Прага сквозь века

Может быть, и на этот раз реставрация оказалась излишне «вольной», слегка исказив первоначальный внешний облик Карлштейна. Но, тем не менее, она сохранила его для потомков. Мы и теперь наслаждаемся красотой величественного замка, даже не задумываясь о том, что славный чешский монарх, чудесным образом воскреснув и увидев собственную обитель, наверное, пришёл бы в уныние.

Писатель может довольно многое себе позволить. Например, совершить небольшое путешествие в пространстве. Мы за короткий отрезок времени побывали не только в Праге и её окрестностях, но даже и заглянули в Кутна Гору, расположенную на некотором удалении от столицы. Всё это позволило нам в комплексе оценить лучшие произведения готического зодчества в Чехии. Попутно, удалось прийти к некому, весьма интересному умозаключению. Глубокая старина, до некоторого смысла, иллюзорна и воспринимается через призму ощущений архитектора-реставратора, достраивавшего или расчищавшего от наслоений последующих эпох шедевры средневековой архитектуры.

Разумеется, Йозеф Моцкер был сторонником метода «пуризма», т.е. ратовал за подлинность и «абстрактную чистоту» готического стиля, но при этом он сам отнюдь не всегда приближался к истине. В его распоряжении не было полного объёма достоверных сведений о том, как те иные постройки выглядели в далёком прошлом. Зачастую, ему приходилось активно использовать собственное воображение для того чтобы создавать более привлекательные образы реставрируемых им памятников. При этом храмы и замки переживали так называемую «реновацию». Их композиции становились более ясными и продуманными, а внешнее оформление гармоничнее и изящнее.

Фактически, Йозеф Моцкер подходил к той или иной работе творчески, опираясь на свой талант умелого стилизатора. Можно сказать, он заново воссоздал чешскую готику после нескольких веков забвения, вернул к жизни подлинные шедевры национального зодчества. Список восстановленных архитектором памятников достаточно внушителен. Помимо Праги и Кутна Горы Йозеф Моцкер изрядно потрудился над храмами в Колине, Таборе, реконструировал известные замки в Крживоклате и Конопиште.

Почти во всех случаях архитектором сознательно производилась, если можно так выразиться, «реготизация» старинных зданий, избавление в их внешнем оформлении от более поздних ренессансных и барочных элементов – так называемых, деструктивных наслоений последующих эпох. Й. Моцкера при этом никак нельзя было обвинить в «вандализме». Он, так или иначе, всегда преследовал исключительно благую цель и всеми силами пытался вернуть историческим памятникам их былое величие.

Вид с верхнего яруса готического собора (фото автора конца 1980-х годов)

Великолепие чешской готики, пожалуй, лучше других воспел в своих стихах немецкого происхождения поэт Райнер Мария Рильке. Будучи почти современником Й. Моцкера, он с восторгом оценил возрождённое к новой жизни средневековое зодчество. Вот, например, отрывки из стихотворений поэта «У святого Вита» и «Собор», в котором тот не скрывает своих искренних ощущений:

Люблю собора мрачный вид,
дремучий лес его фронтона,
здесь каждое окно, колонна
о сокровенном говорит…
В тех городах старинных, где дома
толпятся, наползая друг на друга,
как будто им напугана округа
и ярмарки застыла кутерьма,

как будто зазевались зазывалы
и всё умолкло, превратившись в слухи,
пока он, завернувшись в покрывало
контрфорсов сторонится от всех вокруг
и ничего не знает о домах:

в тех городах старинных ты бы мог
от обихода различить размах
соборов кафедральных. Их исток
превысил всё и вся. Он так высок,
что не вмещается в пределы взгляда,

как близость собственного «я» – в громаде
той необозримой…

Столь же образно Р.М.Рильке воспринял и сложную работу готических конструкций, передающих друг на друга распор для поддержания большой каменной массы. В стихотворении «Капитель» он констатирует:

Как из трясины сновидений, сходу,
Прорвав ночных кошмаров канитель,
Всплывает новый день – вот так по своду
Бегут гурты, оставив капитель
Со спутанной в клубок
Крылатой тварью…

Необходимо заметить, что в период «поздней» или так называемой «интернациональной» готики, когда в Чехии уже не создавалось грандиозных и масштабных конструкций для строительства, привычные каркасные элементы начинали использоваться как средства для эстетической выразительности. Хитросплетения гуртов и нервюр на сводчатых потолках становились дополнительным украшением интерьеров. В этой связи хочется упомянуть о знаменитом Владиславовом зале, выстроенном неподалёку от королевской резиденции на Градчанах в конце XV века по проекту зодчего Бенедикта Рейта из Пистова.

Первоначально используемый как тронный, зал имел достаточно значительные размеры (15х68 метров). Всё его развитое в глубину пространство было перекрыто шестью обычными крестовыми сводами. Однако зодчий, желая угодить королю Владиславу II, создал на потолке прихотливый рисунок нервюр, изгибающихся по кривым линиям и образующих некое подобие шестилепестковых цветков. В эстетическом плане интерьер сооружения из-за этого заметно выиграл, дополнился ярким декоративным эффектом, никак не обусловленным принципами целесообразности.

Как известно, интерес к «готике» в Чехии, как и в других европейских странах, в XIX столетии возник на волне широкого романтического течения, охватившего почти все сферы изобразительного искусства и литературу. «Готика», сама по себе, превратилась в одну из антитез заметно поднадоевшему классицизму. В архитектуре даже сформировалось определённая «неоготическая» стилистика. Храмы в европейских городах опять начали возводить в формах, кажется, уже давно забытого средневекового зодчества, но, разумеется, ни как в старину, а с учётом применения на практике новых строительных технологий и современных материалов.

Готические конструкции Владиславова зала (фото автора конца 1980-х годов)

В результате смелых экспериментов ряда архитекторов лёгкие ажурные конструкции, состоящие из нервюр, гуртов и аркбутанов, стали не только всё шире употребляться, но и пленять сердца добропорядочных прихожан католических храмов. Более того, для жителей ряда стран, таких как Германия, Англия или Чехия, «неоготика» в символическом значении начала ассоциироваться с выражением национальной гордости и преклонением перед творчеством старых мастеров.

Показательно, что в Европе в ХVIII – XIX столетии начала реабилитироваться не только сама архитектура, но и эпоха Средневековья в целом. Поэты и писатели снова вспомнили о прекрасных дамах и бесстрашных рыцарях, совершающих отважные подвиги. Романы англичанина Вальтера Скотта, проникнутые глубоким романтическим духом, в большинстве стран стали в своём роде «бестселлерами», воспринимаемыми «на ура» многими благодарными читателями. Любимые персонажи книг начали обретать статус героев и становиться возвышенными идеалами для современников.

Во Франции настоящим «фурором» для широкой публики стало появление легендарного романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Наполненная глубоким драматизмом история трагической любви горбуна Квазимодо к цыганке-танцовщице Эсмеральде покорила даже самые чёрствые сердца. В центре внимания, ко всему прочему, оказался и старинный готический храм, воспетый В. Гюго с яркой поэтической интонацией.

Но, с другой стороны, многие суеверные люди и в XIX столетии ещё продолжали испытывать чувство страха перед эпохой Средневековья. В частности, они боялись посещать отдельные культовые места, связанные с мистическими событиями. Вот, например, как высказалась на этот счёт известная чешская писательница К. Светлая в своём романе «Дом у пяти колокольчиков»:

«Дело в том, что развалины были для пражан предметом суеверного ужаса и источником бесчисленного множества страшных историй и слухов. Говорили, что запоздалым путникам не раз случалось слышать глубокой ночью отчаянные крики, доносившиеся из подземелий; кому-то чудилось бряцание оружием, звон цепей, зовы о помощи, слёзные мольбы о милосердии; иные же своими глазами видели, как по развалинам бродят некие фигуры – одни в белых саванах, другие в облачении неизвестных в Чехии монашеских орденов, третьи в одеянии палачей, видели орудия пыток и мечи для свершения казней. /…/ Некоторые настаивали, что в подвалах часовни и сейчас ещё устраивают свои собрания свободные каменщики, чьими предшественниками она была сооружена в XIV веке. Другие, напротив, столь же твёрдо были убеждены в том, что иезуиты… тайно вершат здесь кровавую расправу над теми своими недоброжелателями, против которых из-за недостатка улик нельзя было открыто поднять карающий меч правосудия, и умышленно стремятся произвести впечатление этими ужасными сценами и распространяемыми потом страшными слухами, с целью напомнить людям, что за их душами продолжают следить, следить всё с той же бдительностью, что и прежде, хоть в нынешних обстоятельствах это возможно осуществлять лишь тайно».

В Чехии на протяжении долгого времени была очень популярна легенда о подвиге славного рыцаря Далибора. Борец за свободу и справедливость, он смело выступил на защиту крестьян, обиженных их деспотичным хозяином – бургграфом. Убив последнего, рыцарь был заточён по королевскому приказу в тюрьму. Башню, в которой он по преданию провёл около двух лет, в Праге даже прозвали Далиборкой. В тюрьме рыцарь якобы научился играть на скрипке и многие из горожан специально подходили к стенам каменной башни, чтобы насладиться чудесными звуками музыкального инструмента. На этот сюжет, в котором, возможно, больше вымысла, нежели правды, в конце XIX века композитор Б. Сметана даже написал оперу.

Честь, достоинство, благородство души – вот то, что, раз за разом, стали выискивать писатели в людях эпохи Средневековья. Однако при этом, надо признать, вдохновенные романтики заметно приукрашивали реальность старины. В действительности, в «тёмные века» положение дел было отнюдь не столь радужным и далеко не во всём могло соответствовать их возвышенным мыслям.

Человек XIX столетия, очутившись на улицах средневекового города, наверное, или откровенно пришёл бы в ужас от увиденных им картин, или, по крайней мере, почувствовал себя явно «не в своей тарелке». Подобное путешествие во времени – в эпоху гуситских войн – совершил, к примеру, герой небезызвестного произведения чешского писателя Святоплука Чеха пан Броучек.

Писатель оценил возможности своего персонажа, принадлежащего к числу обыкновенных пражских обывателей, как подлинный реалист. Книга С. Чеха «Новое эпохальное путешествие пана Броучека, на этот раз в XV столетие» вышла в свет в 1888 году, в период активного формирования в Чехии буржуазных умонастроений.

Пан Броучек – это, в целом, типичный представитель своей эпохи, домовладелец, наживший определённое состояние путём сдачи в наём жилых помещений. Он явный антипод герою авантюрно-романтического склада. Недвижимость, которой владеет пан Броучек, придаёт ему твёрдую уверенность в завтрашнем дне. Можно сказать, он в глубине души даже ощущает некоторое превосходство над окружающими людьми.

С другой стороны, пана Броучека нельзя отнести и к числу закоренелых прагматиков. Иногда его всё же посещают романтические умонастроения. В юности он, в частности, прочитал несколько рыцарских романов и с интересом прослушал ряд историй о событиях далёкого прошлого, о которых ему поведали старые люди. Но, несмотря на познания об инквизиции, «железной деве» и прочих кошмарах Средневековья, герой произведения С. Чеха поначалу относился к нему не без определённой доли уважения. Более того, он иногда даже испытывал тоску по давно ушедшим временам. Ему, как и многим другим, казалось, что в глубокую старину жилось гораздо лучше, нежели в ХIХ столетии. Он, в частности, иногда, почти всерьёз, сожалел о том, что «фальшивый гуманизм» отнял у него возможность как следует «прижать к стенке» должника, который из принципа долго не платит за квартиру.

Необычайные события начинаются в уютном кабачке «Викарке» на Градчанах, при посещении которого сам С. Чех, по его собственному чистосердечному признанию, не раз оказывался под воздействием каких-то романтических чар. Писатель всегда с удовольствием заглядывал в этот нетронутой современной цивилизацией уголок Старой Праги. Рассказывая о «Викарке», С. Чех, буквально, обрушил на читателя целый поток собственных живых впечатлений:

«Подходишь ли к нему с тыла, поднявшись по Старой замковой лестнице, пройдя через ворота у печальной Чёрной башни и миновав строение бургграфства и седые башни базилики Св. Иржи, или же с фасада, идя по Новой замковой лестнице, мимо старых дворянских домов, вдоль позднего портала Скамоцци, но когда, вступив на Третий двор замка, оказываешься перед величавым колоссом собора, стремящим к небу каменный лес декоративных колонн и арок, из всех углов вдруг выступают тени тысячелетнего прошлого и наполняют мою фантазию кипением мрачных и пёстро сверкающих образов. Из сумрака давних веков всплывает передо мною рой первых христианских храмов; вижу таинственный взгорок Жижи, где когда-то священное пламя высоко взлетало в кругу славянских жрецов; вижу и каменный престол, на котором старинные Пршемысловичи обувались в лыковые лапти своего праотца».

Как истинный пражанин, С. Чех не может окунуться в далёкое прошлое, минуя архитектурный шедевр готической эпохи. Стены знаменитого собора тоже возвышаются в непосредственной близости от «Викарки». Автор, в частности, добавляет:

«Но вдруг расплываются эти картины, и вместо них встает передо мной храм Святого Вита; ещё не достроены его хоры, но уже сияет он во всём блеске своей новой красы, и входит в него Карл в золотом королевском одеянии, окружённый блистательной свитой духовенства и рыцарей; потом появляется строгая фигура вифлеемского проповедника, смело прибивающего свой вызов на диспут о торговле индульгенциями на двери храма; тут кудрявая голова Иржи из Подебрад гордо несёт сияющую корону; там Владислав Польский шествует во всём своём великолепии; вдруг заполняется двор иноземными фигурами в испанских одеждах или в тёмных ризах астрологов; а теперь в телегах, окружённых отрядами наёмников, совершают свой крестный путь к Белой башне белогорские мученики – и дальше, всё дальше ткётся причудливое полотно картин радостных и печальных, возвышенных и ужасных.