Тайный сговор, или Сталин и Гитлер против Америки

В годы Первой мировой войны под началом генерала Хаусхофера служил Отто Штрассер – будущий вождь нацистских «диссидентов слева» и глава антигитлеровского Черного фронта.

Ассистентом профессора Хаусхофера в Мюнхенском университете был Рудольф Гесс, принятый в семье Хаусхоферов как родной и близко друживший со старшим сыном генерала Альбрехтом, впоследствии профессором геополитики в Берлине. Среди слушателей Альбрехта видели Харро Шульце-Бойзена, офицера люфтваффе, национал-большевика и советского агента, известного под псевдонимом «Старшина» («Красная капелла»).

Более важно, что младший Хаусхофер обладал обширными международными связями, представляя за границей «человеческое лицо» рейха. Лицо было не вполне арийским: в жене генерала Марте Хаусхофер смешались фризская и еврейская кровь, тем не менее Гитлер целовал ей руку.

Гесс познакомил Хаусхофера с Гитлером, когда будущий «фюрер германской нации» сидел в тюрьме Ландсберг после провала «пивного путча» 9 ноября 1923 г. в Мюнхене и диктовал первые главы «Майн кампф». Говорят, однако, что в 1927 г. Хаусхофер отказался рецензировать «библию нацизма» в своем журнале как не имеющую никакого отношения к геополитике.

На более поздних фотографиях Хаусхофера можно видеть в окружении многочисленного семейства Мартина Бормана, ставшего вторым человеком в нацистской партии после загадочного полета Гесса в Англию в мае 1941 г. Полета, за которым стояли отец и сын Хаусхоферы и после которого они попали под постоянное подозрение властей – того же Бормана, устроившего массовую чистку «людей Гесса» в партийных рядах. Именно Карла Хаусхофера не узнавал в Нюрнберге симулировавший сумасшествие Гесс, хотя раньше писал ему из английского плена.

К советам Хаусхофера – особенно в отношении Японии – прислушивался главный внешнеполитический советник Гитлера, а затем рейхсминистр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп, в аппарате которого работал Альбрехт Хаусхофер.

Токийским корреспондентом хаусхоферовского «Журнала геополитики» в тридцатые годы был Рихард Зорге, а еще раньше статьи из Китая туда присылала американская журналистка Агнесс Смедли, коммунистка и авантюристка, связавшая свою судьбу с китайскими коммунистами.

В 1944 г. Альбрехт Хаусхофер оказался замешан в заговор против Гитлера, был арестован (отца отправили в Дахау) и 23 апреля 1945 г. расстрелян по личному указанию Гиммлера. Написанные в тюрьме «Моабитские сонеты» принесли Альбрехту посмертную поэтическую славу.

В марте 1946 г. Карл и Марта Хаусхофер добровольно свели счеты с жизнью. Жить в таком мире им не хотелось.

Что и говорить, благодатнейший материал для легенд. Но мы работаем в другом жанре. Карл Хаусхофер был первым, кто подвел полноценную теоретическую основу под концепцию евразийского континентального блока, который рисовался воображению Гото и в фундамент которого закладывал «кирпичи» Чичерин. «Общность интересов Японии, России и империй Центральной Европы, – писал Хаусхофер еще в 1913 г. (!), – станет абсолютно бесспорной в год открытия Панамского канала. Единственная комбинация держав, способная сопротивляться англосаксонскому нажиму, с мощным экономическим фронтом на юге, с флотами по обоим флангам, слишком слабыми для необдуманного нападения, но достаточно сильными, чтобы защитить континент, – это будет несокрушимое оружие против любого вмешательства» (6). Тогда, за год до Первой мировой, его не услышали. Но это было не эксцентричное оригинальничанье, как можно подумать задним числом, зная дальнейшее развитие событий. Это был результат серьезного геополитического анализа.

Для более полного понимания этого нам теперь необходимо обратиться к историческим основам и постулатам геополитики, в девичестве звавшейся политической географией. Потому что все основные действующие лица нашего исследования были в той или иной степени знакомы с ними. Они знали, о чем говорят, – в отличие от мольеровского господина Журдена, не подозревавшего, что говорит прозой.

В 1901 г. Фридрих Ратцель выпустил работу «О законах пространственного роста государств», где, подытожив свои многолетние наблюдения, сформулировал семь законов экспансии:

1. Протяженность государств увеличивается по мере развития их культуры.

2. Пространственный рост государства сопровождается иными проявлениями его развития в сферах идеологии, производства, коммерческой деятельности, мощного «притягательного излучения», прозелитизма.

3. Государство расширяется, поглощая и абсорбируя политические единицы меньшей значимости.

4. Граница – это орган, расположенный на периферии Государства (понятого как организм).

5. Осуществляя свою пространственную экспансию, Государство стремится охватить важнейшие для его развития регионы: побережья, бассейны рек, долины и вообще все богатые территории.

6. Изначальный импульс экспансии приходит извне, так как Государство провоцируется на расширение государством (или территорией) с явно низшей цивилизацией.

7. Общая тенденция к ассимиляции или абсорбации более слабых наций подталкивает к еще большему увеличению территорий в движении, которое подпитывает само себя (7).

Ратцель еще не акцентировал внимание на противостоянии Моря и Суши, как это делали геополитики следующих поколений. Он в равной степени считал Море и Сушу потенциальной основой мощи государств, сформулировав теорию «мировой державы», которая может быть и морской, и континентальной (последний вариант он рассматривал применительно к Германии). Ратцель уделял особое внимание Соединенным Штатам, экспансия которых развивалась и по суше, и по морю. Однако его современник американский адмирал Альфред Мэхэн, автор концепции «морской силы», считал наиболее важной и наиболее перспективной экспансию по морю, причем экспансию прежде всего торгово-экономическую, по необходимости поддерживаемую военным флотом. В этом коренное отличие Мэхэна, оказавшего огромное влияние не только на военную мысль, но и на политику Америки, от Ратцеля и его последователей, которые считали экономические факторы и мотивы вторичными по отношению к политическим. Так закладывались основы евразийской и атлантистской геополитических теорий, отличавшихся друг от друга настолько, что многие даже отрицали существование единой геополитики как научной дисциплины.

Противостояние Моря и Суши, которые Александр Дугин выразительно назвал «великой войной континентов», насчитывает многие тысячелетия, но стало четко осмысляться как таковое сравнительно недавно. Примеры этого находим там, где мало кому придет в голову искать. В октябре 1899 г. Валерий Брюсов – не только гениальный поэт, но и проницательный политический аналитик – писал своему другу писателю Марку Криницкому: «Война Англии с бурами – событие первостепенной исторической важности и для нас, для России, величайшего значения. Только, конечно, наши политики медлят и колеблются и забывают, что рано или поздно нам все равно предстоит с ней великая борьба на Востоке, борьба не только двух государств, но и двух начал, все тех же, борющихся уже много веков. Мне до мучительности ясны события будущих столетий» (выделено мной. – В.М.) (8). Впереди была Русско-японская война, в которой на стороне – если не прямо за спиной – Японии стояла Великобритания и которая определила отношение к России у нескольких поколений японцев, да заодно и европейцев. Вспомним хотя бы Гитлера, прямо возводившего в «Майн кампф» свои англофильские и русофобские настроения ко времени этой войны.

В 1904 г., год начала Русско-японской войны, британский географ Хэлфорд Макиндер выступил с докладом «Географическая ось истории», где ввел в научный обиход принципиально важные для геополитики понятия «сердцевинная земля» (heartland) и «опоясывающая земля» (rimland), а также «мировой остров», «внутренний полумесяц» и «внешний полумесяц». «Мировым островом» он называл Азию, Африку и Европу; «сердцевинная земля», называемая также «осевой зоной», на его схеме практически совпадала с границами Российской империи; «внутренний полумесяц» охватывал береговые пространства Евразии, а все остальное, включая обе Америки и Австралию, лежало в пределах «внешнего полумесяца». Макиндер четко противопоставлял Море и Сушу, отождествляя свои интересы с интересами англосаксонского «внешнего полумесяца», стремящегося в союзе с «внутренним полумесяцем» подчинить себе «сердцевинную землю», стратегическим центром которой являются Россия и Германия (9). Время для доклада было выбрано едва ли случайно.

Вскоре после Первой мировой войны он же писал, что контроль над территориями должен идти по следующей схеме: Восточная Европа – «сердцевинная земля» – «мировой остров» – земной шар. «Исходя из этого, Макиндер считал, что главной задачей англосаксонской геополитики является недопущение образования стратегического континентального союза вокруг «географической оси истории» (России). Следовательно, стратегия сил «внешнего полумесяца» состоит в том, чтобы оторвать максимальное количество береговых пространств от heartland’a и поставить их под влияние «островной цивилизации»… Нетрудно понять, что именно Макиндер заложил в англосаксонскую геополитику, ставшую через полвека геополитикой США и Североатлантического союза, основную тенденцию: любыми способами препятствовать самой возможности создания евразийского блока, созданию стратегического союза России и Германии, геополитическому усилению heartland’a и его экспансии» (10). Макиндер не ограничивался сферой академической и университетской науки (он преподавал в Оксфорде и в Лондонской школе экономики), но стремился донести свои идеи до хозяев британской политики: он был членом палаты общин, участвовал в подготовке Версальского договора и в организации интервенции «союзников» в России. Несмотря на ярко выраженный атлантистский характер, идеи Макиндера имели универсальное значение для развития геополитики и геостратегии.

Параллельно с развитием атлантистской геополитики развивалась и геополитика евразийская, центром которой органично стала Германия. В 1917 г. Рудольф Челлен, убежденный пангерманист, ввел сам термин «геополитика» и создал концепцию «государство как форма жизни», развивавшую «органическую теорию государства», которая господствовала в прусской правовой и политической мысли с конца XVIII в. Она удивительно перекликается с теорией «государственного организма» (кокутай), которую в первой половине XIX в. разработали японские философы «школы Мито». В обоих случаях государство рассматривалось не как механизм (взгляд, доминировавший в европейском рационалистическом сознании), но как организм, живущий по своим законам и проходящий в своей истории все стадии развития. Теория кокутай возникла под непосредственным влиянием традиционной японской религии Синто, для которой в принципе не существует неживой, неодухотворенной природы. Поэтому профессору Токийского университета Ходзуми Яцука, ведущему теоретику японского права периода Мэйдзи, не составило большого труда соединить в своих работах философское наследие «школы Мито» и прусских «органицистов», которыми он в равной степени восхищался (11).

Современник Челлена, германский мыслитель Фридрих Науманн, считавшийся либералом, в те же годы сформулировал концепцию «Средней Европы» (Mitteleuropa), предусматривавшую политическую, экономическую и культурную интеграцию этнических германцев вокруг Второго рейха Гогенцоллернов. Принципиально использовавший термин «Средняя Европа» вместо «Германия», Хаусхофер был прямым продолжателем дела Ратцеля, Челлена и Науманна, внимательно изучал работы Макиндера и Мэхэна и вряд ли прошел мимо книг и лекций Ходзуми, пик популярности которых пришелся как раз на время его службы в Токио.

После Первой мировой войны основные геополитические понятия и идеи постепенно входят в «багаж» военных, политиков, дипломатов и интеллектуалов. Противостояние Суши и Моря и вытекающие из этого выводы и последствия становятся модной темой для рассуждений и предсказаний. «На пространстве всемирной истории западноевропейскому ощущению моря, как равноправное, хотя и полярное, противостоит единственно монгольское ощущение континента (выделено автором. – В.М.)», – писал в 1922 г. один из ведущих теоретиков русского евразийства П.Н. Савицкий, позднее автор «Геополитических заметок по русской истории» (12). Блестящий прозаик – и прозорливый политический аналитик – Пьер Дрие Ля Рошель в том же 1922 г. в книге «Мера Франции» противопоставлял США и Великобританию Германии как воплощение Моря воплощению Суши, причем за Германией у него органично следовала Россия: «Германо-Россия, победоносная на Востоке». В начале 1940 г. он написал статью «Дух Моря и Дух Земли», запрещенную французской военной цензурой и увидевшую свет только четверть века спустя. Еще Макиндер наметил связь между геополитической ориентацией цивилизации и характером ее политической и социальной системы, а также господствующей идеологии: для «внешнего полумесяца» это атлантизм и либеральная демократия; для «сердцевинной земли» – евразийство, в наиболее чистом виде, и авторитаризм (переходящий в тоталитаризм); для «внутреннего полумесяца», за который идет соперничество, – сочетание и борьба обоих начал. Отмечая, что «морские народы легче пользуются свободой, чем народы континентальные», Дрие сделал интересный вывод: «Быть свободным для англичанина – значит не бояться ареста полицией и рассчитывать на немедленное правосудие властей и суда; для француза – свободно говорить что попало о любых властях (кроме военного времени); для немца, поляка, русского – возможность говорить на своем языке и провозглашать свою этническую и государственную принадлежность и использовать скорее коллективное, а не индивидуальное право» (13).

Отмечу, что Хаусхофер – будучи естественником, политиком и военным в одном лице – подчеркивал дистанцированность геополитики от идеологии: «Геополитический способ рассмотрения, цель которого – представить функционирующие в определенном жизненном пространстве жизненные формы политики как обусловленные одновременно и стабильной географической средой, и динамикой исторического процесса, имеет для всех проблем, большое преимущество, ибо он больше, чем всякий другой подход, позволяет видеть эти проблемы независимо от какой-либо партийно-политической установки и мировоззренческой односторонности… В то же время он весьма полезен для философии истории, ибо не подвержен искажениям со стороны социологических и общественно-политических доктрин и избавляет от той значительной доли предвзятости, которую они обыкновенно порождают» (14).

В 1942 г. выдающийся германский юрист, политолог и философ Карл Шмитт опубликовал работу «Земля и Море», которая вместе со статьей «Планетарная напряженность между Востоком и Западом и противостояние Суши и Моря» (1959 г.) справедливо относится к классике геополитики. Сушу и Море он рассматривал как две принципиально различные, враждебные цивилизации, дав их противостоянию (по его мнению, неснимаемому) философско-этические и юридическое толкование (15). Не знаю, читал ли кто Шмитта в те времена в СССР, а вот в Японии конца тридцатых он был очень популярен.

На рубеже 1930-х и 1940-х годов в Японии складывается своя геополитическая школа, отмеченная сильным влиянием германской традиции. Появился даже специальный журнал «Геополитика». Геополитический инструментарий охотно использовал влиятельный и широко читаемый политолог Рояма Масамити, чьи лучшие работы сохраняют значение до сих пор. Пропагандой геополитики в хаусхоферовской интерпретации занялась созданная в 1938 г. Тихоокеанская ассоциация, в правление которой вошел Абэ Итигоро – переводчик Челлена («Государство как форма жизни», 1936 г.; «Понятие геополитики», 1941 г.) и автор «Введения в геополитику» (1933 г.) – первой оригинальной книги в Японии на эту тему. 23 августа 1940 г., в первую годовщину пакта Молотова – Риббентропа (случайность или демонстративный акт?!), группа ученых во главе с Комаки Санэсигэ, известная как «киотосская школа», выступила с «Декларацией японской геополитики», призвав отказаться от копирования рационалистической, «бездуховной» европейской геополитики и создать вместо нее «истинно японскую», одухотворенную национальной традицией «императорского пути» (кодо). К этому сюжету мы вернемся позднее, а пока необходимо сказать вот о чем. В послевоенной Японии ее геополитическое наследие было полностью искоренено и забыто, а сама геополитика если и допускалась, то только в атлантистском варианте. Первая работа по истории отечественной геополитической мысли – притом краткая и сугубо критическая – появилась здесь только в 1980 г. Советскому читателю повезло больше: с очерком довоенной японской геополитики – правда, тоже кратким и тоже критическим – он мог познакомиться еще в 1964 г. (16).

В США, как и в Японии, пик популярности геополитики – еще не до конца разделенной на «нашу» и «не нашу» – пришелся на начало сороковых годов. С началом войны на Тихом океане по обе стороны фронта была переиздана книга американского военного аналитика Гомера Ли «Гордость неведения», впервые вышедшая в 1909 г. и пророчествовавшая о японском нашествии на Филиппины, Гавайи и Калифорнию. Нетрудно догадаться, что одним из ее самых внимательных читателей был Хаусхофер. Предисловия к обоим изданиям говорили о сбывшемся пророчестве. В японском – ныне практически ненаходимом – чувствовались нотки злорадства: «В этой книге с точностью настоящего пророка были предсказаны стратегия, которую изберет Япония, и победы, которые она одержала в Великой Восточноазиатской войне (официальное название войны в японской пропаганде. – В.М.)… Страницы, посвященные победоносной кампании Японии, ласкают наш слух. Страницы, содержащие предупреждение Соединенным Штатам, в то же время являются предупреждением любой другой стране против опасности национального разложения и неподготовленности, к которым приводит материальное богатство» (17). За ошеломляющими успехами Вермахта 1939–1941 гг. многим виделась тень мюнхенского профессора. «Германская геополитика ворвалась в Соединенные Штаты как некая сверхнаука, – писал в 1942 г. атлантист Ханс Вейгерт. – Теперь, когда слово «геополитика» повсеместно стало лозунгом дня, высшая похвала, которую может заслужить политический аналитик, – это титул «американского Хаусхофера» (18).

Главным оппонентом мюнхенского профессора по ту сторону Атлантики стал монах-иезуит Эдмунд Уолш, возглавлявший влиятельную Школу внешней политики университета Джорджтаун, где доминировали католики и консерваторы. Это был один из немногих научных центров в США, где геополитику штудировали уже в тридцатые годы. Во время Второй мировой войны Уолш страстно обличал Хаусхофера за «материализм» и «аморальность» его идей, видя в них типичное проявление германского – не только специфически нацистского – языческого духа, противостоящего христианству (19), а затем был отправлен американской разведкой в поверженную Германию, чтобы допросить старого генерала. Ведущий идеолог послевоенного национал-социализма Фрэнсис Паркер Йоки, учившийся в университете Джорджтаун при Уолше, также критиковал геополитику за излишний материализм, но решительно утверждал в 1948 г.: «Достижения этой науки имеют непреходящее значение, а ее умение мыслить большими пространствами является исторически важным достижением. Имя Хаусхофера всегда будет занимать почетное место в западной мысли» (20).

Интересовались геополитикой и в Советской России, хотя здесь ее всегда критиковали как идеологическое оружие империализма. Для первого издания Большой советской энциклопедии информативную, хотя, признаться, далеко не объективную статью «Геополитика» написал не кто иной, как венгерский географ Шандор Радо, будущий разведчик, известный под псевдонимом Дора. Именно в русле развития геополитической мысли современные исследователи рассматривают труды выдающегося стратега и востоковеда генерал-лейтенанта А.Е. Снесарева, начальника Академии Генерального штаба после большевистской революции и автора классического «Введения в военную географию». Однако с 1934 г. именно геополитика стала первой «уничтоженной наукой», оказавшись под формальным запретом задолго до генетики, кибернетики и социологии. Только в последнее десятилетие она из «фашистской буржуазной лженауки» превратилась сначала в объект всеобщей интеллектуальной моды, а затем и в предмет университетских курсов.

Первая публикация Хаусхофера на русском языке – отчет о маневрах японской армии – относится еще к 1912 г. (21), но сколько-нибудь доступным его наследие стало в нашей стране лишь недавно, а многие важнейшие работы, включая «Геополитику Тихого океана» (1924 г.), содержание и значение которой выходят далеко за рамки конкретного региона, еще ждут перевода и издания. Кстати, по-японски «Геополитику Тихого океана» издали в 1942 г., хотя кое-кто из военной и политической элиты успел прочитать ее раньше; на английском – только в 2002 г., причем в новом переводе, а не в старом, вынутом из архива или спецхрана, как это было с русским изданием «Майн кампф».

Если коротко обозначить вклад Хаусхофера в дело создания континентального блока, то он первым четко сформулировал концепцию евразийского альянса Германии, России и Японии для глобального противостояния силам Моря. Он не игнорировал социально-политические различия господствовавших в этих странах систем, но рассматривал их как вполне преодолимое препятствие на пути к единству, в наибольшей степени отвечающему геополитическим интересам всех трех стран в «великой войне континентов». Но особенно важно то, что Хаусхофер сумел объединить вокруг себя многих людей и повлиять на них – от Иоахима фон Риббентропа до Рихарда Зорге.

Генерала-профессора, жившего в Мюнхене почти безвыездно, всегда окружали неординарные люди. Одни были источниками информации, другие – «агентами влияния». Рихард Зорге был в числе тех, кто поставлял первоклассную информацию о ситуации в Японии, за которой Хаусхофер следил с неослабевающим вниманием. С Риббентропом было по-другому. Однажды Альбрехт спросил отца, почему тот поддерживает нацистов. «Будем учить наших хозяев», – многозначительно проронил старый геополитик (22). Отвечая в сентябре 1945 г. на вопросы американских разведчиков о своих отношениях с Риббентропом, Карл Хаусхофер кратко сказал, что «учил его читать карты». «Что вы имеете в виду под чтением карт?» – переспросил один из американцев. Видимо, считая излишним посвящать врагов в детали, Хаусхофер сухо, но внушительно ответил: «Я учил его базовым политическим принципам» (23). Под этим следует понимать основы евразийской геополитики и геостратегии – именно такой ориентации придерживался Риббентроп, выступая за военно-политический союз с Японией, а затем и с Россией. Еще одним связующим звеном между ними можно считать Фрица Хессе, бывшего ученика Хаусхофера по Мюнхенскому университету, ставшего доверенным лицом Риббентропа в бытность того послом в Лондоне.

О некоторых связях Хаусхофера мы знаем мало, что прежде всего относится к России и русским. Можно встретить утверждения, что с ним сотрудничал Савицкий. Конечно, Петр Николаевич – самый «геополитический» из евразийцев – изучал труды генерала-профессора и испытал его влияние, но у нас недостаточно оснований говорить об обратном воздействии. Несмотря на переводы, работы Савицкого и других евразийцев не вызвали особого интереса у сильных мира сего в Европе и на тамошнюю Большую Политику не повлияли. Хаусхофер не обошел евразийство вниманием, но у него были другие источники информации о России и каналы связи с ней. Прежде всего, это Оскар фон Нидермайер, личность которого лишь недавно стала привлекать к себе внимание (24).

Родившийся в 1885 г. в буржуазной семье, Нидермайер выбрал карьеру военного и стезю ориенталиста, занявшись изучением Персии, Афганистана и Индии. Разведчик и ученый в одном лице, он был первым европейцем, посетившим и описавшим многие местности, но не забывавшим о перспективе использования населявших их народов против Британской империи. Те же мысли владели его старшим русским коллегой Алексеем Снесаревым – царским генералом, советским военспецом и всегда геополитиком. В конце мировой войны Нидермайер оказался в Баварии, где участвовал в подавлении «красного» мятежа и познакомился с Хаусхофером. Принятый в рейхсвер в чине майора, он стал центральной фигурой в налаживании контактов с Красной Армией и уже в 1920 г. общался с Троцким и советским представителем в Берлине Виктором Коппом, в будущем – первым советским полпредом в Токио. Летом 1921 г. Нидермайер – под псевдонимом Нойман – ездил в Петроград для осмотра верфей и военных заводов; его сопровождали Копп, заместитель наркома иностранных дел Лев Карахан и «русский немец» Густав Хильгер, ранее отвечавший за репатриацию военнопленных (Копп занимал аналогичную должность в Берлине). Впечатления оказались безрадостными: верфи и заводы находились в запустении, а у потенциальных партнеров не было денег – но идея сотрудничества не умерла. Через несколько месяцев Нидермайер участвовал в переговорах Красина и Коппа с Зектом. Переговоры, кстати, велись на берлинской квартире майора Курта фон Шлейхера – будущего «политического генерала» и предшественника Гитлера на посту рейхсканцлера. Мир и впрямь невероятно тесен, В конце 1921 г. Нидермайер вышел в запас и отправился в Советскую Россию, возглавив «Московский центр» (Zentrale Moskau) по координации сотрудничества в качестве де-факто военного атташе; посол Ранцау был открыто недоволен его независимым поведением. Секретный доклад начальника IV (разведывательного) управления Штаба РККА Я. Берзина наркому по военным и морским делам Ворошилову от 24 декабря 1928 г. характеризовал его как «махрового разведчика герм(анского) штаба» (25). Работа в Москве ему нравилась. «Столько личностей, как здесь, – писал Нидермайер 4 апреля 1929 г. своему теперь уже близкому другу Хаусхоферу, – редко можно встретить в другой стране; у нас – наверняка нет. Это, пожалуй, одно из самых сильных моих впечатлений здесь: здоровый народ и растущие будущие вожди. Что бы ни случилось и что бы здесь ни рухнуло, этот народ не погибнет и сможет, впервые за всю свою историю, выдвинуть вождей из своих собственных рядов. Нам предстоит сперва выработать дистанцию, чтобы хоть в какой-то мере понять большевизм и все его последствия. Мы должны научиться и тому, как обезвредить наших собственных коммунистов и при этом не повредить нашим хорошим отношениям с Советской Россией» (26). Очень разумный подход – и государственный, и геополитический.

В Москве Нидермайер проработал до 1931 г., когда генерал-майор Эрнст Кестринг был назначен военным атташе после нескольких неофициальных миссий в Россию, о которых он извещал не только непосредственное начальство, но и Зекта. Вернувшись домой и выйдя в отставку, Нидермайер посвятил себя науке, защитив докторскую диссертацию и получив доцентуру в Берлинском университете по оборонной географии и оборонной политике (вскоре стал профессором). В 1934 г. в соавторстве с эмигрантским историком и географом Юрием Семеновым он выпустил книгу «Советская Россия. Геополитическая постановка проблемы», хвалебное предисловие к которой написал Хаусхофер. Среди людей, с которыми Нидермайер контактирует в эти годы, – корифей германской славистики профессор Отто Хетч, Альбрехт Хаусхофер и советник полпредства СССР Сергей Бессонов, которому в 1938 г. на процессе «правотроцкистского блока» Бухарина – Рыкова будут также инкриминировать связи с Гессом и Хаусхофером.

Радикальное ухудшение двусторонних отношений в середине 1930-х годов сказалось на германской русистике не менее пагубно, чем на советской германистике. На карьере Нидермайера это, правда, не отразилось: в 1937 г. он был назначен директором Института военных наук и принимал непосредственное участие в создании Института краеведения при Берлинском университете в 1938 г. и нового Географического института, который сам возглавил в 1939 г. С началом войны он стал рваться на фронт, что объяснялось и его сложными отношениями с академическими кругами. Однако ему доверили лишь «инородческий» легион, состоявший в основном из турок, и то только в 1942 г. На поле боя, в Югославии и Италии, он не отличился и был снят с командования, а в конце 1944 г. арестован за критику восточной политики Гитлера (против нее выступал и Кестринг, назначенный генерал-губернатором оккупированного Кавказа).

Освобождение в мае 1945 г. сменилось новым пленом – на сей раз русским. «Когда Нидермайер искренне заявил о своей уверенности (осенью 1944 г. – В.М.), что Советы, если возьмут его в плен, ничего ему не сделают, Кестринг возразил ему с такой же уверенностью, что их обоих повесят. Нидермайера чуть-чуть пониже, ибо он всего лишь генерал-майор (Кестринг был генералом от кавалерии. – В.М.)» (27). Нидермайера не повесили, но в 1948 г. приговорили к 25 годам тюрьмы, перед тем, надо полагать, основательно допросив. 25 сентября того же года он умер от туберкулеза во Владимирской тюрьме; реабилитирован в 1997 г. Так замкнулся круг судьбы этого неординарного человека, роль которого в истории «континентального блока» еще предстоит изучить и осмыслить.

Хаусхофер непосредственно участвовал и в первой достоверно известной попытке японско-германского сближения при нацистском режиме. «(В субботу) 7 апреля 1934 г. (Рудольф) Гесс в частном порядке встретился с японским военно-морским атташе (контр-)адмиралом Эндо (Есикадзу) у профессора (Карла) Хаусхофера на Кольбергер штрассе 18 (в Мюнхене) и обратился к нему с полуофициальными предложениями, хотя и германская армия, и министерство иностранных дел явно предпочитали Китай Японии. Марта Хаусхофер подавала чай, а профессор переводил. Поначалу оба были сдержаны в своих суждениях, но затем Гесс заявил в открытую: «Ну что ж, я могу сообщить вам – а я говорю от имени фюрера – мы искренне желаем, чтобы Германия и Япония шли одним курсом. Но я должен заметить, что в этом не может быть ничего такого, что поставило бы под угрозу наши отношения с Великобританией». Эндо расплылся в одобрительной улыбке, которая обнажила его золотые зубы, а Хаусхофер облегченно вздохнул. В своих неопубликованных записях он описал эту встречу как первый шаг на пути к Антикомин-терновскому пакту, который страны заключили в ноябре 1936 г.» (28).

Непосредственных результатов встреча не дала, но следует отметить следующие важные моменты: а) инициатива исходила не от Гесса, т. е. не от руководства Германии, а от Хаусхофера или от японцев; б) с германской стороны переговоры вел заместитель Гитлера по партии, а не военный или дипломат; в) Гитлер и Гесс как атлантисты ставили отношения с Великобританией выше любых перспектив союза с Японией; г) первые попытки сближения были сделаны еще до контактов Риббентропа с японским военным атташе Осима Хироси. Именно эти двое стали главными инициаторами Антикоминтерновского пакта ноября 1936 г., к которому – по остроумному замечанию Риббентропа – в августе 1939 г. присоединился Сталин.

Хаусхофер однозначно поддерживал курс Гитлера на собирание всех этнических немцев в рамках единого германского государства. Еще в 1927 г. он предупреждал версальских «картографов»: «Тот, кто помогает создавать и проводить противоречащие природе границы, тому должно быть ясно, что он тем самым развязывает шедшую на протяжении тысячелетий борьбу… Взрыв границ рано или поздно неотвратим» (29). Он не возражал против «войны нервов» и политики силового давления, понимая, что по-иному победители минувшей войны на уступки не пойдут. Но старый геополитик страшился новой войны в Европе, которая – как и предыдущая – легко могла перерасти в мировую. Он приветствовал пакт Молотова – Риббентропа, который мог избавить рейх от кошмара войны на два фронта: «Никогда больше Германия и Россия не должны подвергать опасности геополитические основы своих пространств из-за идеологических конфликтов» (30). Заключение Тройственного пакта вызвало к жизни его известную работу «Континентальный блок» (где он, кстати, вспоминает Гото, Чичерина и Радека!), уже несколько раз выходившую по-русски:

«Самым крупным и самым важным поворотом в современной мировой политике, несомненно, является формирование мощного континентального блока, охватывающего Европу, Северную и Восточную Азию.

Сведущий человек знает, что создание подобных образований – процесс длительный. С удовольствием признаюсь молодым коллегам-географам, что я, пожалуй, больше чем кто-либо из старших представителей географической науки обязан привести свидетельства по поводу становления новой, евро-азиатской континентальной политики.

Важнейшим промежуточным звеном в этой политике была Россия. Впрочем, поиски японско-русского согласия как предпосылки такой грандиозной континентальной политики тоже не новы.

Открываются огромные перспективы, если удастся выстроить этот смелый курс большой евро-азиатской континентальной политики и довести его до конца, используя все заложенные в нем огромные возможности. Это не прыжок в неизвестность, а осмысленное осуществление важной необходимости.

Евразия не может быть «окружена», если ее два самых крупных народа, обладающие огромным совокупным пространством, не позволят использовать себя в междоусобной борьбе.

Если бы удалось смело согнутую дугу треугольника Берлин – Рим – Токио, привести к обоюдной выгоде в соответствие с солидным массивом пространства и изобилием сырья в Советском Союзе и таким образом придать этому треугольнику неприступную глубину хинтерланда и устойчивость, тогда все старания «третьих держав» были бы исчерпаны» (31).

Хаусхофер не был посвящен в подробности плана «Барбаросса», хотя вполне мог догадываться, в каком направлении будут развиваться события. Он понимал неизбежность нападения на Россию и гибельность войны на два фронта. Похоже, он не верил в успех «пробных шаров», включая те, которые пытался запустить его сын Альбрехт через своих английских друзей. Однако решил не упускать последний шанс, тем более что его бывший аспирант Рудольф Гесс уже дозрел до безрассудных шагов. Так что полет Гесса в Шотландию в мае 1941 г. был не ходом в политической игре Гитлера или оппозиции ему, не донкихотской выходкой одиночки. Это был акт отчаяния старого геополитика. Возможно, он хотел показать людям по ту сторону Ла-Манша, что в Германии действительно есть влиятельные силы, искренне желающие мира и готовые ради этого на решительные шаги. Возможно, хотел образумить Гитлера – если третье лицо рейха совершает такой поступок, значит, не все благополучно «в Датском королевстве». Но в обоих случаях он стучался в накрепко закрытую дверь.