Коронка в пиках до валета

Коронка в пиках до валета
Василий Новодворский

Классика приключенческого романа
В. Новодворский – псевдоним известного отечественного литературоведа Василия Васильевича Сиповского (1872–1930). Он окончил историко-филологический факультет Петербургского университета и уже на первом курсе начал свою научно-литературную деятельность. С 1899 г. преподавал в средней школе; с 1910 по 1917 г. – на Высших женских курсах; затем был профессором и проректором университета в Баку. С 1923 г. состоял действительным членом НИИ сравнительного изучения литератур и языков Запада и Востока при ЛГУ. Член-корреспондент Академии наук (с 1921). Сиповский – автор многочисленных учебников и хрестоматий, а также исследований по истории русской литературы.

Роман «Коронка в пиках до валета», публикуемый в данном томе, в авантюрно-приключенческой форме рассказывает об истории продажи Россией Аляски. По сути, он представляет собой попытку раскрыть тайну грандиозной финансовой спекуляции, которая привела к тому, что русское правительство одурачил более умный и ловкий конкурент.

Василий Новодворский

Коронка в пиках до валета

© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2011

© ООО «РИЦ Литература», 2011

Часть первая

Детство и юность

– Ура!.. Делавары!.. Попал! Принят! – орал Илья Маклецов, увидев на Старопонтонной своих двух приятелей, босоногих мальчишек.

– Врешь?! – воскликнул один из его приятелей, Тишка, который вообще был скептиком.

– Здорово! – заорал радостно второй, обладавший натурой восторженной.

Он сразу поверил, что их товарищ, Ильюшка Маклецов, выдержал вступительные экзамены в Морской корпус – попал в список «принятых»… Ильюшка понесся ураганом по Старопонтонной, завернул в Якорный переулок и подбежал к маленькому деревянному домику за номером 23. На домике была железная, уже проржавевшая дощечка, на которой с трудом можно было прочесть: «Сей дом принадлежит вдове штурмана дальнего плавания Андрея Ивановича Маклецова, Марии Кузьминичне Маклецовой».

Ильюшка ворвался в калитку и сразу попал в объятия лохматого Пирата, который с радостным визгом и лаем кинулся к нему на грудь.

– Попал, Пиратушка!.. Ей-богу, попал!.. Поздравь! – вопил Илья, целуя Пирата в морду. И вдруг он оттолкнул Пирата и замер.

Сияющее радостное лицо мальчика сразу омрачилось… Он заметил, что в их садике какая-то тряпка, висевшая на заборе, вдруг, при его появлении на дворе, словно сорвалась куда-то вниз и исчезла в соседнем саду.

– Ленка! Опять ты черемуху ломаешь? Вот погоди, я тебя! – завопил он яростно, забыв все на свете… Дело в том, что соседская девчонка, Ленка Мишурина, постоянно таскала черемуху из сада Маклецовых. Крала и яблоки «белый налив», который доверчиво протягивал свои ветви через забор из сада Маклецовых в соседний садик Мишуриных. Несмотря на постоянную, многолетнюю борьбу Ильи с Ленкой, упорная девчонка не унималась… Не мешали ей даже острые гвозди, наколоченные на заборе Маклецовых остриями вверх.

– Я тебе покажу! – грозился кулаком Ильюшка, подбежав к забору и заглядывая в соседний сад.

– Покажешь! Фиг тебе! – кричала издали бедовая Ленка.

Она была недовольна быстрым и неожиданным возвращением Ильи…

– А вот и посмотришь! – зловеще крикнул Илья.

И в тот же вечер Ленка ревела над своим любимым белым котом Маркизом, который стараниями Ильи был превращен в «бенгальского тигра» – вымазан охрой весь и с головы до конца хвоста разрисован черными полосами!

…А на другой день – величественный зал Морского корпуса… Бесконечно длинные ряды кадетов и гардемаринов с ружьями. Посреди зала стоят они, «новички», в тесных новеньких мундирчиках, в белых штанах со штрипками…

Стоят навытяжку… Дохнуть боятся… И гремят, ревут, заливаются трубы, фанфары и морские рожки… Блестящая толпа многочисленного начальства, в крестах и звездах, с лентами через плечо, в расшитых золотом черных мундирах… Во главе – старенький адмирал Телятев, начальник Корпуса… Он что-то говорит новичкам, а что – сам черт не разберет!.. Шамкает что-то…

…В утомленную голову Ильи вдруг полезли мысли о Гавани.

Двенадцать часов сейчас.

Там, в Гавани, сейчас ребята играют в городки, а он с бритой головешкой, задыхаясь в тесном мундирчике, стоит, проглотив аршин, круто повернув шею, выпучив глаза на какие-то неведомые ему черные мундиры, расшитые золотом…

Лезет другая назойливая мысль…

…Ленка бессовестно ломает черемуху, сидя верхом на заборе (там место есть одно, без гвоздей… эх, забыл! Надо было набить!)…

…К прошлому нет возврата. Как все это прошлое далеко, далеко!

…Новые товарищи. Чужие лица. Стройный породистый князь Холмский, этот еще ничего!.. Носа не задирает. Кажись, простой… А вот князь Чибисов, да еще не просто Чибисов, а Чибисов-Долгоухий!.. Или граф Потатуев – оба дрянь!.. Форсунишки!.. Барон фон Фрейшютц… Длинный, белобрысый и надменный… Сволочь!.. В Гавань бы его заманить!.. Ну хоть бы на полчаса… Вот бы «делавары» ему шею наковыряли!.. Все сынки генералов, адмиралов. Все фамилии, бьющие в нос славой отцов и дедов!

Но кроме них, этих баловней фортуны, конечно, есть и свои. Дети, так сказать, «морской демократии», обер-офицерские дети. Их даже больше, чем аристократов. Сыновья лейтенантов и даже штурманов – этих скромных безвестных тружеников моря, которых в случае их смерти просто вычеркивают из списков и которым никаких памятников никогда не ставят…

Илья был штурманским сыном, то есть принадлежал в Корпусе к самой низшей социальной категории, и потому держался в стороне от аристократов… Те подкатывали к Корпусу на собственных рысаках, разговаривали друг с другом по-французски, по-английски, а Илья и его братия плелись пешком, иностранных языков не знали, да и по-русски-то говорили иногда на гаванском диалекте.

Ротный командир Ильи, лейтенант Калугин, по-видимому, был большой стервец. Кривляка, всегда надушенный и припомаженный, влюбленный в самого себя, он постоянно зорко всматривался в лица кадетов – все смотрел вокруг себя, не смеется ли кто. Это был его пунктик. Всякий смех он принимал на свой счет – над ним-де смеются. И за каждую даже беглую улыбку посылал воспитанников в карцер, а то и на «барабан», то есть под розги к боцману Дудке, специалисту по экзекуциям.

Конечно, князья и графы этим унизительным наказаниям не подвергались. Калугин скрепя сердце разрешал им не только улыбаться, но и смеяться (и как злоупотребляли этим правом сиятельные!), но тем горше приходилось детям скромных обер-офицерских чинов!

Розги в Морском корпусе (как и во всех прочих учебных заведениях тогдашнего времени) процветали вовсю.

Даже курьезы происходили.

Одного кадета, как раз из роты Ильи, выдрали три раза в течение часа. Читал молитву, соврал что-то: слово или пропустил, или переставил – выдрали. Заставили повторить молитву. Опять, бедняга, соврал, и опять на том же месте. Выпороли еще раз! В третий раз читает – опять та же история! Еще раз впрыснули! И каждый раз все солонее!..

Старый адмирал, директор Корпуса, добряк, но вовсе выживший из ума, подарил кадетам коньки, по десяти пар на роту. Кажись, катайся вовсю! Нацепили коньки. Пошли вензеля на льду вырисовывать. А ротные командиры тут как тут! Всех, кто катался, приказали выпороть, потому-де – катанье на коньках регламентом Корпуса не предусмотрено. Иди к директору, жалуйся!

Преподаватели были из рук вон плохи – заставляли все «брать на зубок» – от «энтих до энтих». И если кадет вставлял в ответ свои слова или менял порядок слов, ответ его признавался неудовлетворительным, а в результате – порка и оставление без отпуска!

– Ты, брат, завирайся! Главное, ты не умничай! Не глупей тебя люди книги писали. Говори, как в книге, – ворчал Марк Фомич Гарковенко, учитель истории, колотя серебряной табакеркой по маковке отвечавшего.

Этот Гарковенко, по крайней мере, различия не делал – барабанил своей табакеркой не только «демократов», но и «аристократов» (последних, кажется, даже с особым удовольствием).

Маклецов учился из первых. Отставной капитан 2-го ранга Тихон Кириллыч Смагин, проживавший в Гавани, друг их дома, сумел хорошо подготовить Илью к Корпусу. Поэтому Илья на первом курсе знал больше, чем требовалось, и в первый год пребывания в Корпусе почти и не учился. Тем сильнее налег он на чтение – накинулся на разные путешествия, особенно на морские и по преимуществу в северные моря, – его с детства тянуло туда, где безвестной смертью погиб его бедный отец.

Однажды во время урока истории он зачитался путешествиями капитана Кука. Вдруг табакерка Гарковенко пребольно ударила его по черепу.

– Ты это что? Это что у тебя? Покажь-ка!..

Растерявшись, Илья схватился за голову (этот черт Гарковенко умел ударить в самые чувствительные места) и пролепетал:

– Ка… Ка… питана Ку… Кук!..

– Ка-ка? Ку-кук? Хо-хо! – загрохотал Гарковенко, а вслед за ним весь класс.

– Ка-ка! Ку-кук!