Прекращение бунта оказалось, однако, только наружным, и с наступлением осени в Тифлисе стали ходить тревожные слухи, что царевич Александр вновь появился в Кахетии и поднял все население, громко заявившее желание иметь его своим верховным вождем. Слухи оказались справедливыми, царевич действительно был в Тионетах и двинулся к Алавердынскому монастырю, чтобы там, по древнему обычаю, провозгласить себя грузинским царем. Но на пути он встретился с полковником Тихановским, был разбит при селении Шильде и отброшен к лезгинской границе. Бунт между тем все усиливался. Мятежники заняли Военно-Грузинскую дорогу и, прервав сообщение Тифлиса с Кавказской линией, обложили Пассанаурский пост, где захватили в плен начальника душетского кордона майора Никольского[57 - Из сведений, имеющихся у нас под руками, мы не могли доподлинно узнать, тот ли это Никольский, который отличился в этих же самых местах еще при Цицианове. Цицианов доносил между прочим государю, что «из шести рот Казанского полка, высланных на Военно-Грузинскую дорогу, под общим начальством генерала Несветаева, одна, под командой капитана Никольского, прошла по Куртатской дороге по таким местам, по которым не отваживались ходить даже осетины, и своим появлением в этих неприступных горах много содействовала блестящим победам Несветаева». «Оставив сего отличного офицера в Ларсе, – прибавляет Цицианов, – я предписал генерал-лейтенанту Глазенапу впредь ни по своему выбору, ни по таковому же его шефа генерал-майора Мейера никогда его не сменять…»]. Присланный сюда на помощь батальон егерей с полковником Печерским не в силах был разогнать неприятеля и сам очутился в блокаде. Дерзость осетин дошла до того, что они угрожали уже самому Тифлису, и генерал Симанович, вызванный Ртищевым из Имеретии, должен был принять деятельные меры для охранения столицы. К счастью, храбрый Печерский недолго оставался в бездействии. Получив в подкрепление два батальона, он бросился на неприятеля, стоявшего вокруг Пассанаура, разбил его наголову и очистил весь путь до самого Владикавказа.
Победы Печерского потушили бунт на Военно-Грузинской дороге. Но в Кахетии царевич Александр, заняв сильную позицию у деревни Велисцихе, усиливался с каждым днем новыми толпами лезгин и туземцев. К счастью, торжество его было непродолжительно. Шеф Суздальского полка князь Эристов, случайно прибывший с линии для осмотра своего батальона, расположенного в Грузии, стремительно напал на мятежников и, разогнав их толпы, овладел восемью знаменами. Мятежники бросились к Шильде, но здесь были настигнуты отрядами Тихановского, Эристова и генерал-лейтенанта князя Орбелиани, произведенного в этот чин за усмирение первого Кахетинского бунта. Шильде защищалось упорно, но было взято приступом, и так как это селение уже два раза принимало царевича и два раза жители его сражались против русских, то князь Орбелиани приказал разорить его до основания и конфисковал у жителей все хлебные запасы. Сам царевич, загнанный в тесное горное ущелье, из которого не было выхода, очутился в блокаде и, по всей вероятности, окончил бы здесь свое политическое поприще, если бы к нему неожиданно не явились на помощь две тысячи лезгин, бог весть какими путями пробравшиеся из Дагестана. Тогда царевич 14 октября со всеми своими силами бросился на отряд полковника князя Эристова; и хотя после жаркого боя лезгины были отбиты, а Эристов, очистив сады, занял Шильдинскую крепость, но царевич тем не менее успел прорваться в Кизик и с отчаянием, которое могло внушить ему только его безысходное положение, кинулся на Сигнахскую крепость. Три дня Сигнах, обложенный толпами мятежников, отбивался сам, а на четвертый к нему подошел неумолимый бич кахетинцев князь Орбелиани и наголову разбил царевича, отбросив его к селению Манави. Здесь произошло последнее и самое бедственное для инсургентов сражение. Большая часть их погибла от русских пуль и штыков, остальные рассеялись, и сам царевич, лишь с небольшой свитой кахетинских князей, укрылся в недоступные горы Хевсурии. С бегством Александра кахетинское возмущение окончилось, и большая часть народа стала возвращаться в свои жилища.
Близость царевича, который, живя между хевсурами, замышлял новые планы вторжения в Грузию, не внушала, однако, доверия к будущему, и потому генерал Симанович, разгромив весной 1813 года Хевсурию, заставил Александра бежать в Дагестан. Там он прожил до времени Ермолова бесприютным скитальцем, поддерживаемый кое-какими подачками персидского двора.
Одновременно с усмирением внутренних смут в Грузии велась и персидская война, представлявшая серьезнейшую опасность. К счастью, на персидской границе стоял отряд хотя и малочисленный, имевший притом против себя тридцатитысячную армию, но под предводительством такого вождя, как Котляревский. Ртищев, старавшийся всеми мерами избежать кровавых столкновений, предлагал персиянам заключить перемирие и для ускорения переговоров сам прибыл на границу. Но здесь ожидал его ряд разочарований; по мере того как он склонялся к уступчивости, персияне становились надменнее и, наконец, потребовали перенесения русской границы на Терек.
Хорошо понимая, что каждый день промедления дает неприятелю возможность усиливать свои войска и возмущать подвластные Грузии земли, пылкий Котляревский, возмущавшийся опасной медлительностью главнокомандующего, настойчиво, но напрасно требовал наступательных действий. Наконец, воспользовавшись временным отъездом главнокомандующего в Тифлис, по случаю Кахетинского бунта, он решился, приняв все последствия на личную ответственность, сразиться с надменным врагом, и 19 октября 1812 года со своим двухтысячным отрядом перешел за Аракс. Здесь в кровопролитном двухдневном сражении при Асландузе он истребил главную персидскую армию, а затем, перейдя в Талышинское ханство, взял штурмом Ленкорань. Победы Котляревского, в связи с поражением эриванского сардаря при Кара-Беюке (3 апреля 1813 года) Тифлисским полком, под командой полковника Пестеля, вынудили персиян к поспешному заключению Гюлистанского мира, по которому ханства Карабагское, Ганжинское, Шекинское, Ширванское, Дербентское, Кубинское, Бакинское и часть Талышинского с крепостью Ленкорань признаны на вечные времена принадлежащими России, и Персия отказалась от всяких притязаний на Дагестан, Грузию, Менгрелию, Имеретию и Абхазию.
Таким образом, только энергичная деятельность вождей цициановской школы спасла Закавказье от печальных результатов, которыми могли отозваться нерешительность и недальновидность Ртищева. Но Ртищев был замечательно честный человек. Он не только сознался в ошибочности своих мнений, но в своем донесении государю прямо указывает на энергию Котляревского как на исключительную причину успехов в персидской войне. В общей картине персидских сношений он представил коварно замышленный неприятелем план, готовивший, во время переговоров о мире, конечную гибель русским войскам за Кавказом. Все было, по словам Ртищева, обдумано и хитро соображено и подготовлено персиянами: появление в Кахетии царевича Александра с деньгами для поддержания смут, приглашение лезгин на Алазанскую долину, откуда они шли на Грузию, мятеж кахетинских дворян, занятие персиянами преданного России Талышинского ханства, бунт в горах и, наконец, появление самого Аббас-Мирзы, долженствовавшего довершить удар. Спасши русское дело за Кавказом, сам Котляревский, израненный в боях, вынужден был оставить военное поприще, обещавшее ему такую блестящую будущность. Щедро награждая виновника побед, Котляревского, государь в то же время пожаловал Ртищеву за Асландузскую победу орден Святого Александра Невского, а за Гюлистанский мир – чин генерала от инфантерии и право носить полученный им от персидского шаха бриллиантовый орден Льва и Солнца 1-й степени.
Окончание войн с Персией и Турцией заставило присмиреть и лезгин. И только раз, осенью 1813 года, партия их, спустившись с гор, заняла близ деревни Пашана монастырь Иоанна Предтечи с намерением ограбить несколько ближайших сел по Алазани, но в первую же ночь полковник Тихановский с Кабардинским полком атаковал монастырь и взял его приступом. В Кахетии водворилось спокойствие, нарушаемое разве только изредка небольшими хищническими шайками, которые, однако же, всегда терпели поражения.
К этому времени относится начало боевой известности Нижегородского драгунского полка, расположенного тогда в Царских Колодцах. Драгуны действительно прослыли грозой лезгин, и их молодецкие дела, под командой штабс-капитанов Щербакова, Маркова, Габовского, поручика Дьякова и других, открывают собой длинный ряд славных подвигов, которыми так богата их полковая летопись.
Теперь остается сказать несколько слов о том, как шли дела в Дагестане у генерала Хатунцева. Поголовного восстания в горах во все это время, собственно, не было. Но там несколько лет кряду продолжалось мятежное волнение умов, рыскали хищнические шайки и гнездились закоренелые подстрекатели бунтов: Шейх-Али-хан, Сурхай-хан Казикумыкский, хан Аварский и, наконец, царевич Александр, бежавший сюда после неудач, испытанных в Грузии. Генерал Хатунцев, располагавший весьма небольшими силами, не мог действовать наступательно, но он пять лет стоял бессменным стражем Дагестана и удержал полнейшее спокойствие в этой части Кавказа.
Когда же Сурхай с трехтысячной партией казикумыкцев, в начале 1813 года, кинулся на селение Ричи и, вытеснив оттуда русский пост, прорвался было в Кюринскую область, Хатунцев вовремя поддержал кюринского хана горстью войск (пятьюдесятью стрелками с одним орудием, под командой капитана Данибекова) и этим дал ему возможность управиться с Сурхаем.
Кюринцы, имея в голове пятьдесят отборных русских стрелков, взяли штурмом деревню Колханы и нанесли Сурхаю такое поражение, что тот не смел даже возвратиться в Казикумык и в сопровождении тридцати человек бежал под покровительство персидского шаха. Заключение мира поставило его, однако же, там в весьма щекотливое положение, и, обманутый во всех своих ожиданиях, Сурхай решил возвратиться на родину.
Собрав к себе всех дагестанцев, шатавшихся по Персии, он образовал партию в сто двадцать пять человек, с которой и думал пробраться в горы через Елизаветпольскую провинцию. Но он был открыт и настигнут окружным начальником подполковником Колотузовым с милицией, которая преследовала его несколько верст и, наконец, соединясь с отрядом казачьего подполковника Изволова, напала на него на переправе через Куру, на берегу речки Кочкарки. Семидесятипятилетний старик искал спасения в быстром бегстве. Но старший сын его, известный дагестанский наездник Закар-бек, видя, что отцу не уйти от погони, решился пожертвовать собой и, повернув назад, с отчаянием кинулся на Колотузова. Сам Закар-бек и один из старших его сыновей, Ибрагим, вместе с восьмьюдесятью татарами были изрублены, другой его сын и родной племянник Сурхая захвачены в плен, но Сурхай успел уйти в Казикумыкские горы. По представлению Ртищева Колотузов получил орден Святого Владимира 4-й степени с бантом, а Изволов – орден Святой Анны 2-й степени.
Ртищев не сумел воспользоваться пребыванием Сурхая в Персии, чтобы присоединить его владения к России и сделать Казикумык навсегда безвредным. Он ограничился лишь тем, что отдал ханство во временное управление Аслан-хана Кюринского, по-видимому преданного русским. Но это оказалось совершенно бесполезным. Когда Сурхай возвратился на родину, в Кумыке жил его сын Муртазали-бек. Он предложил Аслан-хану защищать Казикумыкское владение и вызвался даже вместе с братом его, Фет-Али-беком, идти против отца в передовом отряде. Аслан согласился. Но, едва отойдя десять верст от Кумыка, на привале, Муртазали одним ударом шашки снес голову Фет-Али-беку и отправил ее к отцу в доказательство сыновней преданности.
Не ожидавший ничего подобного Аслан-хан бежал, и Сурхай, по его следам, вступил в свою столицу. По неприступности своей страны и слабости Ртищева он остался даже ненаказанным. И это было не единичным случаем, а общим выражением всей политики Ртищева. Точно так же он не воспользовался смертью ханов Шекинского и Талышинского, чтобы присоединить их владения к русским провинциям, и передал Шекинское – Измаил-хану, а Талышинское – Мир-Хассан-хану. Плоды подобной политики сказались весьма скоро.
Едва появившись в Дагестане, Сурхай начал тотчас действовать против русских и сумел повести дело так, что сам Аслан-хан Кюринский, опутанный его интригами, уже склонялся на его сторону. Постепенно втягиваясь в роль заговорщика, он стал посещать Сурхая и сделался в Казикумыке желанным гостем. Хатунцев вовремя заметил опасность и быстрым занятием Кюринского ханства удержал его от восстания.
Все планы мятежников рушились сами собой. Напрасно Сурхай в бессильной злобе кинулся опустошать кюринскую землю: на самой границе ее, летом 1815 года, он встретил русский батальон майора Поздревского и был разбит наголову. Под Аслан-ханом, лично водившим в бой кюринскую конницу, была убита лошадь, а родной его брат, известный своей храбростью Хассан-бек Кюринский, получил тяжелую рану.
Хатунцев воспользовался этой победой, чтобы засвидетельствовать о целом ряде отличий, оказанных Троицким пехотным полком, который восстановил в Дагестане свою боевую репутацию, утраченную им в несчастном деле при Султан-Буда-Керчи. Император Александр милостиво принял это ходатайство и пожаловал полку новые знамена взамен отбитых у него персиянами.
Дагестан присмирел, и военные действия продолжались только на Кавказской линии. Таким образом время Ртищева в Грузии, начавшееся при обстоятельствах весьма тревожных, окончилось относительным спокойствием и миром.
В последний год командования его случилось, однако, малоизвестное, но весьма любопытное обстоятельство, чуть-чуть не поведшее было к волнениям в самом Тифлисе. В крае учреждалась тогда особая грузино-имеретинская синодальная контора, долженствовавшая начать собой новую эру духовного управления в Грузии. По примеру московской синодальной конторы предполагалось в новом учреждении поставить на президентском месте императорский трон, но трона в Грузии не было, и возникла мысль поставить вместо него царское кресло, присланное Георгию XIII императором Павлом в числе прочих царских регалий. И вот в Тифлисе начали говорить, что синодальная контора будет представлять собой верховный суд, в котором, как сказано в донесении Ртищева, «восстановятся прежние права и власть царская»…
Слухи и толки росли, и злонамеренные личности пользовались этим обстоятельством, проводя в народную массу мысль, что главнокомандующий уже ничего не значит, что есть выше его учреждение из местных духовных лиц, что, наконец, может возвратиться и царское правление. Ртищев, чтобы отнять самый повод к разговорам, приказал кресло в конторе не ставить. И когда жалобы на него по этому поводу в Петербурге не имели успеха, волнения и слухи мало-помалу прекратились.
К концу командования Ртищева генерал Хатунцев отозван был из Дагестана и назначен командующим резервной Кавказской гренадерской бригадой, а на место его прибыл генерал-майор Тихановский, бывший до того военно-окружным начальником в Ширванском, Шекинском и Карабагском ханствах. К этому же времени относится ходатайство Ртищева о перенесении губернских учреждений из Георгиевска за тридцать пять верст на Минеральные Пятигорские Воды. Но представление не имело успеха; в Петербурге нашли, что «губернскому городу на границе быть не годится», тем более что земли, окружавшие Пятигорск, принадлежали кабардинцам.
Между тем долговременная служба, преклонные лета и болезнь заставили Ртищева просить увольнения от должности. Государь исполнил желание маститого старца, и высочайшим приказом 12 октября 1816 года Ртищев отчислен по армии, а на его место главнокомандующим в Грузию назначен генерал-лейтенант Алексей Петрович Ермолов, начавший собой совершенно новый период Кавказской войны.
XX. ГЕНЕРАЛ СИМАНОВИЧ
В ряду светлых имен блестящей цициановской эпохи одно из видных мест принадлежит имени Симановича, посвятившего Кавказу пятнадцать лет своей трудовой и в высшей степени талантливой службы.
Южный славянин родом, Федор Филиппович Симанович получил весьма солидное военное образование в рядах австрийской армии, из которой в 1793 году и перешел в русскую службу поручиком. Боевая известность Симановича начинается только спустя восемь лет, когда Кавказский гренадерский полк, в котором он служил подполковником, был передвинут в Грузию, и батальон его весной 1801 года разместился в пограничных крепостях Гори, Сураме и Цхинвали. Сам Симанович с батальонным штабом занял Гори, при слиянии Куры и Лиахвы, издавна служившей ключом в Картли, так что наместники Надир-шаха, властвовавшие в Грузии, жили именно в Гори.
Прибытие батальона и меры, принятые по всей границе Симановичем, были как нельзя более кстати, потому что, пользуясь смутным временем, лезгины и турки угрожали Картли. Привыкшие к победам над грузинским населением, лезгины не хотели обращать внимания на горсть людей, пришедших с далекого севера; они не знали, с кем будут иметь дело. Нужно сказать, что Кавказский полк (ныне Грузинский гренадерский его императорского величества великого князя Константина Николаевича, а тогда гренадерский полк Тучкова), сформированный в 1784 году из частей Астраханского полка, стоявшего на линии, и Томского, ходившего в Грузию под предводительством Тотлебена, приобрел огромную военную опытность на линии, где он содержал кордоны между Георгиевском и Екатеринодаром; и славное участие, которое он принимал в поражении Батал-паши на Кубани и в штурме Анапы с Гудовичем, могло служить уже достаточным основанием его боевой славы.
Лезгинам пришлось убедиться в ошибочности своего мнения о пришельцах с первой встречи, происшедшей на турецкой границе 20 июля 1801 года. Сильная партия их и турок занимала крутую и каменистую гору, пестревшую множеством распущенных значков, под которыми гудела азиатская музыка и пели дервиши, стараясь возбудить религиозный фанатизм в мусульманах. У Симановича было всего сто пятьдесят гренадеров и двадцать казаков. Понимая значение первого дела и зная, что вид наклоненных штыков, барабанный бой и крики «ура!» способны произвести на азиатов сильное впечатление, Симанович приказал развернуть батальонное знамя и с музыкой повел в атаку своих гренадеров.
Лезгины заколебались сразу, чувствуя, что им не удержать эту сплошную надвигавшуюся стену, и стали поспешно отступать к ущелью Кохаджеби. Симанович быстрым движением преградил им путь при самом входе в ущелье, произошла отчаянная битва, окончившаяся таким поражением горцев, что с этого времени ни одна из партий уже не осмеливалась открыто появляться в окрестностях Гори и Сурама, и только разбойничьи шайки продолжали еще скитаться по границе, нападая на оплошных грузин.
Некоторые из этих шаек, впрочем, отличались необыкновенной дерзостью и представляли серьезную опасность. В числе их особенной известностью пользовалась в то время шайка знаменитого лезгинского белада Кази-Махмада, наводившего одним своим именем трепет по всей Грузии. Уже несколько лет он хозяйничал в ее пределах, и никто не превосходил его отвагой и счастьем в наездах. Ему приписывались, как это обыкновенно водится в подобных случаях, сверхъестественные свойства, и суеверие жителей охраняло его лучше всяких караулов. Долго Симанович следил за этой шайкой, но наконец ему удалось-таки накрыть ее врасплох во время отдыха в лесистом ущелье Пчнавари. Заняв предварительно все выходы из ущелья, Симанович потребовал сдачи, но получив отказ и видя, что перестрелка поведет за собой только напрасные потери, приказал покончить дело штыками. Лезгины решились дорого продать свою жизнь; встретив нападающих залпом, они кинулись в кинжалы и шашки. Произошла резня в буквальном смысле этого слова. Кази-Махмад одним из первых пал под ударом штыков, а за ним сложили свои буйные головы один за другим и его бесстрашные сподвижники. Так погиб знаменитый белад, подвиги которого доныне воспеваются грузинскими сазандарами.
Но из целого ряда мелких и почти беспрерывных эпизодов, в которых проходила жизнь Симановича и его батальона, выдается довольно крупный случай экспедиции в горы к осетинам. Осетины жили в ущельях Главного Кавказского хребта, преимущественно по рекам Большой и Малой Лиахве, по Арагве и Тереку.
Если вникнуть в быт этого народа, то легко удостовериться, что при всей его дикости он сохранил следы лучшего происхождения, чем прочие горские народы. Чистота и удобство жилищ, шкафы, кровати, кресла с резьбой – о чем соседние народы, даже более их образованные, не имели и понятия, – все свидетельствует, что осетины – суть остатки какого-то образованного народа Азии, загнанного сюда, в трущобы Кавказа, бурями, потрясавшими древний азиатский мир. Быть может, осетины суть те самые яссы, которые платили дань Святославу. В их языке очень много славянских и немецких корней слов.
Осетины с давних времен были в вассальной зависимости от грузинских царей, но в последние дни царствования Георгия, пользуясь внутренними смутами в Грузии, они вышли из повиновения и стали делать набеги даже на грузинские села. Так как восточные пределы Осетии захватывают Военно-Грузинскую дорогу, то отложение их могло отозваться на сношениях Грузии с линией, и Симанович получил приказание усмирить осетин оружием.
В феврале 1802 года отряд из семи рот пехоты, полусотни казаков и двух полевых орудий собрался в городе Мцхете. Но в самый день выступления получено было известие, что осетины, покинув свои деревни, удалились в недоступные горные ущелья. Симанович тем не менее вышел в поход с твердым намерением найти неприятеля. Только люди, близко знакомые с кавказскими горами, могут себе представить, что значило проникнуть в февральскую распутицу в самое сердце Осетии, преодолев и снеговые подоблачные выси, и неприступные утесы, и горные каскады, охваченные льдом, и страшные стремнины и скалы, на которых никогда не бывала нога человека. Но все это было преодолено, и после изумительных трудов и усилий в борьбе с природой Симанович, как снег на голову, появился перед изумленным населением Осетии. Впечатление было так сильно, что осетины беспрекословно положили оружие, дали аманатов и в тот же день начали обратное переселение с гор в родные аулы.
Введя порядок во всей Осетии, Симанович воспользовался случаем, чтобы возродить среди осетин несколько веков тому назад утраченное христианство, и с этой целью оставил среди них несколько миссионеров.
Блистательная и беспримерная по своим результатам экспедиция эта закончилась в двенадцать дней. Замечательно, что подполковник Симанович во время этого пути лично составил подробную карту пройденных им местностей, которая, при тогдашней скудности картографических материалов, составила весьма ценный вклад в общий итог имевшихся тогда сведений о Кавказском крае[58 - Вообще тогда ни планов, ни карт, касающихся Закавказья, почти не было. Правда, что офицеры квартирмейстерской части – нынешний Генеральный штаб – делали съемки, но все карты отправлялись в Петербург, причем главнокомандующему не оставалось даже копий, «как будто бы, – по справедливому замечанию Цицианова, – они там нужнее, чем генералу, который здесь действует».].
«Донесение ваше о приведении осетин в покорность одними благоразумными и кроткими мерами, без пролития крови, – писал император Александр главнокомандующему в Грузии генерал-лейтенанту Кноррингу, – я принял с совершенным удовольствием и, отдавая полную справедливость подполковнику Симановичу, пожаловал его кавалером ордена Святого Владимира 3-й степени, который, вместе с рескриптом, при сем прилагаю». Это был один из самых редких случаев пожалования этого ордена офицеру в чине подполковника.
Такова была деятельность Симановича в Гори. В истории Грузинского полка действия его не раз порицаются, и автор указывает на полное будто бы незнакомство его с горной войной. Однако же результаты распоряжений Симановича, доставившие ему уже тогда почетную известность, едва ли оправдывают такой взгляд на него.
Между тем с 1803 года в Закавказье начинается целый ряд войн с Персией и Турцией, которые дали Симановичу случай высказать свои блестящие военные дарования. Штурм Ганжи доставил ему орден Святого Георгия 4-й степени, а за отличное сражение под Эриванью 15 июля 1804 года он произведен в полковники. Здесь ему пришлось обратить на себя особое внимание Цицианова тем, что в день генерального сражения под стенами крепости, когда осадный корпус был атакован всей персидской армией, Симанович со своим батальоном выдержал упорный бой со всеми силами эриванского хана и отстоял один из важнейших пунктов блокадной линии, караван-сарай, где были запасы и помещалась главная квартира Цицианова.
«В этом сражении, – писал главнокомандующий государю, – наибольший успех принадлежит именно этому храброму офицеру, который, несмотря на то что большая часть его батальона была на пикетах, с горстью людей отразил нападение, упорство которого превзошло все ожидания».
И в том же 1804 году Симанович, по ходатайству Цицианова, назначен шефом Кавказского гренадерского полка.
В кампанию 1805 года Симанович был деятельным сотрудником генерала Несветаева в экспедиции его к Амарату, при выводе в русские владения Джафар-Кули-хана Хойсского, и потом командовал войсками в бомбакском и шурагельском участках.
Из немногих известий, сохранившихся до нашего времени о деятельности Симановича в Шурагеле, обращает на себя внимание рассказ о следующем боевом эпизоде.
29 апреля 1806 года сильная персидская партия человек в семьсот, прорвавшись в наши пределы, угнала скот близ разоренного селения Сухин-Верды. По распоряжению Симановича капитан Зарубин с шестьюдесятью гренадерами, есаул Герцов с конной сотней донцов и татар и, наконец, майор Шмидт с сорока гренадерами и двадцатью казаками двинулись за ней в погоню. Пока Зарубин и Шмидт форсированным маршем шли наперерез, чтобы запереть неприятелю выход из гор, Герцов уже настиг его в самых горах и, видя, что ему на помощь пехоты рассчитывать нельзя, но при малейшем промедлении с его стороны неприятель уйдет безнаказанно, тотчас спешил свою молодецкую сотню и один повел стремительную атаку. Персияне, видевшие до сих пор погоню за собой одной только конницы, до того смутились теперь внезапным появлением пехоты, что приняли ее за русских гренадеров и обратились в бегство. Тогда и лихой есаул, крикнув своим донцам и татарам: «На-конь!» – пустился в погоню, насел на бежавших, и неприятель на протяжении пятнадцати верст оставил более ста человек изрубленными, весь скот и много пленных, в числе которых был один влиятельный персидский хан. Казаки Захар Исаев и Аверьян Карташов отбили белое персидское знамя, сопровождавшее в бою начальника партии. В отряде убитых не было; раненых же оказалось двое: сын шурагельского владетеля Будах-султана – саблей и один казак – пулей. Самая ничтожность потери как результат быстроты и решимости действия при тех условиях, при которых происходила битва, есть уже лучшая похвала кавалерии.
Из Шурагеля Симанович был вызван графом Гудовичем в главный действующий корпус и вместе с ним участвовал в осаде Ахалкалаков, в блистательной победе на Арпачае и, наконец, на штурме Эриванской крепости. Здесь он получил тяжелую рану в голову и должен был надолго покинуть ряды любимых гренадеров.
Назначенный в исходе 1809 года командующим войсками в Имеретии, Симанович прибыл в Кутаис в то тревожное время, когда главнокомандующий, генерал Тормасов, не довольствуясь уже номинальной покорностью имеретинского царя, потребовал от него полного подчинения воле русского государя, угрожая ему в противном случае низложением с престола силой русского оружия. И так как ответ на этот ультиматум в назначенный срок не был получен, то Симанович 20 февраля 1810 года объявил престол Имеретинского царства упраздненным и в тот же день двинул войска: одни из Кутаиса, для приведения жителей к присяге на подданство русскому царю, другие – из Грузии, для занятия пограничных крепостей, считавшихся, по своему выгодному положению, ключом в Имеретию.
Напрасно Соломон старался затянуть переговоры до того времени, когда дремучие леса оденутся листвой и разольются горные речки, чтобы начать тогда партизанскую войну. Симанович не дал ему времени организовать свои военные силы и менее нежели в месяц, разбив и рассеяв все вооруженные партии, покорил Имеретию. Сам Соломон, будучи заперт искусным движением русских отрядов в Вард-Цихе, сложил оружие и был отправлен в Тифлис в качестве военнопленного.
Победы в Имеретии доставили Симановичу чин генерал-майора и назначение в должность правителя Имеретии, Абхазии, Менгрелии и Гурии.
Спокойствие в покоренном крае продолжалось, однако, всего лишь несколько месяцев. Соломон успел бежать из Тифлиса, и появление его среди имеретинцев было сигналом к новому восстанию, которое, при тогдашних усложнениях, потребовало уже значительного усиления войск в Имеретии. Симанович принялся, однако, за дело со своей обычной энергией. Не тратя времени на бесполезные переговоры с царем, он быстро выступил из Кутаиса против инсургентов. Целый ряд поражений, нанесенных им в течение короткого времени – у Вард-Цихе, в окрестностях Гелатского монастыря, у Гоксы, в Тавазах, в Сазано и Сакоро, – привел к тому, что имеретинцы толпами стали покидать царя, при котором вскоре осталось не более пятисот человек пехоты и конницы. Опасаясь притом измены, Соломон беспрерывно менял место своего пребывания; дни он проводил в лесах и ущельях, а ночи – в потаенных пещерах, скрываясь даже от собственных войск, которые никогда не знали, где он ночует.
Наконец, утомленный физически и нравственно, царь с малым числом своих приближенных успел пробраться в Ханийское ущелье, где стояло вспомогательное турецкое войско. Но когда и это ущелье было взято войсками Симановича штурмом, он вынужден был покинуть родину и искать спасения в турецких пределах. Симанович перенес за ним оружие в Турцию, разбил встретившие его войска в горном проходе Маджас-Цхали и, соединившись потом с Тормасовым, участвовал с ним в кратковременной осаде Ахалцихе.
В исходе 1810 года, после того как Соломон бежал в Ахалцихе, Симанович мог наконец заняться внутренним устройством Имеретии, которая, после двукратного покорения ее оружием, была обращена в простую русскую провинцию.