Дома мы не нужны

– Ну махайрод, и что – завалили ведь..

– Как вы не понимаете!? Они же вымерли черт знает когда! Последнего махайрода, убили, если не ошибаюсь – два миллиона лет назад.

– А вот тут, профессор, вы точно ошибаетесь. Последнего махайрода убили всего пять минут назад. И что-то подсказывает мне, что этот махайрод далеко не последний, – с грустной улыбкой подвел итог подполковник Кудрявцев.

Глава 2. Профессор Романов. День первый – до полудня

Только в этот момент туман в голове рассеялся и профессор стал воспринимать мир вокруг адекватно – если можно было так назвать безобразие, творившееся кругом. Страшное, надо заметить, безобразие. Стоило только повернуть голову вправо – туда, где две женщины укутывали белой простыней третью. Вернее то, что от нее осталось.

Еще страшнее было глядеть вниз. И как только Роман Петрович, обычно человек робкий и стеснительный, лезет пальцами в густую лоснящуюся шерсть, в рваные раны – особенно ту, откуда парень (кажется тракторист по имени Анатолий) только что с трудом вытянул лом.

А он, профессор, еще удивлялся – зачем вояка (подполковник Кудрявцев – так он себя назвал) – заставил тащить эту тяжеленную железяку. И еще лопаты! Он опять поглядел направо – ну этого подполковник никак не мог предполагать. Хотя какие мысли могли тесниться в голове подполковника Румянцева? Профессор не то чтобы презирал или не любил военных – просто прежде сталкивался с ними чрезвычайно редко. В его жизни, четко распланированной, починенной жесткому распорядку, им места не было.

Теперь этот распорядок ушел в прошлое, как полагал Романов, безвозвратно. В то самое прошлое, в котором еще меньше часа назад он сидел напротив доцента Игнатова, за шахматной доской в собственной квартире, в зале, где еще чуть-чуть пахло мастикой после проведенного три дня назад еженедельной генеральной уборки – это тоже входило в распорядок.

Сам профессор на правах хозяина сидел на диване, одетый в мягкую пижамную велюровую пару темно-бордового цвета; на ногах были любимые тапки с задниками, так что вскакивая с места, когда доцент Игнатов надолго задумывался над очередным ходом, он мог спокойно мерить зал по диагонали, не боясь их потерять. Зал был большим, из старого фонда, с огромным окном и высоким потолком, по центру которого свисала шикарная хрустальная люстра. В обычной коммуналке с потолками два сорок Романов так бы не побегал.

Роман Петрович сидел в кресле напротив; щурил глаза за толстыми стеклами очков и в течении игры практически не вставал. Да и встань он – побегать ему, подобно хозяину было бы непросто: единственные гостевые тапки мало того, что были на пару размеров больше необходимого, так еще не имели задников.

Диспозиция на шахматной доске была неопределенной; все шло к ничьей. Разговор, поначалу разогретый малой толикой коньяка (а как же, гость ведь, хоть и ранний) тоже ни к чему не вел. Соперники (только в шахматах, и нигде больше) все доводы о тленности бытия и мизерности вклада обоих в развитие отечественной науки давно уже знали. Причем мизерным и бесполезным для общества оба ученых мужа признавали исключительно собственные научные достижения.

Успехи собеседника в своей области знаний обычно не оспаривались.

Вот и теперь была очередь профессора посыпать голову пеплом:

– И никому, батенька, ни мои труды, ни сам я не нужны!

В порыве уничижения он закрыл глаза, а когда открыл их, голова пошла кругом, наполнилась вязким туманом. Комната… Комната уменьшилась так, что двух стен у нее больше не было. Той, что напротив дивана с сидящим профессором, вместе с книжным шкафом, и второй, по правую руку, где раньше была дверь. На месте этой стены лежали сложенные треугольником трубы огромного – не меньше метра – диаметра. Из одной, кажется нижней правой, доносился истеричный собачий лай, рыканье; кто-то подвывал в унисон собакам совершенно неприличным голосом.

Над головой не было потолка. Совсем не было. Зато было небо – такое высокое и нестерпимо голубое и чистое, что Алексей Александрович сразу понял: это не Санкт-Петербург. Люстра, естественно, не висела на потолке за отсутствием последнего; веселый звон ее остатков о начищенный паркет профессор отметил как-то отстраненною. Это было не самым удивительным. Самым удивительным был человек, сидевший в кресле напротив. Тут теория системного анализа дала сбой – впервые в жизни Романова. Понимая умом, что это никто иной, как Игнатов Роман Петрович, доцент факультета биологии Санкт-Петербургского университета, он в то же время собственными глазами видел, особенно четко под ясным солнечным небом, молодого человека лет двадцати. Парень был одет в светлую рубашку, заметно отвисшую в плечах. Подтяжки на ней тоже отвисли, брюк, к которым они крепились, не было видно, но профессор был уверен – именно в таких брюках и пришел к нему в гости Роман Петрович.

– Не в таких, а именно в этих, – поправил себя мысленно Романов, потому что понял – напротив него сидел Игнатов. Помолодевший на три десятка лет, постройневший, но все так же щуривший глаза за стеклами очков. Алексей Александрович протянул левую ладонь (в правой он так и держал «скушанного» совсем недавно белого деревянного коня) ко лбу, чтобы смахнуть выступившую испарину и… она наткнулась на волосы – на жесткий чуб, которого на лысой как коленка голове профессора не было уже лет двадцать.

Ощупывала и оценивала внезапно приобретенную шевелюру рука сама, машинально, потому что Романов вдруг вздрогнул от пронзительного женского крика, раздавшегося совсем рядом, может прямо за сохранившейся стеной. Крик так же резко оборвался и в наступившей тишине мужской, явно привыкший командовать голос пригласил всех на общий сбор к большому сухому дереву. Профессор уже забыл, когда он в последний раз видел сухое дерево – в Питере за деревьями ухаживали.

– Ну что, пойдемте, коллега? – пригласил он Игнатова.

– Куда? – совершенно беспомощным от наступившей слепоты спросил тот.

– На общий сбор, разве непонятно?

И он повел доцента под руку, не спеша из-за практически полной потери зрения и спадающих тапок последнего. Впереди него процокал когтями по паркету светло-палевый пес невероятных размеров с обрезанным хвостом, выскочивший из трубы. Следом, пятясь задом, вылез парень в лохмотьях такого жуткого вида и запаха, что ученая пара невольно отшатнулась. Парень вылез достаточно шустро – видимо потому, что сразу за ним выскочила, повизгивая, пара овчарок обычных габаритов, почему-то связанная накоротке. Странная компания исчезла за стеной, обрезанной точно по линейке, следом побрели и профессор с доцентом.

А затем события, в которых посильное участие принимал и сам Романов, понеслись стремительно, без всякой системы и анализа, к которым он так привык. Впрочем, если какая-то система в происходящем и была, она могла быть понятной разве что подполковнику Кудрявцеву, который сейчас стоял рядом с профессором, умело скрывая вполне законную гордость. Да и кто бы не гордился после слов произнесенных Игнатовым в явном восхищении:

– Вы знаете, товарищ офицер…

– Подполковник.

– Что подполковник?

– Называй меня товарищем подполковником.

– Хорошо, – чуть удивился доцент такой непочтительности молодого офицера.

Себя Роман Петрович пока в зеркале не видел, а профессору просветить его о новой внешности не хватило времени.

– Так вот, – продолжил Игнатов, – на теле этого замечательного образца пять ран, и все пять ран смертельные.

– И что, вот так, не вскрывая, вы это можете утверждать? – влез в разговор Романов.

– Сомневаетесь, коллега? – Роман Петрович по привычке, словно попытавшись взглянуть поверх отсутствующих очков, повел взглядом по окружившим его и махайрода парням, пытаясь найти среди них профессора и не находя его, стоящего, кстати в полутора метрах, сразу за подполковником.

– Значит, я тоже, – с каким-то вначале обреченным, а затем все более и более восторженным чувством воскликнул про себя Романов, – Я тоже опять молодой, здоровый, сильный! И все у меня впереди! А что у меня впереди?

Он обвел глазами, которые кстати тоже обрели недостижимую раньше зоркость, вокруг. Развалины, непонятно как очутившиеся посреди обширной поляны; лес из толстых высоченных деревьев за ними, таящий в себе опасности, подобные лежащей сейчас грудой мертвой плоти на земле; продолжение леса за спиной, пореже настолько, что вдали виднелись силуэты каких-то медленно бредущих животных… И люди вокруг. Игнатов, подполковник Кудрявцев, тракторист Анатолий, здоровяк Дубов, десятки других…

– Есть у нас что впереди! Вот разложим все по полочкам, систематизируем и… будем жить. А может, и МЧС появится, – в последнее он уже и сам почти не верил.

А Игнатов, не найдя друга, продолжил, опять тыкая пальцем в зверя:

– Эта пуля точно в сердце; эта печень зацепила, а может еще что-нибудь важное – от этой раны не сразу бы сдох, помучился бы. Вот эти две.., – Роман Петрович возложил ладонь на затылок махайрода, «украшенный» двумя огромными рваными ранами, в каждую из которых провалился бы его кулак, – даже комментировать не буду, как и эту.

Про рану в груди монстра, из которой совсем недавно неслабый на вид парень едва вытянул лом, даже профессору не надо было давать комментариев. Все одновременно с уважением уставились на офицера (да-да, и профессор тоже). Последний к тому же с нарастающим удивлением отметил, что его не мутит, не колотит от неопределенности и ужаса последних минут. Да и все вокруг что-то не истерят, не требуют срочно вернуть их домой, в уютную норку. Это было какое-то новое чувство; непонятное и опьяняющее.

– Ну а это что за зверюга, – подполковник зашагал к твари, убитой махайродом первой, – подскажете нам, профессор?

– Я не профессор, я доцент кафедры…

– Доцент! – вдруг захохотал тракторист, он вообще, видимо был по жизни веселым парнем, отчего ему часто попадало по первое число, – а вам не кажется, что ваше место у па…, – тут он замолк так основательно, словно проглотил язык. И не удивительно – когда у твоего носа появляется кулак такого человека, как подполковник. И когда только успел? А через пару мгновений он опять рядом с Игнатовым:

– Извините молодого человека, э… Роман Петрович, молодой человек доцентов только в кино видал. А вот так, вживую, настоящего, да еще с кафедры биологии…

Игнатов важно кивал, не замечая легкой иронии.

– Так что там насчет зверушки… Стоп! – Кудрявцев поднес палец к губам доцента, уже готового начать новую лекцию, – Что ты сказал насчет параши?

Анатолий дернулся, удивительным образом уменьшаясь в размерах, но вопрос был адресован явно не ему. Потянув смешно носом воздух, подполковник упругим шагом, вроде неторопливо, но так, что профессор даже моргнуть не успел, скрылся за стеной.

И тут же оттуда донесся чей-то вскрик, перебитый звонким колокольным ударом, и совсем скоро подполковник вернулся, и не один. Он вел за ухо самого настоящего попа в черной рясе необъятных размеров, волочащейся по траве. Роста священник был небольшого, потому смешно подпрыгивал, поскольку ухо его в руке Кудрявцева двигалось по идеально прямой территории, а остальное туловище так ходить не привыкло.

Остановившись посреди быстро образовавшегося полукруга, составленного вперемежку мужчинами, женщинами и немногими детьми, он негромко, подозрительно ласково спросил:

– А чья это там кухня такая аккуратная?

– Ой, это наверное моя, – вперед шагнула девушка, или женщина – они все тут были примерно одного возраста, лет восемнадцати-двадцати и у профессора при взгляде на них в груди зарождалось что-то нежное, волнующее, чего никогда прежде не было на лекциях в университете, хотя молодых и красивых там было куда больше.

– Как тебя зовут, красавица?