Нелюди, противостояние

Ильич, разбивая колени о валуны, конструировал плот из прибитого к берегу слома. Не обращая внимания на птиц, предвестников появления врагов. Человеческих и нет. Сил не хватало. Тело била лихорадка.

Пробилось солнце сквозь мрак туч. Замерзшие руки не справлялись с узлами. Слезы сами текли из глаз. Челюсти болели от сжатия зубов. Жажда отошла. Он не замечал, как опорожнялся, моча штаны. Терзал голод, окуная его в помутнение. Зрение медленно восстанавливалось.

Над головой тревожный крик птиц. Ильич огляделся – бурое пятно, медленно идущее в его направлении.

– Сука… Жить и убивать тварей!

Ползая на четвереньках, он собрал свой скарб и, столкнув едва скрепленный плот, вошел в воду. С трудом взобравшись на мокрую древесину, он провалился в темноту.

Очнулся Ильич от того, что захлебывался. Его голова свисала с разваливающегося плота. Мешок спасти он не успел. С ним ушли под воду надежды на спасение.

– Жить… – прохрипел Ильич и, соскальзывая с развалившегося окончательно плота в воду, погреб к песочной отмели, выступающей на сгибе реки.

– Убивать тварей…– прошептал он, когда голова легла на песок, тело все еще оставалось в воде.

Придя в себя, он выбрался из воды. Тело деревенело вместе с одеждой. Движениями, отточенными до автоматизма, он собирал сушняк и составлял конструкцию костра. Он спешил, боясь, что руки откажутся двигаться раньше, чем он сможет зажечь зажигалку. Но осознание реальности навязала память – он вспомнил, что зажигалка осталась в мешке. С хрипом отчаяния он упал в незажженные дрова.

Его тело горело, оно скорее тлело над большим костром, и бесы растаскивали его на куски. Они рвали его, дергая за отрезки плоти. Куски были похожи на те, что он ел, доставая из мешка, оставленного Портным. Затем бесы влили в его глотку горящую лаву.

*

Очередная атака. Батальон наскоком занимает село за селом и проходит дальше, оставляя после себя пустоту. Запах гари и пороха. Тления и разложения. Запах смерти. Бой катится вперед, то нарастая какофонией звуков, то затихая. Под вечер стих совсем. Слышны лишь отдельные выстрелы.

Среди уцелевших домов села остановилась группа мотоциклов и автомобиль. Красноармейцы. Из домов выходят оставшиеся после боя мирные жители. Плачущая старушка с распростертыми руками идет навстречу к группе военных.

– Миленькие, спасители наши вернулись… – Пожилая женщина, причитая, повисла на руках солдат.

Но красноармейцы бесцеремонно оттолкнули причитающую, и группа разбежалась по уцелевшим домам. Раздались выстрелы, крики отчаяния и боли, слышался рев женщин. Потом все стихло. Из одного из домов вытолкали еще одну пожилую женщину.

– Что же вы делаете, ироды! Вы хуже немцев…

– Время такое, мать, – раздался ответ солдата Красной армии, кладущего в коляску мотоцикла награбленное. – Ты что-то взял, Колян?

– Есть немного, – донесся смех.

– Валю мою, – заплакала женщина, повиснув на плече стоящей на коленях односельчанки, – снасильничали…

Небольшая колонна двинулась по дороге. Догорало село. Плач оставшихся в живых селянок. Целой осталась одна из хат.

Вскоре мотоцикл, едущий впереди колонны, наткнулся на немецкий патруль. Раздались автоматная очередь и вопль, извещающий о появлении русских.

Но громкий крик на немецком: «Благочестивая Марта!» остановил готовый начаться бой.

– Она уже не та! – раздался ответ и приглушенная ругань.

Подразделение Людвига возвращалось в расположение части.

– Вы настоящая свинья, Хельмут! – рассмеялся Людвиг. – Что вы там устроили?

– Мы лишь выполняли приказ, оберштурмфюрер, – ответил эсэсман, сидящий рядом с водителем. – А каким образом – командованию все равно. Результат налицо.

– Отличная работа, парни. А как наши балтийские коллеги?

– Они вели себя, как дикие псы, – ответил Фридрих. – Или как дикие свиньи.

– Что-то было для меня, Фридрих?– Людвиг заглянул с надеждой и жадностью в глаза подчиненного.

– Да, оберштурмфюрер… Не без этого.

– Надеюсь, ты не наследил? – Людвиг удовлетворенно вздохнул.

– Все в порядке.

Командир закрыл глаза, улыбаясь. Вечерний морозный воздух подавил запахи войны и возбудил голод. Людвиг был голоден. Он уже знал, что приготовят ему на ужин. На поздний ужин. Как хорошо иметь личного повара. Людвиг берег его. За что тот кормил его изысканными блюдами, проявляя всю фантазию в их приготовлении. Основа блюд была неизменна.

– Непременно Шуберт…– не открывая глаз, проговорил Людвиг.

– Я не расслышал, оберштурмфюрер.

– Шуберт, мой юный друг, Шуберт.

Повар уже с утра описал блюдо, которое он приготовит к позднему ужину при наличии необходимых ингредиентов. Блуждая в своих предвкушениях, Людвиг добавил туда французское коллекционное и неотъемлемую классику. Сегодня это и был Шуберт.

Заходя в дом и приготовленную для него комнату, он дистанцировался от ругани подчиненных, стягивающих с себя форму русских солдат. Все это вторично.

Ужин. Вино. Блюдо. Музыка. Музыка во всем: во вкусовых ощущениях, атмосфере затихших боев в преддверии новых наступлений.

*

Ильич шел на поправку. Он третьи сутки находился в доме лесника. Тепло и травяные отвары, сопровождаемые едва слышным шепотом хозяина, чудотворно делали свое дело.

Лесник, «здоровенный детина лет шестидесяти», так и остался крепким, каким был в молодости. Возраст подчеркивали выступающий вперед живот и седина. Ну и лицо – оно напоминало лик старца с икон, которые видел Ильич в доме бабки в детстве.