Риббентроп. Дипломат от фюрера

.

Лотар был настолько серьезно болен, что уехать не смог; его интернировали, но вскоре поместили в туберкулезный госпиталь, а затем разрешили покинуть страну. Иоахим, бросив всё, поспешил выехать из Канады и 15 августа 1914 года сел в Нью-Йорке на голландский пароход «Потсдам», следовавший в Роттердам. Соединенные Штаты объявили о строгом нейтралитете, но не протестовали против британской блокады, нарушавшей международное право. «Владычица морей» объявила, что ее флот будет останавливать следующие в Европу суда нейтральных стран, осматривать их и интернировать всех граждан Центральных держав. Через эту блокаду Риббентропу предстояло прорваться.

«Настроение на пароходе было веселым и патриотическим. Поступали [по радио. – В. М.] победные известия. Один офицер генерального штаба регулярно делал доклады о положении на фронтах. Пели песни, строили планы – словом, вели себя так, как будто мы уже дома. Правда, я этого оптимизма не разделял и считал, что англичане не пропустят запросто целый корабль с немецкими резервистами. Я обнаружил, что один мой друг, лейтенант-артиллерист из Меца, имевший швейцарский паспорт, служил на этом пароходе кочегаром, и с его помощью на всякий случай нашел для себя укромное место в угольном бункере.

По приближении к английскому побережью на корабле стало потише. Вскоре показался английский торпедный катер, и на борт поднялись матросы с примкнутыми к винтовкам штыками. Мы в каютах с напряжением ожидали, что же произойдет дальше, но пароход продолжал двигаться. Когда же мы заметили, что он изменил свой курс и направляется к английскому берегу, веселое настроение как рукой сняло. […] На следующий день на борт взошел офицер британского “Интеллидженс дипартмент” и через капитана-голландца объявил, что все немцы будут высажены на берег и интернированы.

Теперь каждый должен был выкручиваться в одиночку. Я прежде всего вышел на рекогносцировку на палубу и, как нарочно, наткнулся на этого офицера. У нас завязался разговор. Тогда я еще говорил по-английски довольно правильно [похвальная скромность: Риббентроп всегда хорошо владел этим языком. – В. М.], а он принадлежал к числу тех многочисленных англичан, которые испытывали определенную симпатию к иностранцу, говорящему на их языке. Слово за слово, и когда я сказал, что еду из Канады, выяснилось что кэптэн прежде был адъютантом генерал-губернатора герцога Коннотского и у него есть в Оттаве много знакомых, именно тех, с которыми я недавно расстался. Теперь мне было легче признаться: да, я немец, визы у меня нет, но мне надо во что бы то ни стало вернуться в Германию. О том, что я, несмотря на свою негодность к военной службе, хочу стать солдатом, я благоразумно умолчал, иначе он бы не решился помочь мне. А так мы договорились, что я могу остаться на борту; и он поставил в моих бумагах штамп “Passed by Military Authorities” [ «Пропущен военными властями». – В. М.].

Но самое тяжкое испытание еще предстояло. Когда все мои немецкие друзья покинули пароход[7 - В принципе этого было достаточно для того, чтобы заподозрить в следовавшем из Канады Риббентропе английского агента, однако никто не заподозрил.], было объявлено, что на берег следует высадить и всех остальных пассажиров – врачей и граждан нейтральных стран. Мне стало ясно: лишь только я окажусь в Фалмуте, оттуда по телеграфу запросят Канаду, где я известен как немец, и меня задержат. […] Если я хотел плыть на “Потсдаме” дальше, надо было действовать немедленно. Всех нас, оставшихся пассажиров, собрали в кают-компании под охраной известного своим дружественным отношением к немцам стюарда. Я сунул ему в руку несколько золотых монет, попросив разрешения отправиться в угольный бункер к моему другу. Стюард выбрал подходящий момент и доставил меня вниз, где мне удалось спрятаться в довольно малоприятном месте за горой угля. Здесь я и оставался, пока “Потсдам” не вошел в устье Шельды; я пробрался в свою каюту, чтобы быстренько умыться. Неожиданно для себя я нашел там свои вещи совершенно нетронутыми. Узнал я и о том, что в поисках меня, исчезнувшего пассажира, пароход был подвергнут обыску. Когда потом мы ехали поездом через всю Голландию, мне пришлось пережить еще одну, последнюю неожиданность в этом богатом необычайными событиями возвращении на родину: появившийся в моей каюте стюард, тот самый, который отправил меня в угольный бункер, оказался немецким офицером и вернул мне мои золотые монеты»

.

Эту драматическую историю Риббентроп записал только в Нюрнберге, но, видимо, рассказывал ее и раньше. Еще до Второй мировой войны она проникла в печать, пережив невероятные превращения, как будто правда была недостаточно увлекательной. Под пером Ганса фон Гюнтера, автора первой из фантастических (или альтернативных?) биографий Риббентропа, она превратилась в историю голландского грузового судна «Эмилия», на борту которого не было никаких пассажиров и где только в открытом море пред изумленными очами капитана предстал двадцатилетний немец, спрятавшийся в одной из спасательных шлюпок. Тот признался, что едет защищать родину, что он сын полковника, внук и правнук генерала. Капитан позволил ему остаться и спрятаться в угольном трюме при приближении к берегам Британии. «Эмилия» прибыла в Роттердам 14 августа 1914 года – обратим внимание на дату

. Сказка на этом не заканчивается, но обо всем в свой черед…

Начало войны позвало под знамена и старшего Риббентропа, который вернулся на действительную службу, в 1915 году заслужил Железный крест 1-го класса в бою под Бржезанами в австрийской части Польши и вышел в отставку, на сей раз уже окончательно, в чине подполковника. Иоахим, избежав медицинского обследования, поступил добровольцем в размещавшийся в Торгау 12-й Тюрингский гусарский полк (Th?ringische Husaren-Regiment Nr. 12), в составе которого его дед по материнской линии воевал с французами в 1870 году.

«В первый же день моего рекрутского бытия я совершил непростительную ошибку: на вопрос моего строгого вахмистра, умею ли я ездить верхом, я, само собой разумеется, ответил утвердительно, ведь с юношеских лет я все-таки на лошади иногда сидел [автор снова скромничает, ибо в тех же мемуарах пишет: «Очень рано пробудилась в нас и любовь к лошадям, унаследованная от отца, который был большим лошадником». – В. М.]. Мое опрометчивое утверждение обернулось сущим позором: вахмистр тут же приказал мне показать свое умение на норовистом коне. Я падал с него так часто, что под конец и сам уверовал, что никогда в жизни не сидел в седле. Эти старые кавалерийские вахмистры хорошо знают, как обращаться с желторотыми юнцами-рекрутами, когда дело касается святой военной службы! Но потом я с этим грозным унтером хорошо поладил»

.

Через четыре недели Риббентропа отправили на фронт. О пережитом во время войны он не успел написать ничего, кроме двух фраз: «В этом самом полку я провоевал на Востоке, а потом на Западе с перерывами, вызванными несколькими ранениями и тяжелым заболеванием, до весны 1918 года. После моего последнего ранения летом 1917 года я получил Железный крест первой степени»

.

Недостаток достоверной информации породил множество слухов и легенд. Наиболее безобидным можно считать утверждение, что на самом деле он получил Железный крест 2-го класса и позже, служа в министерстве, добился его замены на крест 1-го класса. Куда романтичнее звучит история, поведанная Гюнтером и пересказанная – без ссылок на автора – Дугласом Гленом (если это вообще не одно и то же лицо). Оказывается, уже на германской границе возвращавшийся из Америки Риббентроп был с пристрастием допрошен офицером, которому сообщил, что владеет, помимо английского и французского, испанским и русским[8 - Риббентроп пытался учить русский язык, находясь в действующей армии на Восточном фронте, но не преуспел в этом.] языками. Выслушав его рассказ и просмотрев бумаги, офицер объявил юноше, что тот будет… отправлен за границу с секретной миссией. «Нет, нет! – закричал Риббентроп. – Я хочу быть настоящим солдатом, как мой отец и все мои предки. Я не для того пробирался на родину, чтобы стать шпионом!» Офицер наставительно сказал: «Долг каждого настоящего немца защищать Отечество. Любое средство для достижения этой цели хорошо», – и отпустил его с миром. Риббентроп прибыл в 12-й гусарский полк… Здесь история обрывается и возобновляется только в декабре 1915 года, когда лейтенант фон (!) Риббентроп, тайно прибывший в США на подводной лодке, представляется германскому послу графу Иоганну фон Берншторфу и военному атташе капитану Францу фон Папену. Папен, которого выследили и вот-вот должны были выслать из Америки, поручил лейтенанту руководить сетью тайных агентов и диверсантов, призванных мешать Соединенным Штатам помогать странам Антанты. Его ближайшим помощником стал Игнац Требич-Линкольн – один из самых знаменитых авантюристов ХХ века – крещеный еврей из Венгрии, успевший побывать депутатом британского парламента от Либеральной партии. После вступления США в войну против Германии в апреле 1917 года Риббентроп вернулся на родину путем, «достойным приключенческого романа»

.

Разумеется, всё это вымысел от начала до конца. Берншторф и Папен оставили подробные мемуары, в которых о Риббентропе – применительно к описываемым событиям – нет ни слова; то же относится и к биографии Требич-Линкольна. Посол признал, что субсидии на пропагандистскую деятельность шли через него, что он помогал немцам призывного возраста и резервистам вернуться на родину, но категорически отрицал свою вовлеченность в саботаж, хотя «горячие головы» обращались к нему с подобными предложениями. Папен занимался сбором информации, возможно, переходя границы закона, но тоже не связывался с непрошеными «диверсантами». Его причастность к актам саботажа не была доказана, хотя бумаги военного атташе не вполне честным путем попали в руки «нейтральных» американцев и воюющих англичан

.

Можно было бы не останавливаться на этой нелепой истории, если бы не ее показательность. Риббентроп вспоминал: «В Нью-Йорке [при отплытии в Европу. – В. М.] я слышал, что жадные до сенсаций канадские газеты, поддавшись психозу первых дней войны, стали распускать интригующие слухи о “бегстве шпиона Риббентропа”»

. Биографы таких статей не обнаружили. Думаю, что Иоахима подвела память и он имел в виду россказни Гюнтера и Глена, которые даже Шварц в 1943 году назвал «чистой выдумкой»[9 - Он цитировал сообщение некоей «канадской леди»: «Все, кто знал Риббентропа во время его пребывания в Оттаве и симпатизировал ему, ныне сходятся в том, что его истинной целью был шпионаж», – но заявлял о своем несогласии с этим утверждением.]. Но выдумка оказалась живучей, проникнув в некролог, который посвятила казненному Риббентропу лондонская «Таймс».

В жизни все складывалось намного прозаичнее. В апреле 1918 года Риббентропа признали негодным к службе на передовой по состоянию здоровья и в чине обер-лейтенанта отправили в Константинополь адъютантом уполномоченного Военного министерства при армии Османской империи – все еще союзной, но норовящей отделиться от Центральных держав. Служба, видимо, была не очень обременительной, поскольку оставляла время для написания статей в газету «Фоссише цайтунг»

 – возможно, анонимно или под псевдонимом (биографы их не обнаружили или, во всяком случае, не цитировали). Там же Иоахим познакомился с начальником штаба 4-й турецкой армии подполковником фон Папеном и молодыми дипломатами Гансом Дикхофом и Вильгельмом Фабрициусом, которые едва ли могли предположить, что через двадцать лет станут служить под его началом. Со временем знакомство укрепилось благодаря семейным узам: Дикхоф и Фабрициус были женаты на сестрах Йенке, брат которых Альберт Йенке в 1922 году женился на Ингеборг, младшей сестре Иоахима (в 1939 году Риббентроп назначит его советником посольства в Турции при после Папене).

Под пером «фантастов» Папен превратился в главу германской шпионско-диверсионной сети на Ближнем Востоке, а «лейтенант Риббентроп, еще не остывший от актов саботажа в Америке, для этих целей был идеальным орудием». Особенно забавно звучит рассказ о том, как Папен бежал из Иерусалима в одной пижаме, разбуженный Риббентропом за несколько минут до того, как англичане захватили его дом. Офицерам удалось скрыться, но бумаги Папена оказались в руках противника

. Истине здесь соответствует только последнее утверждение: бумаги действительно попали к англичанам.

Подлинная биография Риббентропа нисколько не похожа на фильмы про Джеймса Бонда. Летом 1918 года, когда положение Турции из критического превратилось в катастрофическое, его вызвали в Берлин для доклада. «Один из господ в центральном отделе военного министерства, к которому я явился, счел мое сообщение столь важным, что уже через несколько часов мне пришлось лично докладывать самому военному министру [Пруссии, Герману. – В. М.] фон Штайну – бывшему начальнику и хорошему знакомому моего отца. Но он принял меня крайне немилостиво. Признать перед молодым лейтенантом ненадежность турецкого союзника военному министру никак не улыбалось; он прервал мой доклад и стал расспрашивать меня… о немецких школах в Турции! А потом довольно холодно – но с приветами отцу – позволил удалиться»

.

Не эта ли поездка породила легенду о предании Риббентропа суду за дезертирство, когда за него заступился Папен? «Фантасты» пишут об обвинении в «самовольном оставлении части» и объясняют его шпионскими подвигами в Америке, о которых даже командиру полка знать не полагалось. Папен, посвященный в тайну, не мог ее раскрыть, но поручился за товарища словом офицера

.

По воспоминаниям Риббентропа, он узнал об отречении кайзера и окончании войны от своего непосредственного начальника, майора Майера, так что происходило это, видимо, в Константинополе или поблизости от него. К тому времени большую часть немцев, включая посольство, уже эвакуировали через Одессу и Севастополь – единственный путь к отступлению до тех пор, пока у Германии сохранялись дипломатические отношения с большевиками, но вскоре и он был отрезан

. Не приводя дат, Риббентроп прочертил такой пунктир: «После интернирования в азиатской части Турции, ночной переправы через Босфор, чтобы не дать документам военного министерства попасть в руки врага… после попытки пробраться в Германию через Россию, после уличных боев в Одессе и обратного пути в Константинополь мне, наконец, посчастливилось вернуться на родину через Италию»

. Произошло это в начале 1919 года: одни источники называют январь, другие – март.

Явившись в Военное министерство, обер-лейтенант Риббентроп получил приказ принять участие в подготовке мирной конференции. В официальных изданиях нацистского периода он фигурирует как ее участник, хотя до Парижа так и не добрался. Германское правительство отказалось подписывать предложенный ему кабальный договор. Ужесточение блокады вынудило Берлин принять его, но Матиас Эрцбергер, поставивший свою подпись под договором, позже поплатился за это жизнью (Риббентроп послал его вдове телеграмму соболезнования).

Сделав окончательный выбор в пользу гражданской жизни, Иоахим вышел в отставку и поступил на службу в «берлинский филиал одной старой бременской фирмы, занимавшейся импортом хлопка… После того, как мне удалось осуществить несколько удачных сделок, я приобрел еще большее доверие хозяев, которые относились ко мне с поистине ганзейской купеческой широтой»

. Первые заработки пошли на поправку семейных дел, включая выплату долгов за лечение брата Лотара, которое так и не спасло его от ранней смерти в декабре 1918 года. Но главным бизнесом отставного гусара стал не хлопок, а спиртные напитки.

Недоброжелатели не упускали случая обозвать Риббентропа «торговцем шампанским». Сам он предпочитал уклончиво говорить об «экспортно-импортной фирме». Несмотря на послевоенную разруху, «спекулянты процветали, а молодежь стремилась в вихре удовольствий позабыть о своей четырехлетней героической, но, по всей видимости, бесцельной борьбе во имя Германии»

. Денег у «героев тыла» было предостаточно, и они охотно тратили их на предметы роскоши, включая французское шампанское. Риббентроп уже в 1919 году наладил его контрабандные поставки, поскольку официальный запрет на ввоз в Германию импортного алкоголя был снят лишь 1 января 1924 года. Прекрасно одетый, элегантный и учтивый молодой человек, к тому же отличный танцор, органично вписался в среду нуворишей, которым «по случаю» предлагал настоящее «Поммери» и «Вдову Клико». Шампанское стало для него знаком судьбы: в том же 1919 году на курорте Бад-Хомбург, на теннисном корте Иоахим познакомился с Аннелиз Хенкель, дочерью «шампанского короля» Отто Хенкеля (фирма Henkell & Co, основанная в 1832 году, существует до сих пор).

Аннелиз было 24 года, – на три года меньше, чем Иоахиму. Согласно расхожему мнению, она не блистала красотой, не могла похвастаться крепким здоровьем (страдала мигренями), но отличалась умом, честолюбием и сильной волей, не стесняясь перечить родителям и настаивать на своем. Их любовь была быстрой, яркой и взаимной – уже 5 июля 1920 года они поженились. Родители невесты были не в восторге от зятя: приятная внешность, хорошие манеры и знание иностранных языков (в его немецком замечали даже легкий английский акцент) едва ли могли компенсировать отсутствие образования, профессии и состояния, а опыт военной службы ценился в веймарской Германии совсем не так, как в кайзеровской. Мемуаристы приводят немало колкостей, сказанных родственниками в его адрес, включая фразу тещи: «Из всех моих зятьев больше всего преуспел самый глупый»

. Однако старший сын пишет о «бабушке Хенкель, очень любившей отца»

.

Риббентроп посвятил предсмертные записки «моей превыше всего любимой отважной жене» и написал о ней коротко, но выразительно: «Она подарила мне больше двадцати пяти лет безмерного счастья и нашу “пятерку” – троих сыновей и двух дочерей[10 - Рудольф (родился 10 мая 1921 года в Висбадене), Беттина (родилась 20 июля 1922 года в Берлине), Урсула (родилась 19 декабря 1932 года в Берлине), Адольф (родился 2 сентября 1935 года в Берлине), Бартольд (родился 27 декабря 1940 года в Берлине).]. Суждено ли кому-нибудь пережить столько любви, радости и глубокой преданности друг другу, даже и в горе, чем довелось нам вдвоем? Разве может смертный требовать от судьбы большего блага, чем это?»

Они, действительно, были хорошей парой, потому что не только любили, но и дополняли друг друга. Волевая Аннелиз подталкивала Иоахима к «деланию карьеры», едва ли предполагая, чем это может закончиться…

Отто Хенкель мог недолюбливать зятя и не одобрять его методы ведения бизнеса (клиентам приходилось выбирать: либо приобретать весь предложенный ассортимент, либо не получить ничего), но был вынужден признать в нем хорошего коммерсанта. Не допустив зятя до партнерства, он сделал фирму «Шёнеберг и Риббентроп» (Sch?neberg und Ribbentrop) своим главным торговым агентом; с 1931 года Иоахим владел фирмой единолично, переименовав ее в Impegroma, то есть «Импорт и экспорт великих марок» (Import und Export Gro?er Marken), и только после назначения послом в Лондон передал управление родственникам жены. Ко всеобщему изумлению, Риббентроп сумел прорваться не только на британский, но и на французский рынок шампанского, играя на соотношении цены и качества.

Другим его успехом стало приобретение исключительных прав на продажу в Германии виски «Джонни Уокер», причем при занятных обстоятельствах. Узнав по прибытии в Лондон о том, что конкуренты выехали в Шотландию на поезде, Иоахим арендовал небольшой самолет и приземлился прямо в поместье сэра Александра Уокера, не только опередив соперников, но и произведя впечатление на хозяина, который отдал контракт предприимчивому немцу. Если полеты в Москву в 1939 году стали сенсацией мирового значения, то можно представить, как это воспринималось пятнадцатью годами ранее! Рудольф фон Риббентроп добавил, что после Второй мировой войны Уокер «сохранил верность нашей семье» и «предоставил моей матери и мне безвозмездно средства для оплаты французского адвоката, который должен был блюсти мои права пленного против французской юстиции»

.

Иоахим быстро научился мыслить стратегически, пусть пока в пределах своего бизнеса. Дипломат Пауль Шварц, знавший его с 1919 года, вспоминал, что, отправляясь в 1926 году генеральным консулом в Коломбо (Цейлон), поручил Риббентропу организовать перевозку своего винного погреба к новому месту службы, климат которого так отличался от берлинского. Тот не только доставил всё в целости и сохранности, но приложил образцы вин и коньяков, которыми торговала его фирма. Инвестиции дали дивиденды – через несколько лет «Шёнеберг и Риббентроп» прибавили к своим рынкам Цейлон и Южную Индию

. Их бизнес пережил крах германской марки в 1923 году и начавшуюся в 1929 году Великую депрессию, так что Риббентроп имел все основания говорить: «В середине 20-х годов моя импортно-экспортная фирма стала одной из крупнейших в своей области»

.

Риббентропы обосновались в Далеме, аристократическом районе Берлина, выстроив стильную виллу на Ленце-аллее 7–9, с садом, бассейном, теннисным кортом, вышколенный прислугой, безукоризненной кухней и превосходным винным погребом. По свидетельству дочери их тогдашних знакомых – берлинских евреев-коммерсантов – Риббентропов прозвали «Риббенснобами»[11 - Записи Марион Уайтхорн на письме к ней М. Блока (9 июля 1991 года) с вопросом об отношениях ее родителей с Риббентропами. Собрание В. Э. Молодякова.]. И не без оснований.

В дополнение к материальному благополучию и светским знакомствам Иоахим решил обзавестись аристократической приставкой «фон». Республиканские законы лишили аристократию привилегий, но разрешали использовать дворянские титулы и приставки «фон» и «цу» как часть фамилии, что повлекло за собой волну усыновлений. В 1925 году Иоахима усыновила Гертруда фон Риббентроп, которую он называл «тетей». Биографы утверждают, что их общий предок жил за два столетия до описываемых событий

, однако Рудольф фон Риббентроп, несомненно, знающий историю своей семьи, по-иному описывает их родство и историю усыновления: