Русские своих не бросают. Четвертая книга о Серой Мышке

– Отсюда же, – поняла Наталья, – появится и грузин.

Представать перед его глазами в образе уже знакомой туристки, чудесным образом успевшей сюда раньше его, да еще буквально воскресшей из полумертвого состояния, в которое ее якобы погрузило безжалостное солнце, Мышка не пожелала. Совсем рядом, сразу за огромными воротами, начиналась бесчисленная череда магазинчиков, большей частью торгующих сувенирами. Бумажник Крупиной, который хранился в маленькой дамской сумочке, подобранной под удобный даже для таких вот пеших прогулок костюм деловой женщины, похудел еще немного. А сама Наталья стала обладательницей традиционного арабского женского наряда, в котором центральная роль отводилась тяжелому платью до пят. К нему прилагался платок, которым было положено обертывать лицо так, что наружу торчали только глаза.

Их серый цвет при желании Наталья тоже могла поменять; на темно-карий, который главенствовал в этой части города. Не на первых этажах и на улицах, где большую часть толпы, мерно движущейся по маршруту, который проложил мессия с тяжеленным крестом на спине еще две тысячи лет назад, составляли паломники и обычные туристы со всего мира, а выше. Там, где жили арабы в квартирах, сложенных из камня еще до суда, который разрешил устроить Понтий Пилат. Наталья знала, что какие-то современные блага в них есть; но именно что «какие-то». Но ни один из обитателей этих каменных сот, которые стоили миллионы долларов и совсем не продавались, не поменял бы свое жилище на самый комфортабельный пентхауз. Потому что это было родовое жилье; здесь рождались, жили и умирали прадеды вот этих ребятишек, что стайкой галдели у лавки и не обратили никакого внимания на «соотечественницу». Мышка плавно выплыла наружу, оставив в ступоре хозяина предприятия мелкой торговли, на глазах которого и переоделась, превратившись из очаровательной европейки в не менее соблазнительную представительницу Ближнего Востока.

– Это я еще свой костюм снимать не стала, – усмехнулась Наталья, напоследок подмигнув серым глазом остолбеневшему арабу.

Мышка вернулась к воротам, в тень, преследуя сразу две цели – остаться незамеченной тем человеком, которую толстая нить судьбы должна была скоро привести сюда, ну, еще и спрятаться от палящих солнечных лучей. Хотя она и призналась себе, что в этом тяжелом платье и платке жара переносилась несравненно легче. Дальше все было отработано до автоматизма. Наталья дождалась, когда грузин кивком отпустит машину и двинулась вперед – до развилки, которую преследуемый ею человек, который сейчас тащился позади нее, никак не мог миновать.

Грузин ее обогнал – как раз на этом перекрестке – и повернул налево, отклонившись от традиционного для туристов маршрута.

– Не хочешь ты коснуться стены, освященной прикосновением Сына Божьего, и дойти до горы, где он принял мученическую смерть, – почти в соответствие с канонами немного попеняла ему Мышка, – но это и правильно. Не хватало еще, чтобы то самое логово оказалось рядом с Голгофой.

Эта пара, теперь тоже связанная незримой нитью, удалялась от холма, такого невысокого – если только не несешь на плечах неподъемный груз. Они практически дошли до противоположной от центральных ворот границы Города. Здесь тоже хватало людей, причем Наталье здесь затеряться от его взглядов, которыми грузин одарял все – и впереди себя, и сзади, и по сторонам – было еще легче. Таких закутанных в ткани фигур было много, и одна из них как раз шмыгнула под каменную арку. Туда, застыв совсем не на долго, прошел и преследуемый Натальей человек.

Крупина не стала останавливаться, шагнула под арку смело – как к себе домой. Она и сама сейчас уверилась, что где-то тут, на одном из этажей, ее ждет прохлада, куча ребятишек и бесконечные женские хлопоты. Она даже глубоко вздохнула, проходя мимо грузина, терпеливо ожидающего у закрытой двери третьего этажа. Всего таких этажей в доме из светлого песчаника было пять, но даже до четвертого Крупина не поднялась. Потому что дверь, у которой застыл столбом противник, щелкнула замком и приоткрылась. Мышка к этому мгновению поднялась лишь на две ступени. Спрыгнуть вниз и затолкать, чуть ли не зашвырнуть не самого мелкого мужчину внутрь, было делом одного длинного, растянувшегося для Натальи мгновения. А для мужчины, которого еще и огладили совсем неласково по затылку, оно растянулось очень надолго. Под изумленными взглядами двух крепышей, которым было не привыкать к жаре, только не такой, а афганской, грузин пролетел вперед по короткому коридору, и там замер на каменном же полу, наткнувшись на непреодолимое препятствие – стену. С этим выражением искреннего изумления парочка боевиков опустилась рядом; для этого хватило двух хлестких ударов, на которые выглянул из внутренней двери еще один афганец.

Этот был поопытней; даже успел почти захлопнуть дверное полотно, которое распахивалось в его сторону. Ураган, частью которого оказалась правая нога Натальи, тут же ударился в эту преграду с вполне ожидаемым Мышкой результатом. Что-то за деревянной створкой хрустнуло – то ли дерево, то ли лобная кость, которую не успел убрать опытный боевик. Он шумно упал, не став живой преградой для агента три нуля один. В открытую дверь Крупина увидела еще одного крепкого бородатого боевика, который вскочил с одеяла, постеленного на полу, и протянул вперед руку, сейчас невооруженную. Хотя оружия в комнате хватало; тут даже были такие знакомые и родные АКМ, составленные в углу в пирамиду.

– В количестве четырех штук, кстати, – подвела нехитрый итог Мышка, – как раз по одному на каждого… не считая грузина. Но это еще надо проверить.

Боевик напротив и возрастом, и роскошной ухоженной бородой, и властным голосом вполне тянул на командира. Голос был густым, рокочущим. Вслед за протянутой рукой на Крупину обрушилось возмущенное: «Женщина!». Наталья усмехнулась. Она сейчас вся обратилась в слух – не раздастся ли сейчас позади еще один, или несколько звуков, пусть не таких громких, которые означали бы, что ее беседе с бородачом могут помешать. Даже стянула с головы платок. Глаза боевика, зло поблескивавшие поверх жестких черных волос, вдруг стали округляться, заполняться изумлением, а потом настоящей паникой. Даже голос его потерял мощь, когда он явно непроизвольно вытолкнул из себя слово, которое Серая Мышка совсем не ожидала услышать: «Шайтанкыз!».

Она метнулась вперед – не для того, чтобы вбить обратно в глотку это слово, которое, как известно, не воробей. Ее жесткий удар, заставивший заполненные ужасом глаза закатиться, а мощное тело сползти по стеночке на одеяло, точнее курпачу, как правильно называлось это длинное стеганное ватное изделие, был необходим и самой Наталье, чтобы перевести дух; понять, с какой стороны к ней сейчас выползло далекое прошлое. Времени ей понадобилось совсем немного – как раз, пока Мышка пробежалась по другим комнатам, по крошечной душевой и просторной кухне-столовой, тоже одарившей запахами из прошлого – и убедилась, что больше желающих пострелять из автомата Калашникова в квартире нет.

– Четыре, с грузином пять.

Наталья помрачнела. Она, как и всякий нормальный человек, не любила «вариант ноль». Но бородач, так неосторожно выкрикнувший ее прежнюю кличку, не оставлял ей иного выбора. Если в голове хоть одного из боевиков, постанывающих сейчас на полу, отложилось это: «Шайтанкыз», – и если оно всплывет потом на допросе… В квалификации сотрудников Моссада подполковник Крупина не сомневалась. Стоило им только зацепиться за ниточку из запутанного клубка, и все тайны (зарытой, кстати, не так глубоко) вылезут на поверхность. В том числе и истинное лицо Ирины Рувимчик, и адрес ее теперешней Базы в Бат-Яме, и многое другое. Мышка вернулась в коридор, продлила четверым боевикам незапланированный отдых посредством быстрых и жестких ударов и остановилась над хрипло дышащим бородачом. Здесь она, напротив, принялась приводить мужчину в чувство – проверенным и чаще всего используемым способом.

– Это я с Кольки Емельянова начала, – усмехнулась Наталья, вспомнив родной детский дом и оттого немного мягчея сердцем, – откусила полуха и сразу поняла, как надо разговаривать с мужиками.

Очередной мужик, чернобородый боевик, очнулся, когда его уши приняли интенсивно бордовый цвет. Казалось – откуси Мышка сейчас у него половину уха, как когда-то Басмачу, тугая струя крови забрызгала бы все стены этой достаточно просторной комнаты. В его глазах по-прежнему плескался страх перед «Чертовой девкой», и именно с этого вопроса Мышка начала допрос.

– Я тебя не помню, – придавила она бородача к полу тяжелым взглядом, – откуда ты знаешь меня?

Наталья говорила на пушту, пробуя каждое слово на язык, вспоминая оттенки древнего языка. Она словно собиралась прямо отсюда, из города трех религий, отправиться в афганские горы, чтобы с ходу ворваться в бой, приняв одну из сторон. Увы, или к счастью, теперь в этой истерзанной стране все стороны были исключительно внутренними. Внешнего врага, против которого могли бы объединиться такие вот бородачи, в Афганистане не было.

– Как долго? – задала себе вопрос Мышка, вспоминая историю, в которой этот стратегический для Азии регион периодически топтали сапоги иноземных солдат, – в том числе и мои…

Бородач, без всякого понуждения назвавшийся Асадуллой, что означало Лев аллаха, тут же напомнил Наталье те годы.

– Тебя, Шайтанкыз, знали все командиры моджахедов, – с неподдельным уважением ответил Асадулла, – нам даже листовки привезли с твоим портретом. И суммой награды за твою голову.

Крупина особой гордости не ощутила; даже не стала интересоваться количеством нулей в той самой листовке. Если что-то и погладило ее самолюбие, так это тот факт, что ее, сорокалетнюю, узнали с листовки почти двадцатилетней давности. Но это в ней заговорила женщина; агент же три нуля один недовольно поморщился глубоко внутри себя. Это «все командиры» означало, что ее могут узнать и другие бывшие враги.

– Которые, кстати, сейчас командуют в Кабуле.

Понимание того факта, что по стопам военной юности, закончившейся так страшно, все-таки придется пройтись, уже поселилось в душе. Когда? Неизвестно. Но не скоро – не завтра или послезавтра. Это становилось ясным по мере того, как Асадулла говорил, не утаивая ничего, что знал. И об этой попытке террористического акта, и о главарях, действительно заседавших теперь в высоких кабульских кабинетах, а главное – о том, что и за этой попыткой, и за многими другими, которые совершаются сейчас, или запланированы на самое ближайшее время, стоят непонятно какие люди.

– Но очень богатые, – так охарактеризовал нанимателей Асадулла, – столько денег у нас никогда не было. Даже когда американцы помогали против вас, русских.

– Теперь подробнее о других попытках, – кивнула Мышка, – место, время, исполнители…

– Нет, – удалось помотать головой бородачу, – кто я такой, чтобы знать такую информацию? Одного знаю – Муатабара. Он сейчас в Италии, в Риме. Муатабар мне ближе брата. Спас меня два раза. А вчера позвонил, хотя этого конечно не следовало делать.

– Следовало, еще как следовало, – не согласилась про себя Наталья, задавая уже вслух очередной вопрос, – звонок в телефоне не стер?

Взгляд афганца поначалу метнулся к низенькому столику, на котором среди прочей рухляди лежал мобильный телефон, и лишь потом заполнился мукой. Этот жестокосердный человек, прошедший не одну битву; буквально сегодня обрекший на мучительную смерть десятки мирных паломников, решил проявить человеческие чувства. По отношению к такому же отъявленному негодяю, каким был сам. Но в Мышке этот порыв нашел понимание.

– Ладно, – решила она, прислушиваясь к подозрительной тишине, что установилась за окошком, – получай награду, Асадулла.

Террорист даже не понял, что надо забыть обо всем, кроме аллаха, который уже готов был дать ему путевку – в мусульманский рай или ад. Его шея не треснула позвонками, как это показывают в триллерах. Жесткие, даже жестокие пальцы агента три нуля один прервали нить жизни этого человека совершенно беззвучно. Потому что Мышка поняла – за дверью жилища, ставшего базой террористов, что-то готовится. И кто-то внимательно прислушивается к тому, что творится внутри.

– Скорее всего, штурм – без всяких предложений сдаться и отпустить заложников, – Наталья кивнула, заранее одобряя возможные действия израильского спецназа, – только знают ли они, что здесь есть беззащитная женщина?

Мышка бережно, без стука, опустила бородатую голову на пол, с легкой усмешкой скользнула взглядом по пирамиде из автоматов, приклады которых она не успела даже огладить, как хотела, и так же беззвучно начала превращаться в заложницу…

Глава 2. Иерусалим. Старый город

Майор Давид Гаршвин. Штурм

О том, что в самом сердце израильской столицы, в Старом городе, свила гнездо террористическая группировка, майор узнал за пятнадцать минут до штурма. Откуда об этом месте узнало соответствующее подразделение Моссада, Давида совершенно не волновало. А вот то, что происходило вокруг дома с двухтысячелетней историей, при штурме которого ему никто не позволил бы использовать активные средства вроде кумулятивных зарядов и светошумовых гранат, ему знать было просто необходимо. Конечно, эти самые пятнадцать минут ограничивали его возможности. Единственное, что удалось узнать его ребятам, а прежде того умельцам из Моссада, которые оттеснили цепь полицейских так далеко, как только могла позволять ситуация и пробежались по квартирам, окна которых выходили на подъезд дома «Х», это возможное осложнение. Оно было связано с женщиной, арабкой, которая вошла в этот дом за пару минут до того, как его взяли в плотное кольцо.

Сам Гаршвин ее не видел, но сейчас почему-то был уверен, что эта арабка может привнести что-то непредвиденное в план, который уже сложился в его голове. Впрочем, точно такой же сложился бы и в любой другой спецназовской голове, потому что план был типовым, отработанным в бесчисленных тренировках и, уже не один раз, в боевых условиях. Единственным отступлением от отработанных до автоматизма действий был категорический запрет на использование в этом районе взрывчатых веществ. Поэтому вместо заряда узконаправленного взрыва, который должен был вышибить толстую деревянную дверь, изготовленную явно не одно столетие назад, его самый надежный помощник, сержант Шломо Мосс, держал в руках кувалду устрашающих размеров.

Сержант сейчас довольно ухмылялся, и Гаршвин догадывался, что принесло ему нечаянную радость. Шломо, выходец из России, любил как раз вот такие силовые, устрашающие методы подавления. Майор не сомневался – представься такая возможность – сержант своей кувалдой и по черепам террористов прошелся бы играючи, не моргнув глазом. Но сейчас тяжеленная болванка на железной же рукояти была нацелена в точку, где в гнезде, выдолбленном когда-то неизвестным арабским мастером, поблескивал вполне современный замок.

Майор наконец дождался сигнала, который сегодня прозвучал как противный писк зуммера в наушниках радиосвязи и тронул рукой плечо Мосса. Сам же предусмотрительно отошел чуть в сторону, за пределы молодецкого размаха. Он сейчас тоже улыбнулся – представил себе, как зловеще, и одновременно радостно ухмыльнулся сержант, опуская кувалду на замок. Этот звук – жалкий треск дерева и стали – майор слышал не раз. Только сейчас он прозвучал как-то иначе; словно через совсем короткий миг после первого удара раздался еще один, более смачный.

– Так лопаются кости, – успел подумать он, – в том числе человеческие.

Мимо него, и мимо застывшего на краткие мгновения Шломо потекли стремительные живые ручьи – это его, Давида, орлы растекались неудержимым потоком по квартире.

– «Чисто», «Контроль», «Двести», «Двести», «Двести», – принимал он короткие доклады, вступая в логово террористов внешне совсем неспешно, а на самом деле именно в том темпе, который тоже был отработан тысячекратно, – «Триста»!

Он услышал последний возглас, произнесенный одним из бойцов в микрофон чуть громче остальных, и двинулся в ту сторону, в комнату с правой стороны по ходу движения. За ним, словно телохранитель с кувалдой на плече, шагал сержант. Внешне такой же неторопливый, как командир, он мог преобразиться в доли секунды – стать стремительным и неудержимым. Именно он, самый старший в группе, предложил такие кодовые слова для обозначения мест мертвого и не совсем мертвого груза.

– Так мне с Афгана привычней, – заявил он майору, тогда еще капитану, четыре года назад – когда группа только формировалась.

Гаршвин знал, что его самый опытный и надежный боец успел повоевать – еще в юности, тогда советской. Это, быть может, и стало решающим при зачислении сержанта в элитный отряд.

Теперь Шломо с удивлением, легкой брезгливостью и заметной гордостью перешагнул через труп человека, который опосредствованно (через толстую деревянную дверь) познакомился с его кувалдой. Боевик лежал, широко раскидав руки-ноги в коридоре и устремив к потолку незрячие глаза неестественно красного цвета.

– Неудивительно, – подумал майор, который уже перешагнул через это препятствие, вызвавшее у него лишь недоумение, – получить кувалдой по уху – так все мозги из черепа выплеснутся. Зачем только он свое ухо к двери приложил – хотел определить, сколько врагов скопилось на лестничной площадке?

Последняя мысль заставила его чуть заметно поморщиться – майор был уверен, что никто в квартире не слышал приготовлений к штурму. О том, что именно это – отсутствие всякого шума за дверью и окнами, и могли насторожить кого-то, он не подумал. Не успел, наверное, потому что шагнул, наконец, в комнату, и сконцентрировался на новых персонажах – лежащих на полу людях и своих бойцах, держащих под прицелом эти два неподвижных тела.

По первому Гаршвин лишь скользнул взглядом, отметив его неестественно свернутую шею и отсутствие жизни в остекленевших глазах. А второй, точнее вторая…