Мои воспоминания

Даже не знаю, о ком сначала рассказывать: о ветеранах войны или о ветеранах ГУЛАГа? Пожалуй, сначала расскажу о ветеранах войны. Ведь они спасли не только страну, но и тех, кто сидел в тюрьме – и победа над белыми, и победа над фашистами дает ветеранам право быть всегда первыми.

Начну, пожалуй, с ветеранов гражданской войны. Теперь-то мы знаем, какая кровавая была эта гражданская война, сколько положили людей на алтарь красной победы. Но тогда все упомянутые лица были для нас героями: Щорс, Котовский, Буденный, Ворошилов. Блюхер, Чапаев, Пархоменко – да всех и не перечесть. Много было и тех, кто убивал своих братьев, отцов, сыновей и безвинных людей именем революции. Враги же наши были тогда Деникин, Махно, Врангель, Капельников и другие русские полководцы из белой гвардии, стоявшие насмерть за Россию без красных.

Вот что рассказывает ветеран и очевидец гражданской войны.

Заливные луга у реки Десна

«Дело было на Украине, Сумская область, Зноб-Новгородский район, в окрестности села Глазово, села Кривоносовка, хутора Хильчичи, села Уралово, села Очкино и города Новгород-Северска, что на берегу реки Десна.

Косят мужики сено на заливных лугах у Десны. Эта территория по Брестскому договору принадлежит немцам. Летает немецкий самолет, мужики его «аэропланом» звали. Бросает сверху листовки на украинском и русском языках, мол, нельзя здесь косить траву, немецкая это территория. Плевать хотели мужики на эти листовки, разобрали листовки по карманам на «самокрутки», бумага очень хорошего качества. Продолжают себе косить. Снова летит «аэроплан». Бросают немцы мешок. Подошли мужики к мешку, смотрят с опаской. Толкают палкой, что-то есть внутри. Развязали осторожно мешок, а в мешке «жид». Еврей, мертвый и записка при нем. Мол, мы видим, что вы народ неорганизованный, поэтому присылаем вам начальника – это они на труп намекают. Если не уберетесь, будете мертвы, как и он. Кстати – слово «жид» позже было запрещено Сталиным к произношению. Даже анекдот ходил такой: «Стоит мужик на остановке, к нему подходит второй и спрашивает, мол, что ты здесь в период сенокоса делаешь?

Мужик замялся, потом отвечает:

– Я попутку подевреиваю…

Даже слово поджидаю, боялись сказать.

Возмутились косари, матом немца покрыли и продолжают косить траву. Летит снова «аэроплан» и давай по ним из пулемета строчить, да бомбы на них кидать. Попадали мужики в траву, затаились. Улетел «аэроплан». Собрались крестьяне и решили пойти и выбить немцев из Новгород-Северска, чтобы работать не мешали. Пошли мужики по домам, по селам и давай всех зазывать на войну с немцем. В гражданскую войну у каждого винтовка была или пулемет, или наган. Собралось их видимо-невидимо, от села Глазово до села Очкино толпа идет, и счету ей нет. Все настроены на страшный бой. Подошли к реке Десна, река быстрая, широкая. Ждут мужики пока паром с того берега придет.

А в это время в Новгород-Северском у немцев паника, увидели они это огромное войско, испугались. Побросав все, стали покидать город. Первыми смылись как всегда евреи, «золотишко» с собой прихватили, понимают, что грабить будут именно их в первую очередь.

Пришел паром, и начали мужики партиями переправляться через Десну. Полдня прошло, пока все переправились. Назначили командиров, разбились по взводам, готовятся к атаке. В это время немцы по телеграфу депешу в Москву, мол, нарушается Брестский мир, войско идет на Новгород-Северск – несметное. Посылает ВЧК свой конный отряд из приграничья в Новгород-Северск разобраться, что за партизаны там объявились? Поскакал отряд, выехал на пригорок, стоят, смотрят. И правда, огромная толпа идет колоннами от реки Десна к городу, все вооружены, но без формы. Поскакал отряд к ним, чтобы разобраться и остановить это войско. Увидели ополченцы, что скачут к ним вооруженные люди на конях. Кто-то крикнул: «Казаки, порубят всех, тикай!»

И пошла по рядам паника. Все кинулись к реке, забили паром, отплыли от берега остальные, кто на лодках, кто на бревнах, кто просто вплавь поплыли обратно восвояси. Очень много народу потонуло в тот день – многие ведь не умели плавать. Так бесславно и закончился их поход на немцев», – завершает свой рассказ герой гражданской войны. Все смеются, потешно рассказывает, обхохочешься.

Второй наш сосед – ветеран Великой Отечественной войны, теперь ему слово. Он просто огромный человечище с руками силача. Его все называли Петрович и мы, кстати, тоже, хотя так и не знаем многих по имени и отчеству, о чем сейчас очень сожалеем. Так вот, Петрович служил в разведке и воевал после Сталинграда на территории Украины. Он много рассказывал о походах в тыл врага, о тренировках, о своих товарищах, о захваченных им «языках», а мы слушали, раскрыв рот. Но когда он демонстрировал нам приемы боевого самбо или метания ножей, мы просто «обалдевали», как просто и легко у него все это получалось. Связывание ремнем, палкой, веревкой, используя морские узлы, это было что-то. Мы с удовольствием подставляли свои маленькие руки для связывания. Учились сами вязать морские узлы и метать ножи. У него был особый нож, нож разведчика, он его нам показывал, давал подержать в руках и рассказывал, как и когда его применял, и как нож ему помогал в трудных ситуациях на фронте и в жизни.

Вот один из этих рассказов: «Пошли в разведку, ночь была темная, безлунная, на небе стояли тучи, как говорится, «хоть глаз коли». Но для разведчика такая погода – это просто подарок, позволяет незаметно пробраться в тыл врага и взять «языка». Такая погода всегда гарантирует успех. Вот уже и проползли, прорезав колючку. Появились легкие очертания немецких окопов. Немцы периодически пускали осветительные ракеты, и, пока ракета горела, группа разведчиков замирала и вела наблюдение за врагом. Вот разведчики увидели часового, стоящего у бруствера окопа. Он, в свою очередь, вел наблюдение за передовой, и, когда взлетала ракета, прикладывал к глазам бинокль, осматривая колючую проволоку в том секторе, который, видимо, ему указал командир. Однако, прикладывая бинокль к глазам, он временно лишал себя ближнего обзора. Также интересен тот факт, что после того, как погаснет ракета, наблюдавший в бинокль, некоторое время совершенно ничего не видит в нахлынувшей на него темноте, пока глаза вновь привыкнут к ночи.

Петрович, как опытный разведчик, знал об этом. Он достал свой нож из-за голенища сапога. Здесь он его носил всегда, потому, что такая привычка была тогда у многих разведчиков. Прицелившись, Петрович метнул его в часового в тот момент, когда погасла очередная ракета. Послышался такой хлопок, будто кто-то стукнул кулаком по спине, и хрипящий стон, а вместе с ним и легкий шелест сползающего в окоп тела. Разведчики молниеносным броском заскочили в укрытие окопа и, разглядев в темноте раненного часового, вытащили второй нож и быстро добили его, чтобы очнувшись, не наделал шума. Тело часового затащили в ответвление траншеи и тихонько пошли вдоль окопа, выставив за собой охрану.

Впереди показался немецкий блиндаж, откуда доносился легкий храп. Немецкие солдаты спали на шинелях, как и наши бойцы, а вот немецкие офицеры спали отдельно на специальных матрасах. По этим матрасам, оказывается, и распознавали разведчики, кого надо брать в «языки». Привычным движением Петрович зажал рот немцу, второй разведчик схватил его за ноги, и одним рывком они быстро вынесли еще спящее тело из блиндажа. На свежем воздухе Петрович слегка стукнул немца по голове и уже спокойно заткнул ему в рот кляп, связал руки и ноги. Замотав пленника в плащ-палатку, бойцы вернулись к выставленному охранению. Выбравшись из окопа, поползли на свои позиции. Вот уже проползли колючку и подползают к нашим окопам. А там, толи наш часовой уснул, то ли ему что-то почудилось спросонья, но он вдруг начал стрелять из пулемета по разведчикам. Немцы, видимо, тоже проснулись, увидев, что один убит, а офицера нет, открыли огонь по направлению стрельбы нашего пулеметчика. Попав под двойной огонь, своих пулеметов и немецких, Петрович прикрыл своим телом захваченного языка и не шевелился, уповая на везение и Господа Бога. Но вот, видимо, разобрались, что к чему, потому что стрельба с нашей стороны прекратилась. Был слышен отборный мат командира роты, что, мол, если не дай Бог кого ранили или убили, то всё – трибунал. Как же яростно орал командир на дежурившего пулеметчика – слова не для печати. Пользуясь затишьем, разведчики рванули в свои окопы, затащив туда и немца. Немец, как оказалось, все еще был без сознания. Толи Петрович его стукнул сильно, толи придавил случайно, когда закрывал от пуль. Прибежал санитар, сунул нашатырь немцу под нос, потер ему виски, потрогал пульс и успокоил разведчиков, мол, вообще-то должен выжить. И когда фашистский офицер очнулся и начал бормотать что-то на своем родном языке, Петрович расслабился. Сразу почувствовал что-то мокрое на правой ноге, но боли не было. «Наверно, в лужу попал», – подумал он. Встал и пошел в землянку, сев у «буржуйки», снял сапог и увидел окровавленную портянку, а затем почувствовал сильную боль в ноге – пуля прошла по касательной и пробила только мышцы голени. Это было сотое задание, выполненное мной, и первое ранение на фронте», – завершил свой рассказ Петрович».

Мы, рожденные в пятидесятые годы, были очень близко от времени, о котором он рассказывал. Нам казалось, что это было вчера, а Петрович рассказывал так, будто он только, что пришел из боя и сел с нами покурить и отдохнуть. Замечу, все фронтовики тогда ходили в гимнастерках и носили на них боевые ордена, медали и колодочки о ранениях желтого и красного цвета. Красные, означают легкое ранение. Желтые – тяжёлое. У Петровича таких колодочек было три, две красных и одна желтая. Мы трогали медали и ордена, читали на них надписи. Это было прикосновение к той страшной трагедии, которая прогремела по нашей стране и Европе. Два ордена Красной звезды, Орден Славы третьей и второй степени, медали «За отвагу», за взятие Праги, Будапешта, Берлина – красноречиво показывали пройденный Петровичем путь от Сталинграда до Берлина. Мы гордились нашим Петровичем и всеми нашими ветеранами и ненавидели фашистов. Даже играя в «войну» трудно было найти желающего на роль немца. Немцами назначали тех, кто был новичком в нашей компании, или тех, кто провинился по какому-либо поводу. Да, мы играли в войну и повторяли подвиги Петровича и тысяч других ветеранов, о которых мы смотрели кино, читали книги и слышали из рассказов фронтовиков. Но рядом жили еще одни «фронтовички», которые, будучи в плену, становились полицаями у немцев. Отсидев присужденный им законом срок, узники возвратились домой. Мне казалось, что это не справедливо, почему полицаев не расстреляли, почему они живут среди нас и работают с нашими родителями? Это было непонятно для меня и других пацанов, чьи отцы и деды воевали с фашистами и погибали за Родину. Дети этих полицаев всегда были обделены нашим вниманием, никто с ними не дружил. Так, общались в школе, здоровались, но в игры свои не приглашали. А когда подходило празднование Дня Победы девятого мая. Ветераны, выпив лишку, всегда сгоняли свою злость на бывших полицаях. Бывало, что словесные оскорбления переходили и в рукоприкладство. Между прочим, милиция этому не препятствовала, уважая тот праведный гнев ветеранов, накопившийся за годы войны. Затем хмель проходил, все выпивали «мировую», и жизнь шла дальше. Потом мне мать рассказывала, что те полицаи, которые вернулись из тюрьмы, никого не убивали, а просто работали у немцев и пили самогон, даже иногда помогали людям избежать угона детей в Германию. Тех же, кто убивал местных жителей или наших бойцов, расстреляли на месте, по закону военного времени.

Вот пишу все это спустя пятьдесят с лишним лет, а будто бы вчера сидел на лавочке и, раскрыв рот, слушал рассказы ветеранов.

Запах зоны

Вторая категория рассказчиков, которая занимала больше свободного времени нашего детства, поскольку они, как правило, нигде не работали или, работали на таких работах, которые были по времени отброшены на утро и вечер, а то и ночь. К примеру, дворник или сторож стадиона, а вообще бывшим осужденным на работу было устроиться тяжело. Они быстрее других спивались или возвращались к своему преступному ремеслу, уходили на вторую, третью и так далее ходки. Летом они на улицу выходили в майках, черных штанах, сапогах и обязательно в кепке. Почему именно так они ходили летом, я не понял, но думаю, им так было удобно. Они могли всем предъявить свои наколки на теле, означающие их иерархию в воровском мире и свои воровские подвиги. Вот кепка – я думаю – это тоже воровской атрибут. Как у ветеранов об орденах и медалях, мы расспрашивали у них, что означает та или иная наколка на пальцах, кистях, плечах, груди, спине. У многих из них на груди в районе сердца, был наколот профиль Ленина, Сталина, на плечах замысловатые звезды как у генералов дореволюционных времен, купола церквей, всякие звери с оскалом, змеи, пауки – вообще картинная галерея. Многое из того, что они рассказывали, до этих пор осталось в моей памяти и даже сослужило как ни странно положительную роль в воспитании не только нас, но и моих будущих учеников.

Они могли всем предъявить свои наколки на теле, означающие их иерархию в воровском мире и свои воровские подвиги.

«Слушай сюда пацаны, – начинал свой рассказ Мирон – если выколот перстень с пятью горизонтальными рисками. Четыре по углам и одна в центре, означает – первая ходка.

Первая ходка

Наколка перстня с решёткой в правом верхнем углу и затемненный левый нижний, противолежащий угол, означает – позор ментам, привет Кентам.

Привет Кентам, позор ментам.

Перстень с затемненным правым верхним углом и нижним левым, противолежащим углом, означает – дорога в зону.

Дорога в зону.

Перстень с наколками на чистом квадрате слева зубчики, означает – заслуги перед уголовным миром (количество зубьев совпадает с количеством заслуг).

Заслуги перед уголовным миром.

Перстень с наколкой в виде ромба с затемненными верхним левым и нижним правым, противолежащим треугольниками, означает – лидер.

Лидер.

Христианский крест, в кругу – склонен к садизму, насилию, неисправим.

Неисправим.

Паук – наркоман. Змея с мечем, на фоне решетки – законченный садист. Сердце на фоне решетки, проколотое мечем – насильник. Но эти наколки можно делать только тогда, когда авторитеты признали твои заслуги, и ты получил добро на очередную наколку. За незаслуженные наколки наказание было суровым, плоть до смертельного исхода».

Многое еще всякого нам рассказывал ветеран зоны. Что-то осталось в памяти, что-то забылось. Но первые уроки, как входить в «хату» (камеру) – к кому обращаться при входе в «хату». Не плевать в «хате» на пол, на любые действия спрашивать добро у старшего по «хате». Но не того, что назначили «вертухаи» (охрана), а посаженного авторитетным вором в законе (смотрящего), того кто «хату» держит.

«Вот, к примеру, заводят тебя в „хату“ ты должен остановиться у двери и ждать пока, кто-то из шестерок бросить к твоим ногам полотенце. Ты вытираешь краги (ботинки) о полотенце и полотенце бросаешь к параше. Только после этой процедуры проходишь в „хату“ снимаешь кепку и приветствуешь братву. Затем спрашиваешь, кто держит „хату“ тебе показывают его. Ты подходишь к нему и спрашиваешь, где твое место в камере, при этом никому не подаешь сам и не пожимаешь протянутые руки, пока не узнал, кто есть, кто в этой камере. Получив свое место, бросаешь туда свои вещи и поставляешься. Все, что у тебя есть, из еды, отдаешь старшему, а он уже решит, что кому. Затем ты расскажешь всем, кто ты и какое у тебя „погоняло“ (кличка), по какой статье замели. Что шьют, и кого из авторитетов знаешь, были ли ранее ходки и по каким статьям. Это делается вполне формально поскольку, о каждом прибывающем в зону уже приходит весточка, и если ты будешь говорить не то, что было в „маляве“ (записке), можешь иметь неприятности. После знакомства будут поступать предложения, если ты конечно новичок, и у тебя первая ходка, „прописаться“. Что практически означает добровольно подвергнуться избиению и не заплакать, не заныть до конца избиения, какое бы оно не было жестокое. Если есть хоть какая-то возможность избежать этого, надо избежать. Надо сразу себя поставить жестко, чтобы ни у кого не появилось сомнения, что ты его „грохнешь“, если он хоть пальцем прикоснется к тебе. Смог поставить так себя, будешь уважаемый, не сможешь – терпи „прописку“. Но не дай тебе бог заныть или заплакать от боли, могут и забить до инвалидности. Или по решению старшего „опустить“ и отправить под нары к параше в „петушиные“ места. Ни в коем случае не сотрудничать с администрацией иначе братки сразу посадят на перо или „опустив“ „вздернут“ (повесят). А потом всей толпой скажут охране, что вздернулся сам. Но все же стукачей в каждой камере, как твари по паре. Точно так же и среди охраны лояльных к зекам полно, а особенно в тех зонах, где преимущество на стороне воровского клана. Не доверяй никому, и себе доверяй только раз в год. Не болтай о том, о чем не спрашивают, не предъявляй никому обвинений – без веских доказательств. Нет доказательств, руби топором, ножом пальцы, руку, в качестве подтверждения своей правоты. Иначе приговор один – на перо, а без пальцев или руки можно прожить. Играй в карты только на то, что есть у тебя в карманах, а дальше начинается рабство. А из рабства два пути либо на тот свет, либо на добавление срока вплоть до расстрела. Ведь карточный долг свят для зеков и за долг, скажут убить – будешь убивать, скажут отдать жену – отдашь, а убив, ты прибавляешь себе срок. В те времена в СССР была по многим статьям смертная казнь».

Все эти рассказы приучали нас к соблюдению воровского закона, который оказывается, нигде не описан, а передается из уст в уста. Знают его только воры в законе. Все эти рассказы открывали нам еще один срез общества, и нам было от этих рассказов немного страшно, немного неуютно, ибо каждый представлял себе, как он поведет себя в тюрьме, как будет терпеть все это там, за колючкой. И мы понимали, что пока не были готовы к этому испытанию, поэтому в игры про тюрьму не играли. Однако ветеран зоны по кличке «Бритва», а знали его Мирон, учил нас и иному ремеслу, например, начинал он с мелочей. Как тетрадкой вытащить ручку из кармана «лопуха». Взмах тетрадкой снизу – вверх вдоль кармана одежды, где лежит ручка, и обложка тетради цепляет за держатель ручки, извлекает ручку из кармана. Почему-то Мирон выбрал именно нас с моим другом Петей, я не знаю. Но он сказал, что у нас есть что-то такое, что говорит о наших больших способностях в таком деле. А может это, был ловкий тактический ход, похвалить нас для большего энтузиазма? Но не прошло и полгода, как я уже свободно тащил кошелек из любой сумки. Открывал любые замки того периода. Второй этап, это обучение залазить в форточки на первом или втором этаже. Тут было сложней, но и эту науку мы освоили быстро, а тренировался я на собственной форточке. Забрался на подоконник, удерживаясь за выступы рамы окна, просунул голову в форточку, подпрыгнул и завис животом на нижней части рамы форточки, затем развернулся на спину, ухватился за верхние выступы рамы внутри комнаты и подтянувшись, ты уже внутри. Ключи для амбарных замков мы делали из старой гильзы от автомата или винтовки, вставляешь в гильзу гвоздь, величиной со стержень внутри замочной скважины, затем расклепываешь гильзу вокруг гвоздя и остается только напильником вырезать нужную бородку и ключ готов. Сколько мы вытащили ручек, сколько посетили форточек и сколько вскрыли замков, история умалчивает. Но, однажды забравшись в тир, мы попались. Какой-то бдительный гражданин засек нас и позвал милицию. Нас взяли, когда мы выбирались обратно. Я почему-то сразу представился по фамилии Белоногов Ваня, хотя меня звали совсем иначе. Ну не буду описывать, как нас там допрашивали, как прочитали в моем дневнике, мою настоящую фамилию. Все пытали, кто нас научил, кто нас послал? Да кто им скажет, после такого нравоучения Мирона. Но закончилось все это направлением меня в школу интернат в городе Крымск, Краснодарского края, как трудновоспитуемого. Первый жизненный урок, надо ставить кого-то на стреме, как учил Мирон, а мы лопухнулись, на стреме никого не поставили, вот нас и замели. Но все эти навыки мне помогли в жизни, когда я пошел по военной стезе в войсках КГБ. Для выполнения тех или иных заданий, эти навыки были просто бесценны.

Интернат

Те, кто был в шестидесятые годы в интернате, меня поймут, и не будет принимать мой рассказ за сказочные былины. Привезли меня в школу-интернат перед Новым годом, завели в большой холл учебного корпуса, в центре которого стояла огромная елка, украшенная разноцветными шарами и игрушками. По всей площади елки сверкали маленькие лампочки, мигая разноцветными огоньками, я стоял как вкопанный и не мог оторваться от этой сказочной красоты. Такого я не видел даже в самом волшебном сне.

Школа-интернат и ёлка

Но меня увели в кабинет директора, где прошла документальная процедура моего оформления в государственное учреждение закрытого типа. Пройдя медосмотр и помывшись в душе, я переоделся в новенькую, сшитую по моему размеру, ученическую форму с ремнем и кирзовыми сапогами. На ремне была сверкающая бляха с двумя скрещенными ветками, а в центре звезда, в серпе и молоте. Одежда напоминала одновременно форму зеков и военных, только цвета темно-синего. Посмотревшись в зеркало, я просто не узнал себя, только бледное лицо напоминало о моей прежней жизни. Меня отвели в класс, первый «г». Занятия уже шли и меня тихонько усадили за свободную парту. Был урок по Родной речи. У меня учебников еще не было, и я сидел, слушал, что говорит учитель. Один из учеников предложил пересадить меня к нему, чтобы я мог читать учебник, который у него есть. Учитель согласился, и я пересел. На перемене мы познакомились, парня звали Ваня Волков. Затем я познакомился и с другими ребятами, но вскользь, как обычно знакомятся с новичками – без особого доверия. Меня быстро научили сидеть на уроках тихо и не шевелиться, не баловаться, не говорить без разрешения. При этом применяли длинную линейку или указку, которая плотно прилегала к моим рукам или моему затылку. И вот я уже на занятиях стал очень внимательным и прилежным учеником. Получал по всем предметам, кроме чистописания, одни пятерки. Чистописание как-то не давалось. Всё выходили неровные палочки, черточки, кружочки. Хотя через некоторое время и по этому предмету я получил пятерку. Однако, учеба – это только часть времени, и чаще всего учеба проходила всегда спокойно. На полдник нам приносили кефир с булочкой прямо в класс, что для меня было приятным сюрпризом. Но после занятий и обеда мы уходили в общежитие, а там была уже иная интернатская жизнь.

Мы, как первоклашки, почему-то находились на четвертом этаже общежития, а поскольку лифта тогда не было, по лестнице заходили на свой этаж. Это было весьма утомительно для нас – малышей. Придя в общежитие, мы попадали в руки нашего воспитателя, который уже до моего прибытия получил от детей кличку «тиран». Поскольку я еще не сталкивался с ним на узкой дорожке, то не знал почему. Наши спальни располагались справа и слева от большого холла, где проводились все игровые и воспитательные мероприятия с нами. Справа от холла было два спальных помещения мальчиков, где находилась и моя кровать, а слева от холла было два спальных помещения девочек. Днем нас еще как-то неохотно, но пускали в спальню к девочкам, и можно было посмотреть, как заправлены их постели, как хранятся туалетные принадлежности на прикроватных тумбочках и какие игрушки разрешено иметь. Можно было спокойно посидеть на табуретках и поговорить с девчонками без присутствия воспитателя. Но в вечерние часы и ночью нас к ним не пускали. К этому времени я уже подружился не только с Ваней, но и с девочкой Аней, помню только ее имя и два белых бантика в косичках, и еще силуэт в школьной форме, коричневого цвета с белым передником. Я не любил коллективные игры и массовые развлечения и, уединяясь с Ваней и Аней, рассказывал им сказки. Те сказки, которые рассказывали когда-то мне родители, а потом начал и сам придумывать сказки, былины и всякие страшные истории про всяких чудовищ. Слава про мои сказки вскоре прокатилась по нашим «спальникам» (так мы называли наше общежитие), и к нам начали присоединяться многие ребята из параллельных классов. Порою собирались в спальне целыми классами и слушали, что я рассказываю. Некоторые мои сказки просили рассказать еще раз. Так продолжалось до тех пор, пока воспитатель не заметил, что уже больше учеников находятся в спальном помещении, а меньше в холле для игр. И тут настал мой черед познакомиться поближе с нашим «тираном». Зайдя в спальное помещение, он дал команду всем выйти в холл, а меня, взяв за ухо, повел в комнату воспитателей, там было их по одному на каждый класс, то есть шесть человек. Как он меня только не обзывал, а главное, он говорил, что из таких идиотов, как я, вырастают именно бунтари и изменники Родины. Я так и не понял, чем я провинился и что плохого в том, что я рассказываю сказки своим товарищам? Но на первый раз мне повезло, может еще и потому, что я по привычке молчал и не спорил с «тираном». Так или иначе, но все обошлось внушением и красным правым ухом от руки воспитателя.

Было у нас еще одно интересное занятие – это просмотр диафильмов, ведь телевизоров и иной аудио – или видеоаппаратуры у нас тогда тоже не было, было только радио, да и то его включали, когда воспитатель разрешит. А не было ничего, потому, что этого еще не изобрели. Но для нас не это было главным, а то, что для просмотра диафильмов нужно было выключать свет, а значит, мы могли потихоньку смыться до конца диафильма и пообщаться отдельно от толпы. Диафильмы нам крутил сам воспитатель и сам же читал титры под картинками, иногда доверяя это девчонкам, которые хорошо читали и имели громкий голос.

Был у нас талисман – игрушка Ванька-встанька, с музыкой внутри. Но его у нас постоянно воровали другие школьники из старших классов (второго или третьего). Мы, собравшись толпой из самых отчаянных одноклассников, ходили отбивать этот талисман. Руководил нами Гена, он считался самым сильным и самим задиристым, его все немного побаивались. Но один случай положил конец его руководству. Однажды, уже не помню, за что, но он разозлился на меня и погнался за мной. Забежав за здание, а это было на улице, я поскользнулся и упал, он догнал меня и начал бить по спине кулаками. Я сначала испугался, но, почувствовав, что удары его не приносят мне никакой боли, встал и дал ему кулаком в челюсть, как учил нас фронтовик-разведчик Петрович. Гена упал как подкошенный и начал плакать, я ему сказал, что больше он не главарь и, плюнув на его форму, пошел в общежитие.

С тех пор все походы и вылазки возглавлял я, а помогал мне в этом все тот же Ваня Волков. Ох и отчаянный же он был парень, выдумщик еще больше меня. Надо нам смыться из общежития, он вставляет две иголки в розетку и замыкает их металлической частью ручки, удерживая её за деревянную часть. Были тогда такие перьевые ручки. Естественно, происходило короткое замыкание, сгорали предохранители, свет гас. Пока приходил электрик, менял пробки, мы смывались и успевали проводить свои акции по возврату талисмана или по наказанию тех, кто на нас стучал, а были и такие. Без драк не обходилось, мой немалый опыт в драках приносил плоды и к нам стали уважительно относиться и второклассники, и даже третьеклассники. Но вот однажды Ваню поймал с поличным наш воспитатель, когда он в очередной раз хотел сделать короткое замыкание. Притащил его «тиран» за ухо в холл и приказал нам построиться в две шеренги и повернуться лицом друг к другу. Затем он рассказал все, что думал о Ване. Рассказал все то, что ждет Ваню и таких преступников как Ваня в будущем, употребляя при этом совсем нелитературные выражения. После словесной процедуры воспитания он приказал нам снять ремни и закрутить их на руку так, чтобы бляхи были на конце ремня. Затем провел Ваню между строем. Приказывал нам бить его этими бляхами по спине. Мы были напуганы и со страху били, но старались бить не сильно. Но некоторые, кто был на Ваню зол, били изо всей силы. В конце строя у Вани подкосились ноги, но он не плакал и не стонал, молча переносил это наказание, что для нас стало хорошим уроком на всю жизнь. Когда закончилось публичное наказание, «тиран» спросил Ваню, мол, теперь тебе понятно, как себя вести? Ваня ответил легкой улыбкой и кивком головы. После всего этого он улыбался. Вот была сила воли. Он бы точно в тюрьме выдержал, да и на войне тоже.

Теперь пора сказать и о питании. Кормили нас четыре раза в день: завтрак, полдник, обед, ужин, но меню почему-то было скудным и однообразным. Завтрак состоял из ненавистного мне винегрета и глазуньи. Затем чай с булочкой и все это каждый день. Не менялся ассортимент завтрака ни зимой, ни летом. Обед включал в себя суп или борщ, котлета с гарниром из макарон или картошки, компот – и это меню тоже было неизменно. К тому же, маловато для растущего детского организма. Ужин, честно скажу, уже не помню, похоже давали то, что оставалось от завтрака и обеда. Голод не тетка, многие пытались вынести из столовой хотя бы кусок хлеба, которого давали сколько пожелаешь. Но вот выносить из столовой еду, которую не скушал, запрещали. На выходе стояли старшеклассники из девятых или десятых классов и обшаривали наши карманы. У кого находили хлеб или булочку, отбирали, а взамен давали подзатыльники. Однако, я прятал хлеб в голенище сапога, поэтому мой хлеб не находили. Затем, уже собравшись где-нибудь в укромном месте, мы съедали этот вкуснейший черный хлебушек. Это было самое вкусное из всего того, что я там ел, по крайней мере, мне тогда так казалось. Но плохое питание и большие физические нагрузки от учебы и подъема на четвертый этаж по лестнице подкосили мое здоровье. Однажды, идя по лестнице, я потерял сознание. Меня отправили во внутреннюю больницу и тот отсек, куда меня поместили, назывался почему-то изолятор. Я смеялся, «Ну, блин, как на зоне». Проверив мое состояние и сделав анализы, врач мне назначил гемоглобин и усиленное питание: манку с маслом. Гемоглобин мне нравился: несмотря на то, что он был жидким и тягучим, он был сладким. Неделю я пролежал в изоляторе, потом меня выписали. Просто я, видимо, рос, и мой организм требовал больше витаминов и более калорийное питание. Зато после этого случая пришла проверка и выяснила, что повара воровали мясо и вообще нам давали очень уж маленькие порции. Тогда времена были суровые, поэтому шеф-повара за это посадили. Нас начали кормить очень даже хорошо.

Так и протекала моя жизнь и учеба в интернате до тех пор, пока не пришло время расставаться и с ним. Мои родители решили переехать в другую местность и, забрав меня из интерната, увезли с собой из Краснодарского края. Но память о времени, проведенном в интернате города Крымск, я уже не забуду до самой смерти.

Наши родословные

Хочу рассказать о матери и ее родословной. Мой дед по материнской линии Майданник Мирон Остапович, родился в 1873 году, еще задолго до революции 1917 года.