Тайная сторона Игры

Встретил он Арехина с Сашкой без страха, даже с облегчением:

– Я, признаюсь, ждал вас раньше.

– Раньше? – Арехин достал из кармашка часы, золотые, с музычкой. – Но мы договаривались на девятнадцать тридцать, не так ли?

– Да, да, вы совершенно правы. Раньше – я подразумевал неделю назад, или месяц. Тогда бы и Лизавета, быть может, была бы жива.

– Кто ж вам мешал – поговорить?

– Всякие обстоятельства. Боязнь, прежде всего.

– Боязнь чего?

– Разве мало причин?

– Причину всегда найти можно, – согласился Арехин, – но если доцент не идет к МУСу, МУС идет к доценту. Вот и пришел. Сидит. Слушает.

– Вы кого-нибудь подозреваете? – спросил Пеев.

– Я пока собираю факты, – ответил Арехин. – Собираю, взвешиваю, делаю выводы.

– А я подозреваю, но… Впрочем, сначала я должен показать вам кое-что.

Пеев открыл книжный шкаф. Шкаф был поменьше, чем у Арехина, да и книгам отводилась только казовая, верхняя часть. Нижняя, закрытая, оказалось пустой. Не совсем пустой – там стояла коробка, дешевая картонка.

Пеев достал ее, переложил на стол, открыл. В ней были бумажные завертки, много, с дюжину. Пеев выбрал крайнюю, развернул.

Под бумагой оказался стеклянный сосуд, на шкалик, стекло толстое, крышка широкая, особенная, из-под нее капли не прольется.

А внутри склянки в прозрачной жидкости плавал глаз.

– Человеческий? – спросил Сашка.

– Вполне, – приват-доцент по очереди освободил и другие склянки. В каждой плавало по одному глазу.

– Все это, – показал рукой на коробку приват-доцент, – я получил не разом. Поштучно, так сказать.

– Сразу после убийств? – спросил Арехин.

– Нет, спустя неделю, а то и больше.

– Каким путем?

– Приносили посыльные, обычные уличные мальчишки. Ставили на крыльцо, звонили и убегали.

– А вы…– не договорив, Арехин вопросительно посмотрел на Пеева.

– А я прятал их в шкаф. Наверное, мне стоило пойти в полицию.

– Полицию?

– Первую… посылку я получил в декабре 1916 года. Хотел сразу же в полицию, но меня отговорили. Да я и не упорствовал, признаюсь. У меня по-прежнему болгарское подданство. Сейчас это мало кого волнует, а тогда… Все-таки моя страна воевала против России. Еще не известно, стали бы искать преступника, или схватили бы меня, поминай, как звали.

6

Иностранцы любят украшать язык пословицами и поговорками, подумал Арехин.

– Значит, в полицию не пошли, – уточнил он очевидное.

– Не пошел, – подтвердил Пеев.

– А следующая посылка…

– У меня все записано, – и он протянул Арехину листок. Писалось в разное время, по мере пребывания даров, тому свидетельством были и разные чернила, карандашные записи, наконец, незначительные, но все-таки заметные различия почерка: пишущий волновался всегда, но волновался каждый раз по-другому.

Посылок было больше, чем убийств, известных уголовному сыску. Но те, о которых сыск все-таки знал, пожалуй, попали в список Пеева: тот получал страшные посылки от пяти до десяти дней спустя.

– Почему же убийца посылает их именно вам, Христофор Теодорович?

– Полагаю, этим он хочет меня наказать.

– За что?

– Я не знаю.

– Но догадываетесь?

Пеев замялся. Потом сказал:

– История, вообще-то, долгая…

– Ничего, вы рассказывайте. Даже роман Вальтера Скотта, если убрать страницы о красотах природы, можно пересказать довольно быстро.

– Я… Я – единственный ученик профессора Бахметьева. Вы о нем, конечно, слышали?

– Если вы имеете в виду Порфирия Ивановича Бахметьева, то слышал.

– Да, именно Порфирия Ивановича. Он преподавал у нас в Софийском университете. Студенты его боготворили, начальство недолюбливало: слишком уж необычные идеи выдвигал профессор. Среди них – теория анабиоза, состояния, при котором организм не стареет, а, напротив, омолаживается.

– Это как? – не выдержав, перебил тезка Он.

– Сродни медведям, впадающим в зимнюю спячку, только спячка та куда глубже. Порфирий Иванович считал, что шестидесятилетний человек может уснуть лет на сто и проснуться, биологически соответствуя сорокалетнему возрасту, если не моложе.

– Вот так прямо взять и уснуть? – не поверил Сашка.

– Сон этот – холодный. При отрицательной температуре. Минус пятнадцать по Реомюру. Разумеется, если человека просто взять да и заморозить, он умрет: вода превратится в лед и безнадежно разрушит структуру любой ткани. Но определенные субстанции, вырабатываемые организмом, переводят воду в переохлажденное состояние. Ее температура отрицательная, а она, вода, все равно жидкая.

Если эту субстанцию ввести в организм человека, то он перенесет минус пятнадцать безо всякого вреда для себя, напротив, те изменения, что накапливаются в тканях с возрастом, могут исправиться. Должен сказать, что насчет омоложения профессор не был решительно уверен, но в достижимости долгой и безвредной спячки не сомневался…