Апокалипсис нашего времени

№ 4

Правда и кривда

«Без грешного человек не проживет, а без святого – слишком проживет». Это-то и составляет самую, самую главную часть а-космичности христианства.

Не только: «читаю ли я Евангелие с начала к концу, или от конца к началу», я совершенно ничего не понимаю:

как мир устроен? и – почему?

Так что Иисус Христос уж никак не научил нас мирозданию; но и сверх этого и главным образом: – «дела плоти» он объявил грешными, а «дела духа» праведными. Я же думаю, что «дела плоти» суть главное, а «дела духа» – так, одни разговоры.

«Дела плоти» и суть космогония, а «дела духа» приблизительно выдумка.

И Христос, занявшись «делами духа», – занялся чем-то в мире побочным, второстепенным, дробным, частным. Он взял себе «обстоятельства образа действия», а не самый «образ действия», – т. е. взял он не сказуемое того предложения, которое составляет всемирную историю и человеческую жизнь, а – только одни обстоятельственные, теневые, штриховые слова.

«Сказуемое» – это еда, питье, совокупление. О всем этом Иисус сказал, что – «грешно», и – что «дела плоти соблазняют вас». Но если бы «не соблазняли» – человек и человечество умерли бы. А как «слава Богу – соблазняют», то – тоже «слава Богу» – человечество продолжает жить.

Позвольте: что за «слава Богу», если человек (человечество) умер?

Как же он мог сказать: «Аз есмь путь и жизнь»? Ничего подобного. Ничего даже приблизительного. «Обстоятельственные слова».

Напротив, отчего есть «звезды и красота» – это понятно уже из насаждения рая человекам. Уже он — прекрасен, и это есть утренняя звезда. Я хочу сказать, что «утреннюю звезду» Бог дал человеку в раю: и тайным созданием Эдема Он выразил и вообще весь план сотворения чего-то изумительного, великолепного, единственного, неповторимого. Все к этому рвется: «лучше», «лучше», «лучше». Есть меры и измеримость: Бог как бы изрек – «Я – безмерный, и все сотворенное мною рвется к безмерности, бесконечности, нескончаемости». А, это – понятно. «Там оникс и камень бдолах» (о рае). Напротив, когда мы читаем Евангелие, то что же мы понимаем в безмерности? Да и не в одной безмерности: мы вообще – ровно ничего не понимаем в мире.

«И вот, на небе великое знамение – жена, облеченная в солнце; под ногами ее – луна; и на голове ее – венец из двенадцати звезд.

Она имела во чреве и кричала от мук рождения».

(Апокалипсис, 12)

«Иисус же сказал: «Есть скопцы, которые из чрева матернего родились тако; и есть скопцы, которые сами сделали себя скопцами ради Царства Небесного. Кто может вместить это – да вместит».

(Евангелие от Матфея, 19)

Тут мы понимаем, что роды, именно человеческие роды, лежат в центре космогонии.

Тут мы совершенно ничего не понимаем, кроме того, что это – не нужно.

Библия – нескончаемость.

Евангелие – тупик.

Теперь: «грех» и «святость», «космическое» и «а-космичность»: мне кажется, что если уже где может заключаться «святое», «святость» – то это в «сказуемом» мира, а не «в обстоятельствах образа действия». Что за эстетизм. Поразительно великолепие Евангелия: говоря о «делах духа» в противоположность «делам плоти» – Христос через это именно и показал, что «Аз и Отец – не одно». «Отец» – так Он и отец: посмотрите Ветхий Завет, – чего-чего там нет. Отец не пренебрегает самомалейшим в болезнях дитяти, даже в капризах и своеволии его: и вот там, в Ветхом Завете, мы находим «всяческое». Все страсти кипят, никакие случаи и исключительности – не обойдены. «Отец» берет свое дитя в руки, моет и очищает его сухим и мокрым, от кала грязного и от мокрого. Посмотрите о лечении болезней, парши, коросты. В пустыне Он идет над ними тенью — днем (облако, зной) и столбом огненным – ночью освещает путь. Похитили золотые вещи у египтян, и это не скрыто; ибо так естественно, так просто: ведь они работали на них в рабстве, работали – бесплатно. Этим таинственным и глубоким попечением о человеке, каким-то кутающим и пеленающим, – отличается «Отцовский завет» от сыновнего. Сын – именно «не одно» с Отцом. Пути физиологии суть пути космические, – и «роды женщины» поставлены впереди «солнца, луны и звезд». Тут тоже есть объяснение, чего абсолютно лишено Евангелие. Действительно: тут показано, в видении Апокалипсиса, что и луна, и звезды, и солнце – все для облегчения «родов». Жизнь поставлена выше всего. И именно – жизнь человека. Пирамида ясна в основании и завершении. Евангелие оканчивается скопчеством, тупиком. «Не надо». Не надо – самых родов. Тогда для чего же солнце, луна и звезды? Евангелие со странным эстетизмом отвечает – «для украшения». В производстве жизни – этого не нужно. Как «солнце, луна и звезды» явились ни для чего, в сущности, так и роды – есть «ненужное» для Евангелия, и мир совершенно обессмысливается. «Все понятно» – в Библии, «ничего не понятно» – в Евангелии.

И вот – Престол Апокалипсиса, посреди коего сидят животные. Что за представление небес? Но разве роды коровы ниже чем-нибудь родов женщины? Это – «пути Божии». В «оправдании всего» Апокалипсиса – именно и лежит оправдание Божеское, оправдание Отцовское, и с болячками, и с коростами, и с поносами, и с запорами дитяти-человека. Как чудно! О, как хорошо! Славны и велики пути Твои, Господи, и славны они в болезни и в исцелении. Апокалипсис изрекает как бы правду Вселенной, правду целого – вопреки узенькой «евангельской правде», которая странным образом сводится не к богатству, радости и полноте мира, а к точке, молчанию и небытию скопчества. Воистину – «поколебались основания земли». Христос пришел таинственным образом «поколебать все основания» сотворенной «будто бы Отцом Его» Вселенной.

И что Коперник, на вопрос о солнце и земле, начал говорить, что они действуют «по кубам расстояний», – то это совершенно христианский ответ. Это – именно «обстоятельства образа действия». А «для чего они действуют» – это и неведомо, и неинтересно.

Таинственным образом христианство начало обходиться «пустяками». На вопрос о земле и луне оно ответило «кубами расстояний», а на вопрос о гусенице, куколке и мотыльке оно ответило еще хуже: что так «бывает». «Наука христианская» стала сводиться к чепухе, к позитивизму и бессмыслице. «Видел, слышал, но не понимаю». «Смотрю, но ничего не разумею» и даже «ничего не думаю». Гусеница, куколка и мотылек имеют объяснение, но не физиологическое, а именно – космогоническое. Физиологически – они необъяснимы; они именно – неизъяснимы. Между тем космогонически они совершенно ясны: это есть все живое, решительно все живое, что приобщается жизни, гробу и воскресению.

В фазах насекомого даны фазы мировой жизни. Гусеница: – «мы ползаем, жрем, тусклы и недвижимы». – «Куколка» – это гроб и смерть, гроб и прозябание, гроб и обещание. – Мотылек – это «душа», погруженная в мировой эфир, летающая, знающая только солнце, нектар, и – никак не питающаяся, кроме как из огромных цветочных чашечек. Христос же сказал: «В будущей жизни уже не посягают, не женятся». Но «мотылек» есть «будущая жизнь» гусеницы, и в ней не только «женятся», но – наоборот Евангелию – при сравнительной неуклюжести гусеницы, при подобии смерти в куколке, – бабочка вся только одухотворена, и, не вкушая вовсе (поразительно!! – не только хоботок ее вовсе не приспособлен для еды, но у нее нет и кишечника, по крайней мере – у некоторых!!), странным образом – она имеет отношение единственно к половым органам «чуждых себе существ», приблизительно – именно Дерева жизни: растений, непонятных, загадочных. Это что-то, перед всякой бабочкою, – неизмеримое, огромное.

Это – лес, сад. Что же это значит? Таинственным образом жизнь бабочки указует или предвещает нам, что и души наши после гроба-куколки – будут получать or нектара двух или обоих божеств. Ибо сказано, что сотворена была Вселенная от Элогим (двойственное число Имени Божия, употребленное в рассказе Библии о сотворении мира), а не от Элоах (единственное число); что божеств – два, а не одно: «по образу и по подобию которых – мужем и женою сотворил Боги человека».

Мотылек – душа гусеницы. Solo – душа, без привходящего. Но это показывает, что «душа» – не нематерьяльна. Она – осязаема, видима, есть: но только – иначе, чем в земном существовании. Но что же это и как? Ах, наши сны и сновидения иногда реальнее бодрствования. Гусеница и бабочка показывают, что на земле мы – только «жрем»; а что «там» будет все – полет, движение, камедь, мирра и фимиам.

Загробная жизнь вся будет состоять из света и пахучести. Но именно – того, что ощутимо, что физически – пахуче, что плотски, а не бесплотно – издает запах. Не без улыбки можно ответить о «соблазнах мира сего», что в них-то и «течет», как бы истекает из души вещей, из энтелехии вещей – уже теперь «жизнь будущего века»; и что вкусовая и обонятельная часть нашего лица, и вообще-то наиболее прекрасная и «небесная», именно и прекрасна от очертания губ, рта и носа. «Что за урод, в ком нет носа и губ», или есть в них повреждение, и даже просто – некрасивая линия. Апокалипсическое в нас – улыбка. Улыбка – всего апокалипсичнее.

Радость, ты – искра небес, ты – божественна,
Дочь елисейских полей…

Это – не аллегория, это – реальная, точнее – это ноуменальная правда. «Хорошо соблазняться» и «хорошо быть соблазняемым». Хорошо, «через кого соблазн входит в мир»: он вносит край неба на плосковатую землю. Загадочно, что в Евангелии ни разу не названо ни одного запаха, ничего – пахучего, ароматного; как бы подчеркнуто расхождение с цветком Библии – «Песнью песней», этою песнею, о которой один старец Востока выговорил, что «все стояние мира недостойно того дня, в который была создана «Песня песней». И вот, Евангелие, таким образом, представляет «эту» и «будущую жизнь» совсем наоборот: «пути»-то жизни, насколько они физиологические пути, и есть главное и небесное (Престол Апокалипсиса); это есть «подлежащее», которое «оправдалось».

А тот «путь жизни», «жизнь духа» – есть «обстоятельственный путь», проводимый в праздности, эстетике и разговорах…

И долго на свете томилась

она это – земная жизнь гусеницы, ползающая и жрущая…

Желанием чудным полна

это – мотылек, бабочка, утопающая в эфире, в солнечных лучах. Того самого Солнца, которое «и со звездами, и с луною» – только «окружает роды женщины».

И песен любви заменить не могли
Ей скучные песни земли.

И никакого «ада и скрежета зубовного» там, а – собирание нектара с цветов. За муки, за грязь и сор и «земледелие» гусеницы, за гроб и подобие, – но только подобие смерти в куколке, – душа восстанет из гроба; и переживет, каждая душа переживет, и грешная и безгрешная, свою невыразимую «песню песней». Будет дано каждому человеку по душе этого человека и по желанию этого человека. Аминь.

Из таинств Христовых

«Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам яко Иуда…»

Как это сказано… О, как сказано… И чудятся какие-то действительно страшные тайны за сказавшим так или, особенно, за увидевшим что-то…

Сын

Чтобы сын родился – нужно допустить какой-то недостаток в отце. Отец – это так полно. Отец – это все. Отец – это Солнце и душа и правда солнца. Везде лучи Его до концов Вселенной. Отец, и – кончено.

Что же значит, что Сын родился? Только если Отец в чем-то недотворил? Или, может быть, он не научил или недоучил? Но и «нравственный закон» он уже принес (на Синае). Вовсе не одно сотворение «глыб», «солнца и луны», и «света» и «ночи». Что же? Как же?

Нельзя понять иначе, как заподозрив отца в недостатке т полноте. «Отец – это еще не всё и не конец».

Ну, – тогда понадобился и Сын.

Солнце

Живет ли Солнце?

Вот самое загадочное, – и даже единственно загадочное, – о нем.