Тайна пролива «Врата скорби». Том третий

Тайна пролива «Врата скорби». Том третий
Василий Лягоскин

Победа над Спящим богом завершила цикл приключений полковника Кудрявцева и его товарищей в далеком прошлом Земли. И… открыла новый! Что ждет их в новом мире и что это за мир? Какое задание предстоит теперь выполнить людям, уже отстоявшим право человеческой цивилизации на существование? На эти вопросы, несомненно, ответ найдется. Потом – когда будут отражены первые атаки непримиримых врагов, и рядом, плечом к плечу, встанут новые друзья.

Тайна пролива «Врата скорби»

Том третий

Василий Лягоскин

© Василий Лягоскин, 2017

ISBN 978-5-4485-7012-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Профессор Романов. Куда мы попали?

Солнце пекло немилосердно. Еще и эйфория от победы добавляла жару в разгоряченное тело. Но пот, который выступал на широком лбу Алексея Александровича, мгновенно высыхал – так, что его не приходилось поминутно вытирать. Такое сладкое слово «Победа!» заполняло все тело, без остатка. Казалось, ничто в этот день не сможет потеснить его в душе – ни кровавые останки двух предводителей племени неандертальцев, ни горькое понимание того, что в экспедициях разведгруппу никогда больше не будет сопровождать бесстрашный алабай, ни…

– Командир!

Этот окрик, полный недоумения и нешуточной тревоги, вернул профессора Романова с небес на грешную землю; на ту самую землю, где только что закончил свое тысячелетнее существование Спящий бог. То обстоятельство, что злокозненное божество, источник всех их бед (и обретений – что уж отрицать!) оказался одной из ипостасей их командира, полковника Александра Николаевича Кудрявцева, почти не удивило профессора. Над этим можно будет подумать потом, в уютной гостиной, за чашкой крепкого чая. Теперь же…

Все, как по команде, обернулись к огромной фигуре сержанта Левина. Последний, как оказалось, был одним из немногих, кто наблюдал за беспримерной битвой человека с богом (точнее, человека с самим собой), облаченным в полный боевой наряд. Шлем из непробиваемой пластмассы, что Борис (он же Барух, он же римский патриций Марк Туллий) держал в руках, лишь подчеркивал его ежесекундную готовность к бою.

– Вот так же, – успел невольно подумать Алексей Александрович, – Борис когда-то жил в режиме «Всегда готов» в далеком… будущем – в горах Афганистана. И вдолбил эти навыки в Борькину голову командир, Александр Николаевич.

А полковник Кудрявцев уже стоял рядом с Левиным, и тот чуть растерянно, но очень четко докладывал:

– Нет никаких неандертальцев, товарищ полковник! Ни их самих, ни стойбища… И вообще – ничего нет!

– Ага, – вспомнил Романов последний приказ командира, – это именно Борис побежал за вождем Дену, лишившимся сегодня деда и сына, и оставшимся единственным и последним «Высшим не-зверем». Впрочем, есть еще маленький Де… или нет?!

– Поконкретней, сержант! – резкий командный голос заставил Левина вытянуться по стойке «Смирно», а потом четко доложить:

– Товарищ полковник! За пределами лагеря наблюдается полное отсутствие привычной местности. Нет ничего – ни стойбища, не степи, ни стад животных.

– А что есть?

Сержант на пару секунд задумался, а потом выпалил:

– Степь! Бескрайняя степь. Совсем другая. И трава не совсем обычная – какая-то рыжая.

– Высохла, что ли? – это рядом с командиром возник вездесущий Никитин.

Он, кстати, тоже был в костюме разведчика; только шлем где-то оставил. Сержант пожал плечами, и поднял голову вверх, вслед за командиром. Профессор, да и многие рядом, высыпавшие из цитадели сразу после низвержения божества, тоже устремили взгляды кверху, чтобы тут же прикрыть глаза от ослепительных лучей солнца – кто чем. Сам профессор воспользовался ладошкой. Но и сквозь нее – показалось Алексею Александровичу – радужную оболочку, и дальше, хрусталик, и даже часть головного мозга, отвечающего за зрение, немилосердно жгло. И он совсем не удивился, когда полковник Кудрявцев громким голосом скомандовал:

– Всем в укрытие! Живо все в цитадель!

Команды Александра Николаевича все привыкли выполнять без рассуждений. В том числе и потому, что полковник обычно подробно объяснял; буквально «разжевывал» каждое свое распоряжение. После его выполнения, конечно. И всегда Алексей Александрович удивлялся разумности и очевидной необходимости выполнения принятого решения; но больше тому, что ему самому, в прошлом (или будущем) профессору Санкт-Петербургского университета, не пришла в голову такая простая мысль раньше. Теперь же в голосе командира Романов различил и тревожные нотки. В сердце профессора, тоже бросившегося к распахнутым настежь дверям, противно заныло: «Неужели сработало то самое чувство прорицателя, которое командир уже давно не демонстрировал? Неужели?!..».

Последняя мысль не успела сформироваться; ее перебил ужасный рев, который буквально подтолкнул в спину Романова, уже влившегося с общей человеческой рекой в просторный холл цитадели. За себя Алексей Александрович не беспокоился; надежность цитадели, возвышающейся над Цветочным городом, была проверена в недавней битве со Спящим богом. Но успеют ли скрыться от неведомой пока опасности; вбежать в двери, прежде казавшиеся такими широкими, а теперь немилосердно узкие, все, включая самого последнего из сородичей – полковника Кудрявцева? Командир, конечно же, не скроется за нерушимыми стенами, пока не убедится – снаружи не осталось никого.

Алексей Александрович замедлил было шаг, чтобы убедиться – это именно командир с громким стуком захлопнул входные двери, отрезая от надежного, уютного мирка цитадели и грозный рев неведомого врага, и солнце, такое неласковое сегодня, и все остальное, не имевшее отношение к главным ценностям нынешнего бытия профессора Романова. Последняя мысль заставила работать ноги быстрее. Теперешний профессор – молодой и тренированный разведчик – одним дыханием вбежал по крутой лестнице на самый верхний этаж – в зал с круговым панорамным окном, откуда совсем недавно он наблюдал за битвой полковника, и где находилась главная ценность этого мира.

– И всех остальных тоже! – Романов только теперь почувствовал, как разжалась внутри тугая пружина.

«Спусковым крючком» для этой пружины послужило встревоженное, но одновременно вспыхнувшее радостью лицо самого родного человека во Вселенной – Тани-Тамары. Русская никарагуанка прижалась к мужу всем телом; прежде всего животом, который тут же ткнулся в профессора чуть заметным толчком новой жизни.

– Дочки, – профессора захлестнуло теплой волной, имевшей запах любимой женщины, и маленьких, еще не рожденных человечков, – вот так бы и стоял, не отпуская тебя, родная…

Отпустить пришлось. Не совсем, конечно; к панорамному окну – к той его части, что выходила на частичку садов Семирамиды, которые очень органично вписались меж артефактов самых различных земных народов, и где толпился практически весь Совет; еще и несколько «лишних» затесались… Так вот – к командиру, который неведомым образом оказался тут раньше профессора, он подошел в обнимку с Таней-Тамарой. Полковник не обернулся, лишь чуть подвинулся, плотнее прижавшись к Оксане, тоже придерживающей руками большой живот.

– Как она-то успела?! – удивился было Алексей Александрович, вспомнивший, что совсем недавно Кудрявцева стояла внизу, рядом с мужем, – разве что он ее сюда на руках принес?

А потом и эта, и все остальные мысли растаяли бесследно; осталось лишь ярость и безмерное огорчение при виде непотребства, творящегося в любимом месте отдыха горожан. Посреди чудесного парка топтался огромный зверь, напомнивший профессору хищников, с которыми разведгруппе пришлось столкнуться за рекой, за Волгой.

– Да это же тираннозавр! – первым, конечно же, воскликнул Толик Никитин, тоже прижимавший к себе беременную «половинку», – какой огромный!

Зверь, действительно сильно напоминавший и очертаниями, и повадками – ломаными прыжками – вымершее доисторическое животное, топтался по цветущему уголку города с видимым (так показалось профессору) удовольствием. И он многократно превышал тех, чью популяцию под корень извела разведгруппа.

– Пожалуй, ростом будет как раз с цитадель, – решил Алексей Александрович, крепче прижимая к себе супругу.

– Ты лучше на дубинку в его руках посмотри! – посоветовал Анатолию Левин, который уже занял свое место согласно боевого расчета.

Он стоял у «Корда», закрепленного на станке как раз напротив разгрома, что учинял сейчас хищник. Его палец расположился на спусковом крючке крупнокалиберного пулемета производства Ковровского завода имени Дегтярева, и профессор вдруг прочувствовал нестерпимое желание сержанта нажать на этот крючок, и не отпускать его, пока в ленте не закончатся патроны двенадцатого калибра.

Зверь за оградой первого периметра обороны города как раз высоко поднял дубинку, которая представляла собой толстый ствол какого-то дерева, очищенный от сучьев, и обрушил ее на крышу русской бани. Здание, которому была нипочем ярость Спящего бога, сплющило, как картонный домик. Зверь еще и наподдал по руинам трехпалой ногой, «украшенной» страшными когтями-кинжалами. Бревна, обломки досок, искореженное железо и кирпичные обломки от печки полетели направо, добавляя разрушений в саду. В зале раздался общий вздох боли и негодования; профессор отметил это, лишь когда понял, что сам чуть не плачет при виде чудовищного разорения воплощенной мечты. Этот многоголосый стон разрезала, как острым клинком, команда командира:

– Бэйла!

Обычно после этой короткой команды, в которую в бою превращалось имя снайпера разведгруппы, раздавался выстрел; или два, три… в зависимости от целей, которые нужно было поразить. Здесь цель была одна – огромная, по которой промахнуться не смог бы даже профессор. Романов не заметил, как в руке полковника оказался пульт автоматического управления толстыми стеклами панорамы; непробиваемая пластмасса дрогнула, и раздалась надвое – как раз напротив снайпера. На этот раз в руке Бэйлы Никитиной был американский трофей – страшный в своей точности и убойной силе «Барретт». Сухо и громко в замкнутом пространстве грохнула винтовка, и Алексей Александрович, как и многие вокруг отличавшийся в последнее время исключительным зрением, увидел, как от височной доли громадного зубастого черепа брызнуло кровью, и чем-то на удивление мелким и (так показалось Романову) неопасным для жизни бесчинствующего животного. Но удар стальной пули зверь, несомненно, ощутил. В узкую щель успел ворваться возмущенный, и угрожающий рев, который перебил звук второго выстрела. Было ли это совпадением, или гигант обладал предчувствием, сравнимым с тем, что отличало полковника Кудрявцева? Зрение не подвело профессора и на этот раз. Он прекрасно видел, как оба глаза «тираннозавра» отгородились от мира веками, и пуля, вылетевшая из оружия с прицельной дальностью в две тысячи метров, и пролетевшая не больше сотни из них, не смогла пробить эту тонкую преграду! Да – уродливую голову ощутимо дернуло назад; да – в реве чудовища добавилось жалобных ноток, но зверь лишь мотнул мордой, разбрызгивая кровь, и открыл глаза – целые, и горящие всесжигающей яростью. Он пригнулся, явно собираясь совершить прыжок к цитадели – туда, откуда летели больно жалящие стальные «осы». Но раньше прозвучала еще одна команда Кудрявцева:

– Сержант! Короткими.

Теперь стекло разверзлось перед хищным стволом «Корда». Одновременно Бэйла едва успела дернуть свой «Барретт» назад, и щель против нее «затянулась» от невидимого Романову движения пальцев командира. Первая очередь на три патрона двенадцатого калибра впечатления на профессора не произвела. Алексей Александрович видел прежде, как единственная пуля отбрасывает назад взрослого бизона, «летевшего» ей навстречу. А еще – как целая очередь буквально разрывает в клочья стаю медведесобак. Теперь же весь эффект от страшных тяжелых пуль выразился в строчке кровавых отверстий на брюхе тираннозавра (может, болезненных, но явно не смертельных) и оглушительном реве разъяренного зверя.

Очередной команды Кудрявцева Александр Николаевич не услышал; скорее всего, с подчиненным полковник обменялся какими-то безмолвными знаками, понятными лишь им двоим. Немилосердно терзающий уши вой раненого животного как отрезало – это перед «Кордом», так и не доказавшим свое превосходство над живой плотью, сомкнулись прозрачные створки. Но ярость, которая выплескивалась из тираннозавра, казалось, пробивалась сквозь нерушимую преграду. Так же, как огонь неповрежденных диких глаз, обещавший сжечь, испепелить безумцев, посмевших встать на его пути. И даже (профессор каким-то чудом угадывал, «читал» мысли зверя!) нанесшего ему мучительные, хоть и не опасные раны.

– А ведь я действительно читаю его мысли! – изумился, а потом ужаснулся Алексей Александрович.

Ужаснулся – потому что понял – это сам зверь внушает свои мысли! И что если он сейчас… Последняя мысль ужасного создания материализовалась – в страшном ударе дубинкой, которая обрушилась на стену, что отделяла центральную часть города от жилой, и от порушенного парка. Что было для несокрушимого пластмассового монолита обыкновенное бревно? Пусть огромное; пусть явно очень твердое, способное передать ярость монстра, оно переломилось с громким противным треском – словно это у самого тираннозавра хрустнул хребет. Профессор готов был поспорить на что угодно, что этот звук действительно прозвучал в его ушах. Столь же непроизвольно поморщились и дернулись ладонями к головам многие вокруг. Но кто явно расслышал этот треск – так это сам динозавр. Он с проступившим на морде изумлением поднес к собственным глазам обломок гигантской дубинки, и взревел (так понял из-за стекла Алексей Александрович), облекая свое недоумение и ярость во вполне понятный вопрос:

– Как это?! Кто посмел встать между мной и жертвой?!!

Романов содрогнулся. Только теперь до него дошло – мысль динозавра действительно была реальной; и она с легкостью преодолевала прозрачную преграду, которая прежде казалась абсолютной защитой – от всего и всех. Холодным и отрезвляющим душем на профессора, и остальных соратников, тоже побелевших от недоброго предчувствия, пролились слова командира:

– Да, такого варианта мы не рассматривали. Что ж, учтем. А ты, дружок, сам напросился. Теперь тебя в живых оставлять никак нельзя.