На лопате

Два раза в неделю в клубе показывали старые фильмы с болванами-фашистами и молодцами советскими разведчиками. Обычно сеансы сопровождались дружным храпом зрителей. Стройка, темень, тепло, много раз просмотренный фильм усыплял лучше снотворного.

В субботу политзанятия, каждый взвод занимался отдельно. Сержантов начальник штаба Корбу, очень толстый, похожий на бочку кваса затянутую в не по размеру маленький мундирчик. Корбу – любил поучать, не мог пропустить мимо себя солдата, чтобы не прочитать ему какую-то банальную нотацию. Поэтому встречи с ним старательно избегали все, даже мичманы и прапорщики, не говоря уже о сержантах и солдатах. Сержантов командование выделяет из общей массы. Главный критерий отбора сержантов – сила. Власть, данную сержанту Уставом, подкрепляли физической силой. В немногих случаях сила совпадала с другими человеческими свойствами.

Нужно обладать твердыми представлениями о добре и зле, чтобы в восемнадцать лет, не имея опыта, пользоваться властью над людьми. Устав предписывает сержантам обучать и воспитывать солдат. Чему Куликова мог обучить сержант, которого самого ничему не научили. Военных строителей ничему военному не учили. Учить некогда, нужно выполнять план строительства. И все же по Уставу «Подчиненные обязаны бесприкословно повиноваться начальникам». Выделяя из массы, командиры прямо или косвенно внушают сержантам их значительность. Некоторые сержанты не выдерживают испытания, начинают верить в свою непогрешимость. Спасает «дедовщина», слишком зарвавшихся кулаками ставят на место. Не помогает и то, что сержантов в основном выбирают из физически крепких ребят. «На каждого богатыря есть свой «винт». – Сказал Кулыгин, когда они с Куликовым обсуждали тему «сержанты и их место в стройбате», при этом Кулыгин налил Куликову полстакана домашнего вина приобретенного по случаю на базарчике около почты. Кулыгин, будучи младшим сержантом и штатным «комсомольцем» отряда был обязан ходить на почту отправлять письма, посылки, и приносил соответственно с почты письма и мог проводить солдата для получения посылки.

Еще в учебной роте Куликов столкнулся с отношением офицеров к сержантам. Ерошин (Менстрик) спросил сержанта Олегова, командира отделения «духов», восемнадцатилетнего непосредственного начальника Куликова, где солдаты его Олегова отделения. Олегов, пор натуре добрый парень, ставший сержантом благодаря выпиравшей из-под гимнастерки мускулатуре (результат серьезного увлечения плаванием), растерялся. Олегов был в тот день дежурным в столовой и просто не знал, что все сидят в техклассе и Устав «читают». Куликов попытался выручить Олегова, с которым немного подружился, и сказал, что все сидят в техклассе. Ерошин, не обращая внимания на пояснение, не для этого он спрашивал Олегова, бросил фразу из которой Куликов все понял: «Какой-то солдат знает. А сержант не знает, где его люди». Вот это «какой-то солдат» все прояснило для Куликова, не надо отвечать на вопросы, ответы на которые тебе знать не положено. В царской армии солдат мог ответить «не могу знать, ваше благородие!». Благородия погибли на Перекопе, вместе с благородством. Офицеру, который не проявляет человеческих качеств по отношению к солдатам, типа Менстрика, бесполезно что-либо у солдат спрашивать. Ни кто ничего не знает, а если даже знают – не скажут, хоть пытай.

Трудный день

Самым тяжелым днем для Куликова стало воскресенье. Время словно замирало. Делать нечего. На поверхность всплывала тоска по дому. Увольняшки – увольнительные записки в город выдавали скупо. Первый месяц «духов» вообще не пускали в увольнение. Приходилось сидеть в части, глядеть на высоченный забор, отделявший от гражданской жизни. Мичман Бык и капитан Серов разрешали по воскресным дням спать, сколько влезет. Единственное требование, раздеваться и ложиться под одеяло. Лежать одетым строго запрещено. Кое-кто в виде компромисса, забирался под одеяло одетым. Так в холодной казарме теплее и потом одеваться не нужно, если спать надоест. По воскресеньям ходили в городскую баню, что была напротив кинотеатра «Севастополь». Бойкое место. Можно стрельнуть сигарету, тогда начинался табачный дефицит. Каждую сигарету курили двое-трое солдат. «Оставь покурить» в части слышалось чаще, чем «здравия желаю».

Севастопольцы охотно угощали солдат сигаретами. Нестарый мужчина, к которому обратился Куликов, долго извинялся за отсутствие сигарет. Он, хорошо понимал, что значит отказать солдату в такой малости. Просто стыдно, тем более, сам был солдатом. Куликов подумал, что настоящий человек не обидит собаку или солдата.

В бане тесновато. Спустя минут двадцать, «духов» прогоняют: «Хватит плескаться, мало еще служили». Куликов из принципа не уходил, но его и не прогоняли. Он уже вышел из разряда «духов», не ощутив на себе в полной мере «духовскую» жизнь. Физически он не испытывал угнетения. Морально тяжело переживал происходившее, не в силах что-либо изменить.

В предбаннике, натягивая сапоги, рыжий солдат вымазал руки гуталином. Озабоченно осмотрел их и тщательно вытер о занавеску. Что ее жалеть, его бы кто пожалел.

Из бани шли небольшими группами вот и КПП (контрольно-пропускной пункт) части. «Куликов! Тебя вызывает замполит Гурьев». – Крикнул через окошко дежурный по КПП сержант. – «Он у себя, в щтабе».

Куликов отдал банное полотенце Слонову, тоже попавшему служить в первую роту и повернул от КПП в штаб.

«Зачем он меня вызвал? Может быть, хлопоты Морбинчука увенчались успехом?», – думал Куликов, о чем-то дурном думать не хотелось.

Длинный штабной коридор, много дверей с табличками, там в самом конце коридора кабинет Кулыгина, там комитет комсомола части находится. Направо кабинет комбата Линевича, напротив начальник штаба Корбу. Рядом кабинет замполита части майора Гурьева.

Куликов поднял руку постучать в дверь, кисть мелко задрожала, стуча по воздуху. Куликов глядел на свою руку – даже стук в дверь определяет положение человека. Вспомнил где-то прочитанную цитату из Бакунина: «От свободы нельзя отрезать ни кусочка, ибо в этом кусочке и сосредоточивается сразу вся свобода». «От моей относительной свободы отрезали увесистый кусок. Даже стуком в дверь подсознательно хочу угодить человеку, к которому попал в зависимость. Он – командир и значит всегда прав? Нет, не дождетесь». – Куликов три раза стукнул в дверь. Звук получился «несколько наглый» с удовольствием заметил Куликов.

– Товарищ майор. Рядовой Куликов по вашему приказанию прибыл, – доложил Куликов.

– Заходи. Садись – ответил Гурьев. – Как служба?

– Все нормально.

– Жена пишет?

– Да. Недавно письмо получил.

– Конечно, нелегко ей с ребенком. Ну такова женская доля. Мужья Родине служат, а женщины детей воспитывают. Она кто по профессии?

– Филолог. В школе русский язык и литературу преподавала.

– Работает?

– Нет. Ребенок еще маленький. Девять с небольшим месяцев. Какая тут работа.

– Да, трудновато. Без бабушек, дедушек не обойтись.

Куликов промолчал, размышляя: «И куда ты клонишь, майор, домой-то все равно не отпустишь, и я все равно не расплачусь от твоего пустого и мнимого участия. Ты бы лучше замполита Сарова-Хлопотуна контролировал, может я тебе и поверил бы». Майор как будто считывал часть мыслей Куликова.

– Ничего, еще немного послужишь, поедешь в отпуск. Ты ведь парень серьезный. Грамотный. Такие в армии нужны. «Нахера, они там нужны, – матом подумал Куликов продолжая кивать в ответ на слова майора». – Я вообще считаю, – рассуждал майор, – что женатых солдат, тем более если хорошо служит, в отпуск обязательно отпускать нужно… И для других пример хороший. Сам знаешь, какой тут у нас народ. Дедовщина, землячество и другие безобразия. С этим бороться нужно. Тебя в роте не обижают? Как там обстановка? – майор пытливо посмотрел на Куликова в упор.

– Обстановка? Разная. Лично меня не обижают.

– Это хорошо. Ты там, в роте смотри, чтобы молодых не обижали. И других нарушений у нас еще много, сам знаешь. А уж мы будем принимать меры. Понял да?

Этим дебильно-армейским «понял да» майор просто помог Куликову собраться и принять решение. Он действительно понял: «Вот теперь понял. Товарищ замполит собрался записать меня в сексоты». Вслух Куликов сказал:

– Вы хотите записать меня в стукачи? Очень мило.

– Ну зачем же так. Не стучать, а помогать порядок в армии наводить. Страна нуждается в сильной армии или не так?

– Извините, но я для этой роли не гожусь, – сказал Куликов.

– А я и не заставляю, иди подумай. Если что – заходи. Понял да? – майор изобразил на лице скуку.

Гуманизм или просто покурим?

Из штаба Куликов вышел с плохим настроением. С одной стороны, он считал, что поступил правильно, с другой майор мог сделать оргвыводы. Какие именно, вот что заставляло задуматься. Он зашел в беседку покурить и обдумать ситуацию. В центре беседки стояла полная до краев мусорница, Куликов выбрал наименее засоренный окурками и плевками угол. Напротив, на скамейке, сидел Киселев. В грязных руках он держал лохматую кипарисовую ветку, его прислали подмести беседку.

«Падший ангел» при виде Киселева с веткой в руках подумал Куликов и машинально посмотрел на свои огрубевшие, мозолистые руки. Ногти в траурной окантовке вызвали воспоминание. В карантине ногти за неделю сильно отросли. Просить ножницы у сержантов Куликов не стал. Чужой опыт подсказывал – в лучшем случае пошлют подальше. В бытовой комнате он кроме здоровенного рашпиля ничего не нашел. Рашпиль он использовал в качестве пилки для ногтей.

Лицо Киселева под грязной старой шапкой, с выцветшей кокардой несколько оживилось, когда Куликов достал измятую сигарету.

– Дядя Володя, оставь покурить, – «духи», с которыми Куликов был в карантине, называли его, полушутя-полусерьезно, дядя Володя». Для остальных солдат он бал «профессор» или просто «эй, ты». На последнее Куликов не отзывался.

Куликов закурил. Медленно выпустил дым сквозь металлический узор ажурных стен беседки – дело рук одного военного строителя мастера при помощи сварки создавать практически произведения искусства.

– Как ты умудрился довести новую шапку до такого состояния? Ты бы, что ли хоть умывался. Не знаю, – посоветовал Киселеву Куликов. Киселев с появившейся в глазах осмысленностью следил за дымящейся сигаретой и отвечал:

– Я обменял свою шапку на эту, у меня работа все равно грязная мне не надо.

– Отобрали, значит? – Куликову как-то жаль было этого бедолагу Киселева, но он искренне не знал чем ему можно помочь. В беседке появился еще один солдат – парень среднего роста.

– Покурим, профессор? – спросил солдат.

– Я уже курю, вон с ним, – кивнул Куликов в сторону Киселева.

Солдат посмотрел на вновь погрузившегося в анабиоз Киселева и сказал:

– Эй, ты. Пошел вон!

Киселев быстро поднялся и что-то сказал невнятно

– Что!? – возмутился солдат, – Ты мне еще дискуссию устраиваешь. Вон отсюда! – Он подкрепил свои слова увесистой оплеухой. Потирая щеку, Киселев ушел.

– Ненавижу чмошников, только оболочка человеческая осталась, – сказал солдат, присаживаясь рядом с Куликовым.

– Он, в сущности, не виноват. Его никто не учил выживать…