Тайна пролива «Врата скорби». Том второй

– Девять килограммов восемьсот пятьдесят граммов, – с гордостью, словно это его собственный ребенок, возвестил англичанин, присаживаясь с усталым видом на крылечко.

– А как молодая мама? – командир, конечно, не ходил в волнении вокруг фургона, но каким-то образом узнал, что именно сейчас нужно подойти сюда.

Алексей Александрович последовал за ним. Оксана, естественно, тоже. В общем, к восьми вечера вокруг фургона собралась внушительная толпа, отдельно от которой держалась неандерталка, оставленная вождем.

– Ее хоть покормили? – спросил командир.

– Не ест, – сокрушенно вздохнула Егорова.

Она точно так же вздыхала в тот день, когда в лагере появились худущие итальянки. Этой дикарке было далеко до моделей, в смысле угрозы анорексии, но ведь она еще была и кормящей матерью, который как раз сейчас присосался к ее груди. Ребенок запищал, явно недовольный – или шум голосов разбудил его, или молока не хватило. И профессор совсем не удивился, когда полковник велел принести полноценный ужин, и остатков с обеда прихватить.

Совсем скоро неандерталка, испуганно выслушавшая приказ командира (с помощью волшебных ожерелий, конечно), шустро работала ложкой, забыв и про запрет на чужую еду, и на металлы. Ей и изумленные взгляды людей не мешали.

– Во, дает, – восхитился вслух Анатолий, – словно с ложкой в руке родилась. А завтра вилку с ножом попросит.

Профессор нетерпеливо ходил кругами вокруг ужинавшей «красавицы». Последняя смела все, что ей принесли, потом еще раз покормила младенца, который на этот раз довольно чмокал. Наконец Алексей Александрович дрожащими от нетерпения руками (за ним с каким-то, ничем необоснованным, подозрением следила Таня-Тамара, вышедшая наконец из фургона) надел на шею дикарки ожерелье, врученное ему Кудрявцевым. Второе уже украшала его самого.

И тут он задумался; о чем может беседовать профессор Санкт-Петербургского университета с этой дикой самкой, которой к тому же всю жизнь вдалбливали в голову какие-то противоестественные запреты?

– Ну, – решил он, – начнем со знакомства. Как тебя зовут, женщина?

– Рина, – со страхом ответила дикарка.

– Зеленая? – неожиданно для себя вспомнил одну из любимых актрис профессор.

Ничего общего с этой неандерталкой актриса конечно же не имела, но… вырвавшегося слова не вернешь, а дикарка ответила:

– Нет, мы не Зеленые. Племя зеленых живет в руке переходов в сторону восхода солнца от Священной пещеры.

– Эге, – подумал Алексей Александрович, – не такие уж вы забитые, как хотели казаться, и как… думает о вас ваш старый вождь.

Увы, аванс был слишком щедрый. На все остальные вопросы Рина только пожимала плечами. Сколько племен было всего? Как они взаимодействовали? Какие враги мешали их существованию? Дикарка определенно понимала вопросы, пыталась ответить, но словарный запас был чудовищно мал, а главным числом при счете была рука – те самые пять пальцев, о которых когда-то говорил прозорливый тракторист.

Более подробно она рассказала о своей миссии:

– Когда Мина, – женщина показала свободной рукой на фургон, – умрет, я буду кормить сына вождя, и буду называться его второй материю. А мой Гун (она сильнее прижала к себе ребенка) станет ему братом.

– С чего ты взяла, что она умрет? – удивился профессор; удивился скорее уверенности неандерталки, сообщившей о предполагаемой смерти соплеменницы как о неоспоримом факте.

– Так всегда было и будет, – равнодушно сообщила Рина, – сейчас придет Денат и священным ножом достанет ребенка; а тело Мины сожгут на костре.

Ей, конечно, никто не перевел слова доктора Брауна; Алексей Александрович на всякий случай уточнил у британца:

– А что, Энтони, молодая мама жива?

– Живее всех живых! («Почти как Ленин», – машинально усмехнулся профессор) Живот ей, конечно, распахали прилично – пришлось делать кесарево сечение. А как иначе – такой богатырь родился! Ну, ничего – через пару недель выпишем домой.

– Которого у нее еще нет, – пробормотал Романов.

И тут пронзительным басом возвестил о своем появлении на свет, а также об изменении статусов и имен «высших» неандертальцев, сам герой сегодняшнего вечера. В двери фургона опять показалась усталая Таня-Тамара; она улыбнулась мужу и тут же грозно нахмурила брови, когда мимо нее попыталась прошмыгнуть Рина.

– Куда в грязной одежде? Не пущу!

Ожерелье до сих пор висело на шее неандерталки и она повернула лицо, заполненное отчаянием, к профессору. Тот уже начал лихорадочно подбирать слова для юной дикарки, но, как оказалось, их уже успел подобрать командир. Кудрявцев отобрал у Алексея Александровича второе ожерелье и, взяв за руку Рину, подвел ее к Зине Егоровой.

Профессору оставалось только наблюдать, как меняется выражение лица Рины – ужас и резкое отрицание сменили покорность и повиновение. Ее рука тем временем переместилась в ладонь поварихи и полковник повернулся к своему заму по продовольственной части:

– Вот, Зинаида, теперь ты для нее царь, бог и воинский начальник. Что скажешь, то она и сделает. Точнее покажешь; эти украшения, – командир стянул с шеи Рины переводчик, – нам сейчас понадобятся в другом месте.

– И что мне с ней делать? – успела задать вопрос Егорова.

– Как что? – непритворно удивился Александр Николаевич, – что медики посоветовали, то и делай. Искупать и саму, и ребенка; выдать новое обмундирование… Тьфу, ты! Одежду новую им выдай.

– Точно, – обрадовалась Зинаида, – у нас ведь и ванночка где-то детская есть…

Эти слова она выкрикнула уже в спины командиру, и всех, кто поспешил за ним. Профессор с Оксаной Кудрявцевой в их числе, естественно. Алексей Александрович успел задать вопрос на ходу:

– А зачем нам теперь эта Рина? Мать-то ведь жива.

– Ну, – притормозил полковник, передавая ему второе ожерелье, – слышал ведь, какой богатырь народился. Может, ему одной груди недостаточно будет.

Эти слова услышал старый вождь. Это именно он рвался на закрытую для него и остальных дикарей территорию. И не появись вовремя командир, пришлось бы ему, наверное, узнать, как надежно защищают звериные шкуры от пуль калибра семь-шестьдесят два.

– Какая вторая грудь? – зарычал он, не дотрагиваясь, однако, до запретного металла автомата Калашникова.

– Поздравляю с рождением праправнука, – протянул ему руку в приветствии Кудрявцев.

Старый вождь жеста не понял и не принял. Он отступил от Великого охотника и отрезал, явно давая понять, что никакого отказа не приемлет:

– Выдайте нам тело. К утру пепел первой матери Де должен быть развеян по ветру, иначе…

– Иначе что? – рядом с командиром встал Романов.

– Иначе гнев Спящего бога будет страшен.

– Так мы же и так ждем его, – улыбнулся профессор, – а послать ему сюда больше некого – палач ведь мертв…

В последнем Алексей Александрович не был уверен на все сто – кого там еще могло припасти на такой случай существо, называвшее себя Спящим богом? Но старого неандертальца такой факт сразил; еще больше его поразили жесткие слова Кудрявцева:

– Никто не позволит вам сжигать живую женщину. Мать ребенка жива, и через две недели… через три руки ночей вы получите ее. Вместе с ребенком.

– Отдайте мне моего сына, – буквально зарычал Де (или, точнее, уже Ден).

Но это рычание утонуло в гораздо более грозных и громких звуках – к ним подъезжал трактор с прицепом. Вид этой такой мирной по своему предназначению техники заставил все племя, собравшееся за спинами своих вождей, рухнуть на землю. Сами вожди еще держались, однако и они готовы были повернуться и бежать от страшного чудовища, плюющегося темными клубами вонючего дыма. О родившемся недавно Де они, скорее всего, забыли.

А трактор исторг в выхлопную трубу последний клок дыма и умолк. В открывшуюся дверцу выпрыгнул майор Цзы, а из остановившейся позади прицепа «Витары» подошел Холодов. Он сначала доложил командиру: «Все выполнил, товарищ полковник!», – дождался одобрительного кивка, и только потом повернулся к неандертальцам:

– А это что за чучелы?