелся для них дельный учитель, зачем лишать их средств быть полезными обществу? Заохотив их к знанию, можно бы спасти многих от пьянства и отчаянного разгула. Нравственное влияние воскресных школ несомненно. Притом, у нас до сих пор не существует ни реальных училищ, ни публичных чтений для народа; да если б и существовали, так работнику нет возможности ни правильно посещать их, ни вносить деньги за слушание лекций. У нас не раз жаловались, что крестьяне и фабричные, научившись грамоте, употребляют ее во зло ближнему: это и происходит от того, что наука не шла далее машинального чтения и письма. Ведь не примут же двадцатипятилетнего детину в гимназию для занятия науками, которые ему ни к чему не послужат, а между тем и у него могут оказаться способности и добрая воля. Где же он приобретет новые, полезные для себя знания? В торговых городах могут явиться желающие учиться некоторым языкам, географии и проч. Это не будет правильная наука; да какой-нибудь сиделец, приказчик, девушка, работающая в магазине у иностранца, скажут спасибо и за то, если их научат немножко разбирать по-французски или по-немецки. За границею какой-нибудь блузник нередко знает основания физики, химии и механики; прислужница в трактире оканчивает курс в высшем женском институте, и это нисколько не мешает им быть отличными работниками и прислужницами. Но где явятся наставники для подобных грамотных людей? В этом-то и дело! Значит, для нас совершенно излишни какие-нибудь стеснения; нечего делать предписания о том, чтоб не украли луны с неба. Между тем ведь всякий может учить у себя на дому кого угодно и чему угодно: этого не остановят никакие правила. Отчего же в школе, при публичном преподавании, при ответственности одного лица, утвержденного распорядителем, опасаться каких-нибудь бесполезных или несвоевременных мудрований? Можно быть уверенным, что сами учащиеся не захотят заниматься наукой, которая не имеет для них никакого применения к жизни: мы говорим о грамотных и взрослых; дети же и без предписаний будут заниматься одною грамотою. В правилах сказано, что «в воскресных школах употребляются только книги, признанные полезными для приходских училищ», – между тем само учебное начальство признало большую часть из этих, некогда одобренных, книг совсем негодными для преподавания; это доказывается и тем, что оно вызывает желающих составить новые хрестоматии и руководства. Представим же себе, что один из усердных исполнителей правил запретит в школе читать все книги, исключая какой-нибудь старинной азбуки со слогами «брю, хрю» и пр. Сознавая совершенный недостаток в хороших учебниках, начальство большею частью представляет преподавателям гимназий и уездных училищ пользоваться теми книгами, которые они признают полезными как вспомогательное средство при обучении. Этот недостаток еще ощутительнее в отношении книг для народа. Еще азбуки найдутся; при умении учить, всякая азбука хороша: были бы только буквы; учитель и сам нарежет их из папки. Но вот простой человек научился грамоте… что ж он будет читать? Ведь нельзя же предписать такого правила, чтобы грамотный не читал, что ему попадется в руки. Так дома читай, что тебе угодно, а в школе не имей других книг, кроме определенных для приходских училищ. Вот, например, книга: «Прекрасная магометанка, умирающая на гробе…» – уже не помню, на каком гробе, – одобрена она или нет? Представим себе, что учащийся добыл где-нибудь эту глупейшую книжицу, прочел ее и пришел похвастаться в школу. Преподаватель начинает вновь читать с ним и объясняет нелепость подобных повестей, а чтоб показать, какая должна быть повесть, приведет отрывки… ну, хоть из Гоголя. «Боже сохрани! Что вы делаете? Посмотрите, что предписано в правилах!» Да разве могут найтись такие ревизоры, которые поняли бы правило следующим образом: «Научив грамоте, не читай учащимся ничего дельного и полезного». Как не найтись! Впрочем, нам зачем слишком восставать против этого? Ведь нам это с руки… Мы говорили о ревности, с какою занимаются в школах молодые люди, оканчивающие курс в разных заведениях. При первом знакомстве с жизнью, конечно, это для них самая лучшая педагогическая школа. Тут они становятся лицом к лицу с бедностью, с реальною, неприкрашенною жизнью – и лучшим чувством безрасчетного добра, столь живым в молодые годы, есть хоть какое-нибудь применение, есть хоть указание на дело, к которому призвано современное общество. Здесь, что еще важнее, им приходится встретиться с трудом медленным и упорным, каким всегда бывает истинный труд, состоящий не в толчении фраз, не в одной болтовне об идеях, нахватанных кое-как, с ветру, а в самой борьбе с грубою действительностью, в искусстве и терпении резчика, работающего над крепкою сталью. И добро им, когда первым их самостоятельным трудом будет обучение грамоте бедных людей, здоровое применение усвоенной науки! К этому братскому кружку, в его чистых стремлениях к добру, всегда могла бы пристать и женщина, которую наши Пушкины и Тургеневы прославили как стойкую героиню, ратующую за всякий благородный порыв сердца. Мы говорим о женских воскресных школах, в которых ничто не мешало бы принять участие ради той же доброй науки воспитанницам из высших классов женских заведений. Правда, многие из них только после выпуска в первый раз сближаются с жизнью: тут-то бы и испытать, насколько крепка любовь к добру, вычитанная, взлелеянная мечтами и под строгим замком приличия замкнутая в сердце. Но всем известно, как развиваются эти типы, столь прекрасные у Пушкина и Тургенева. На дому их окружает попечительный надзор маменек, тетенек и всей обширной родни: все неутомимо заботятся, чтобы в них, как в хорошо выкроенном платье, не было ни одной лишней складки. Каждую обделают, как альбом в дорогом переплете: на розовых страничках читаешь про вечную дружбу, про холодность людей, про мирное счастье в кругу лиц, дорогих сердцу, – все так приятно и сладко. Долго красуется альбом в гостиной на показ всем; многих он тешит, многие вписывают в него свои пожелания и мечты, и, наконец, заброшенный, лежит он вместе со всяким старым хламом, не оставляя и воспоминаний, потому что в нем нет ни одной фразы, отмеченной жизнью: все было писано по заказу. Но ныне не в моде сентиментальность; девушка, которая знает свет или желает показать, что его знает, бьется изо всех сил, чтоб дать вам понять, какая глубина скептицизма в ней сокрыта: она осмеет всякое искреннее увлечение; ее положительность доходит до того, что она не ступит, не взглянет по-человечески, а все с выдержкой, сохраняя однажды принятый тон и раздумывая про себя, как бы быть совершенно наивною. Вечная сухость сердца при идеальных грезах и вечное насилие над собою, чтоб заглушить всякий естественный порыв души, как неприличную слабость, – вот ее доля. С малых лет не привыкнув ни к какой самостоятельности, живя по воле и прихоти других, она, если бы и захотела, не сумеет действовать по своему убеждению и, лениво покоряясь судьбе, накидывает маску равнодушия, чтоб скрыть совершенное отсутствие воли. В жизни, на зло нашему семейному коснению, еще пробиваются порою характеры, если не с твердым закалом в убеждениях, то страстные, порывистые, с горячим сочувствием к делу жизни: в закрытом заведении образование какого-нибудь самостоятельного характера, по самому устройству этих заведений, дело невозможное: он прежде всего высказался бы в отвращении к неестественному порядку, который не допускает никакого развития самостоятельной мысли. Слова школа и жизнь у нас обыкновенно противопоставляются друг другу: это печальное отчуждение школы от жизни, этот вечный раздор между знанием и действительностью нигде так не заметны, как в закрытом заведении. Тут все подведено под одну мерку, все направлено к тому, чтоб обезличить человека. И при всем этом гнете формы, которая освящена давностью, вросла, так сказать, в самые стены заведения и охватывает вас при самом входе в образе грозного швейцара с булавою, сколько прекрасных сил таится в молодых душах, строящих тут, как в заколдованном замке, свой волшебный сказочный мир, сколько добрых стремлений, сколько энергии для благородной деятельности готовы пробудиться в них, если хоть одной здоровой мысли удастся проникнуть сквозь эти стены и формы!

Перерабатывая себя на новый лад в жизни, они весьма естественно сблизятся с добрыми стремлениями молодого поколения.

Мы далеко отвлеклись от своего предмета; впрочем, это отступление шло к делу: мы пересчитывали наши молодые силы, годные для общественной деятельности. Что касается образования народа, то нам необходимо деятельно за это приняться, если не хотим раз навсегда решить, что все наше образование служит только для собственной нашей праздной забавы. Здесь решаюсь я предложить несколько мыслей, основанных на опыте, о том, как бы должно идти обучение в воскресных школах.

Какие дети приходят в эти школы? Многие из них, отданные с малых лет на фабрики или в магазины, не знают ни места своего рождения, ни родных, ни даже отцовского имени: Петя, или, вернее, Петька, – и все тут. Они никогда не любопытствовали и знать об этом: так бессознательно, в машинальной работе, сложилась вся их жизнь. Следовательно, у большей части детей нечего спрашивать о каком-нибудь развитии. Однако некоторые, оставаясь в дому, посещали приюты или где-нибудь научились названиям букв: аз, буки, веди. Есть дети, которые знают все буквы в порядке: а, б, в, г, – и проч., но не сумеют ни одной из них найти в азбуке. Другие скажут вам целый ряд слогов: бра, ера, гра, – бессмысленно заученных наизусть, и когда вы начнете с ними читать, то при каждом слове, ни к селу, ни к городу, приплетают эти бра, ера, гра. «Ну, вот вам слово: „тятя“, – говорит учитель, – вот эти две первые буквы вместе будет тя, повторите: тя… что ж будет дальше?» Мальчик думает, думает и вдруг скажет: вздры! Таких детей всего труднее научить читать: все эти «вздры» не скоро выбьешь из головы. Есть такие, что отлично пишут все буквы на бумаге, даже легко списывают с книги слова, и при всем том не могут прочесть ни одной буквы. Другие свободно читают и совсем не умеют писать. Вот с какими разнообразными знаниями приходят в школу! Наиболее развитые дети и сочинят вам что-нибудь, например: «Мы были в саду, играли. Как там хорошо! В саду играли в кошки-мышки. Нам хорошо было, только на траву не позволяли садиться». Вот отрывок из сочинения грамотного крестьянина, прожившего уже два года в Петербурге: «Стал снаряжаться я домой, нет обувки никакой, и приехал я в деревню, просто, так сказать, ни с чем: только что один худой сюртучишка кой-какой. На беду же воскресенье; на гулянье я пошел; там раскинуты палатки, важно с пряником стоят; девки водят хороводы, смирно, прямо все стоят; парни ходят и гуляют и орехи покупают; товарищи мои уряжены стоят, все в сибирках и в шинели, и цепочки при часах: только я, бедняк несчастный, разгулялся без часов. Нет ни шляпы, ни шинели; только что один сюртук. Девки песенки запели, а сердечко тук-тук-тук». Мы, конечно, не выставляли грамматических ошибок, которых изрядное число в подобных сочинениях. Здесь любопытно стихотворное выражение грусти питерщика, приехавшего в деревню без денег. Наклонность народа выражаться красно здесь проявилась в складной речи, усвоенной из народных песен и пословиц, а может, и через чтение стихов Кольцова и сказок Пушкина. Простой человек смотрит на заданное сочинение, как на затейливую выдумку: отсюда и разные прикрасы слога. Общим выводом всего сказанного будет то, что для самого успеха грамотности необходимо по возможности развивать учащихся, требуя от них сознательного чтения. Скажем кое-что об обучении грамоте и об этом развитии.

Теперь уже принято всеми учить сначала гласным буквам, а потом, не заставляя отдельно заучивать согласных, прямо складывать их вместе с различными гласными и тотчас составлять слова. По методу Золотова заучиваются слоги прямые, обратные и прочие термины; в некоторых местах еще долбят все буквы с их подразделениями, учат даже целиком грамматику Греча. Никакого курса грамматики, никаких грамматических названий не нужно при практическом преподавании в воскресных школах. Азбука Лермонтова наиболее удовлетворяет цели. Кроме того, теперь печатается букварь, составленный советом воскресных школ. В нем очень дельно придумано начинать прямо с чтений статьи, приноровленной к изучению всех звуков. Сначала учащийся знакомится с гласными и их сочетаниями: ау, ой, ее и проч. Потом он разбирает статью, которой первая половина вся состоит из слов, имеющих слоги в одну согласную: «Жители села Фокина жили, и проч.» Кроме того, в этом связном рассказе слова подобраны так, что представляют все главнейшие сочетания гласных с согласными. Во второй половине рассказа учащийся постепенно переходит к словам с более трудными слогами, например, стряслась, вздрогнули и проч. Этим совершенно уничтожается прежнее долбление бессвязных слогов. Учатся писать наряду с чтением: письмо содействует запоминанию букв. Тут дело, не в каллиграфии, не в бесконечном черчении палочек, а в том, чтобы поскорее научиться чертить сначала более легкие буквы: о, с, и…, а потом и более трудные: ю, ж, ф и проч. Кому будет нужда и охота, того можно и после упражнять в чистописании, научив сперва грамоте. Когда грамотный уже способен писать по диктовке, то и тут, при исправлении ошибок, не нужно зазубривать каких-нибудь грамматических правил. Можно практически объяснить дело: «Вот, когда спросишь: где ты был? – в комнате, в воде, на дворе – так пиши на конце букву „нь“. Чтоб учащийся не писал „прощацца“ вместо „прощаться“, можно продиктовать ему целый ряд подобных слов: встречаться, маяться и проч. и чтобы был смысл, привести речения, где они употребляются, составить даже целую связную речь из подобных выражений: „Пришлось нам прощаться, в дорогу сбираться; может статься, уж нам не видаться и проч.“».

Коснемся теперь собственно развития. Здесь необходимо употребить все средства, чтоб пробудить самодеятельность мысли. При первоначальном чтении, складывая буквы, составляя слова, избегать всякого сухого механизма. Даже в отдельных звуках можно напоминать живые предметы: му, ну, куку и проч. Разобрав слово, заставлять иногда рассказывать что-нибудь о предмете, им означаемом, наносить свои небольшие рассказы, показывать картинки. Однако заметим о рассказах, что многие ими злоупотребляют. Воображая себя на профессорской кафедре, многие толкуют о разных вещах учащимся или читают им огромные статьи, мало осведомляясь о том, поняли они что-нибудь или нет. Это делается более для своего услаждения, чем для пользы слушателей. Вообще надо принять правилом, чтоб заставлять более говорить учащегося, чем толковать самому. Научив грамоте, необходимо научить и чтению, т. е. вникать в прочитанное, а это делается не так легко и скоро с малоразвитыми детьми. Пусть лучше ученик посидит целый час над одной страницей, да поймет ее вполне. Грамотность в народе оттого и остается бесплодною, что его учили по образцу Петрушки, ради процесса чтения. Прекрасным средством к развитию служат картинки. Есть прекрасные немецкие издания для наглядного обучения: их можно найти в наших книжных лавках. Целый лист картинок стоит не более пяти копеек серебром. Тут с величайшим разнообразием и рукою отличного рисовальщика представлены всевозможные сцены из простого быта: вот дети выпустили из курятника кур и кормят их хлебом; девушка достает воду из колодца; жнецы отдыхают в поле; шалун мальчик перелезает через забор, а за ним гонится собака и сторож и проч. и проч. Картинки чрезвычайно грациозны и сделаны отчетливо, совсем не похожи на наши уродливые маранья, встречаемые в детских книжках. Иные довольно сложны по содержанию, как, например, комната, где собраны всякая мебель, посуда, все предметы, относящиеся к хозяйству. Как жаль, что ничего подобного нет у нас из русского быта! Что бы нашим лучшим художникам обратить внимание на этот недостаток и составить для детей и для народа рисунки, изображающие русский быт, разные виды России, местные обычаи и промыслы, сцены из русской истории, из сказок, из некоторых повестей, и проч.! Тут нужна только талантливая рука, а никак не роскошь издания: при современной потребности в наглядном обучении оно доставило бы выгоды, если бы пустить его по самой дешевой цене. Для народа художественно исполненные картинки с текстом были бы отличным воспитательным средством, а то теперь он довольствуется грязными лубочными изданиями, часто представляющими предметы, совершенно чуждые его жизни. Русская литература хоть чем-нибудь заявила себя в деле народного образования – русские художества ничего не сделали для народа. Картинки для наглядного обучения, о которых мы говорили, очень полезны, как легкое средство заставлять детей вдумываться в предметы и высказывать свои мысли. Преподаватель сначала заставит учащегося рассказать о том, что он видит, а потом написать на бумаге. Вместо того чтоб диктовать что-нибудь из книги, он даст картинку и скажет: «Вот, напишите, что тут находится». Это послужит и для него самого облегчением и прекрасным упражнением в самодеятельности для учащихся. Такие упражнения составляют переход к сочинениям[1 - Собрав сколько возможно таких картин для школы, я всегда с успехом употреблял их. Любопытно, что во время одной прогулки по вербам, мне удалось собрать у букинистов виды чуть ли не со всей Европы: одного Берлина было, кажется, до двадцати видов; а из местностей России я нашел только один вид, изображающий Главный штаб и Александровскую колонну.].

При чтении нужно особенно обратить внимание на знакомство с природой. Знакомясь с предметами естественными, с причинами и гармониею всех явлений в природе, необразованный человек нечувствительно избавляется от многих предрассудков, которых не сломишь никаким красноречием. Какие книги употребить для этого? Сколько мы ни думали, не могли найти ничего, кроме хрестоматии Ушинского и начальной географии Семенова, книг, одобренных и ученым комитетом для употребления в школах. Хотя эти книги вовсе не назначены для народного чтения, они написаны довольно легким языком и содержат много материалу для объяснений. Конечно, преподаватель может избирать из них только наиболее легкие отрывки; опуская всякие неясные толкования, достаточно сообщить одни главные факты: из фактов сама собой выскажется идея. Нет надобности излагать все системы естественных предметов; выбор ограничивается предметами, более близкими и понятными учащемуся: общее строение животных и особенно человека, обращение крови, образование цветка, перемены, происходящие в насекомых, и потом главные представители трех царств – все это по возможности в отношении к нашим промыслам и нашему быту. Рассказ постоянно сопровождается наглядным объяснением по картинам. У нас теперь есть недорогой атлас по естественной истории Д. Михайлова: он стоит два рубля (тем, кто выписывает не менее 50 экземпляров, делается уступка по 1 руб. 50 коп. за экз.). Рисунки исполнены здесь очень отчетливо, хотя и без красок. Кто желал бы иметь раскрашенный атлас, тому необходимо обратиться к заграничным изданиям. Особенно прекрасен в этом отношении атлас Бромме («Systematischer Atlas der Naturgeschichte f?r Schule u. Haus» von Traugott Bromme, Stuttgart, 1861). Он может показаться необычайной роскошью для школы, а между тем стоит всего три рубля. Повторяем, разнообразные картины, изображающие всякие промыслы, производства (например, воздушные шары, водолазный колокол, работы в рудниках, ткацкий станок, приготовление стекла, бумаги и проч.) или просто виды и сцены, всегда полезны для школы: они оживляют воображение и завлекают любознательность; их всегда можно много набрать через частные пожертвования: у кого на дому не валяется без пользы каких-нибудь эстампов[2 - Такие пожертвования, хотя бы они состояли из одной картинки, равно как и разрозненные, остающиеся без употребления томы русских авторов (таких накопилось немало вследствие новых изданий), мы всегда примем с благодарностью и беремся при случае передавать их в другие школы или читальни. (Адресовать: швейцару 1-й гимназии на имя В. И. Водовозова.)] Такие пожертвования, хотя бы они состояли из одной картинки, равно как и разрозненные, остающиеся без употребления томы русских авторов (таких накопилось немало вследствие новых изданий), мы всегда примем с благодарностью и беремся при случае передавать их в другие школы или читальни. (Адресовать: швейцару 1-й гимназии на имя В. И. Водовозова.). По землеописанию России недурны брошюры: «Рассказы странствователя по замечательным местам России». Но мы ждем и верно долго еще не дождемся живого рассказа о естественных предметах, приноровленного к народным потребностям, к верованиям, к промыслам и быту русского народа. В разных книгах, изданных для сел, есть порядочные наставления, как пахать землю; но можно ли этим ограничиться?

Другим средством к развитию служит чтение хороших повестей и рассказов, относящихся до народной жизни, здесь, конечно, нельзя ограничиться одними сказками и песнями. Мы уже имели случай в статье «Русская народная педагогика» рассуждать о книгах, изданных у нас для народа. Прибавив к этому, что наши детские журналы (журнал Чистякова и «Подснежник», но никак не «Лучи» и не «Звездочка») могли бы доставить много хорошего материалу для объяснений учителя; но тут необходим искусный выбор. С нынешнего года выходит журнал для народного чтения Погосского («Народная беседа»), обещающий много хорошего. Но о журналах, издаваемых для народа, мы как-нибудь поговорим особенно. Заметим вообще, что при выборе статей надо избегать, как величайшего зла, сухой бесцветной морали, какою богаты дешевые книжки, назначенные для народа; и здесь необходимо искать чего-нибудь реального: лучшим чтением служили бы исторические рассказы и повести, только уж никак не рассказы по русской истории Кулжинского или г-жи Ишимовой.

notes

Сноски

1

Собрав сколько возможно таких картин для школы, я всегда с успехом употреблял их. Любопытно, что во время одной прогулки по вербам, мне удалось собрать у букинистов виды чуть ли не со всей Европы: одного Берлина было, кажется, до двадцати видов; а из местностей России я нашел только один вид, изображающий Главный штаб и Александровскую колонну.

2

Такие пожертвования, хотя бы они состояли из одной картинки, равно как и разрозненные, остающиеся без употребления томы русских авторов (таких накопилось немало вследствие новых изданий), мы всегда примем с благодарностью и беремся при случае передавать их в другие школы или читальни. (Адресовать: швейцару 1-й гимназии на имя В. И. Водовозова.)