Неисправимый бабник. Книга 1

– Комсомольцы приголубили, – сказала Женя, вздохнув. – Давай поедим хлеба, а водой запьем.

– У меня сало есть, – шепнул Витя. – Если понравится, устроим пир.

– Ух ты! Так ты, братец, куркуль. Эй, братва, налетай!

Все, кто дремал сидя и стоя, пришли в бодрое состояние и с комсомольской прытью расхватали сало. По ломтику. Хлеба досталось всем по солидному куску.

Чем дальше на восток, тем зажиточнее был советский народ: хлеб стал появляться не только серый, но и черный, а также белый, и не только батоны, но и булочки, выпеченные буквально вчера в честь очередного пленума ЦК КПСС.

На станции Жмеринка поезд стоял сорок минут. Витя – он был богаче своей новой знакомой, у него в кармане спрятано шестьсот рублей – пригласил Женю поесть вкусного украинского борща. Здесь, прямо на станции, под навесом, размещалась открытая столовая, что-то вроде походной солдатской кухни, где за небольшую плату можно было отхватить солидную миску борща и несколько кусков вкусного свежеиспеченного хлеба.

– Ты давно демобилизовался? – спросила Женя, хлебая борщ.

– Два года тому назад.

– И ты в течение двух лет не расставался с солдатской формой? Ты что, так любишь ее?

– Души в ней не чаю.

– Остался бы макаронником, – засмеялась она. – Мы в техникуме, когда выходили в город, чтобы потанцевать на площадке, не отвечали на приглашения этих макаронников-сверхсрочников, считали их бездельниками. И правильно. Нечего в армии штаны протирать, коммунизм надо строить.

– Вот я и отправляюсь коммунизм строить в твой город, но если меня нигде не примут – вернусь в армию и всю жизнь буду есть макароны.

– Не дури. Если хочешь – поедем со мной. Там много шахт. Будешь шахтером, а я нормировщицей, я тебе буду нормы приписывать, ты станешь зарабатывать как генерал.

– Спасибо. Но прежде чем сюда ехать, я видел сон. Мне снился этот город. Я верю в судьбу. А ты?

– Наша судьба в наших руках, человек – кузнец своего счастья, – ответила Женя.

– Ну ты настоящая комсомолка. С тобой не пропадешь. Я, пожалуй, если у меня ничего не выйдет в Днепропетровске, приеду к тебе.

2

Поезд прибыл в Днепропетровск в половине первого ночи. Витя вышел со своим скудным багажом из вагона на платформу, озираясь по сторонам. Женя последовала за ним. У нее был озадаченный вид: как примут родители случайного спутника, устроят ли его на ночлег в соломе под абрикосами или отец скажет: «Пошел вон, бандер, иди куда глаза глядят»? Витя радовался, что она не обманула его. Поодаль стоял высокий, крепкого телосложения мужик со своей приземистой женой, которая все время о чем-то тараторила.

– Папа, – сказала Женя негромко, – я здесь!

– О, дочка! Хорошо, что поезд не опоздал, а то нам чапать обратно далеко, – сказал он, обнимая Женю. – Ты знаешь, трамвай в наш бедный поселок до сих пор не ходит – все пешком да пешком. А почему ты не желаешь остаться хоть на несколько деньков дома? Кто это поодаль стоит, все время зеньки-баньки на тебя пялит? Муж, что ли? Шахтер? Шахтеров мы поважаем.

Витя стоял в стороне, дрожал как осиновый лист, думая: «Вот возьмет да и прогонит». Женя что-то стала шептать отцу на ухо. Отец улыбнулся и сказал:

– Хорошо, дочка. Как ты скажешь, пущай так и будет. А ты, зятек, ходы з нами. Не бойся, мы люди добрые, не обидим тебя.

Вскоре раздался гудок паровоза, и поезд тронулся с места. Витя, как и родители Жени, долго махал рукой, пока вагоны не ушли в темноту.

Больше он ее никогда не видел. Она, как песчинка, поднятая ветром, затерялась в людской толчее и никогда больше не появлялась у него перед глазами, словно отошла в мир иной. Витя ее как бы тут же забыл, но только на время, а потом она всплыла в его сознании, вернее, не она, а ее доброта, благородный поступок и бескорыстность, достойные подражания.

Теща с тестем направились к трамвайной остановке, чтоб переехать Днепр, а Витя взвалил тяжелый чемодан, набитый всяким ненужным барахлом, на плечи, взял авоську в правую руку и медленно пошел за ними, стараясь не отстать.

Сначала ехали в полупустом трамвае через широкий, блестящий от огней Днепр, воспетый Гоголем, а переехав мост, сошли и тут же свернули на пыльную грунтовую дорогу.

Воздух, сухой и теплый, как парное молоко, казалось, исходил от крупных звезд безоблачного неба. Струйки пота потекли вдоль спины, на грунтовой дороге ноги утопали в теплой пыли, похожей на подогретую золу. Луны на небе нет, но звезды горят как свечи, беспорядочно расставленные в далеком небесном пространстве. Звезды все же не так ярко мерцают из-за того, что над длинной пыльной улицей кое-где горят электрические фонари.

Теща старается идти рядом и задает бесчисленное количество вопросов:

– Почему не поехал с Женей в Сталино? Как давно вы дружите, когда будете справлять свадьбу, где думаете жить? У нас негде, халупа такая маленькая, що мы спим на полу, тесно прижавшись друг к другу. У тебя шо, знакомых нет в Днепре? Али поссорился с дядей? Я бы тоже обрадовалась, если бы вы с Женей тут, возле нас, обосновались. Женя хорошая девчонка. Она будет тебе прекрасной женой. Детишек нарожает с десяток, она вся в меня…

– Да не тараторь ты, как сорока, – говорит дед Афанасий. – Не бачишь, хлопец утомывся с дороги, ему не до твоих вопросов.

– Ты молчи, дед, я знаю, шо говорю. Я мать али кто? Это тебе все равно, вон вышел к дочке и даже в дом ее не позвал. А глядишь, может, она и задержалась бы на денек-другой и потом поехала, да вместе с цым молодым парубком. А может, тут, в Днепре, устроились бы?

– Цыц, Дунька! Шоб тебе язык отсох, зенки повылазили. Человек с дороги, а она тут причитать да приставать начала. Шоб ни слова больше, сказано тебе!

– Я приехал на учебу, тетя Дуся, а с вашей дочкой познакомился в поезде. Она такая добрая, сама предложила остаться у вас на одну ночь. Завтра я обязательно найду квартиру и уйду от вас. Дай ей Бог встретить таких же людей, как она сама.

– Бога не забываешь, молодец! А что касаемо Жени, так бы сразу и сказал. Дай мне свою авоську, чижело ведь тебе все тащить на горбу, да еще в руке, – говорит тетя Дуся и вырывает авоську у Вити.

Наконец домик, крытый соломой, оштукатуренный глиной и побеленный известью, с одним окошком, на окраине города.

– Ты будешь спать во дворе, на соломе под абрикосами, – говорит дед Афанасий. – В хате мы положить тебя не можем: негде. Погода теплая, дождя не ожидается, отдохнешь как следует в соломе. Чумайдан поставь у окна, никто не тронет, документы, деньги храни при себе.

Витя зарылся в солому, устремил взгляд в небо, любуясь мерцающими звездами, и вскоре крепко заснул. Утром, когда было уже десять часов, он проснулся от щекотки под носом. Когда открыл глаза, перед ним стояла на коленях молодая девушка и тоненьким стебельком, раздвоенным на конце в виде усиков, тихонько водила под носом.

Витя схватил ее за руку:

– Ты кто такая?

– Я младшая дочь Афанасия. Вставай, вот тебе молоко и хлеб, перекуси. А то, небось, проголодался с дороги. Абрикосы ешь сколько хочешь, у нас полно тут.

Она улыбнулась радостной улыбкой, обнажив белые ровные зубы. Ситцевое платье туго опоясывало ее фигуру, четко выделяя маленькие, едва заметные шары ниже ключиц. Светлые волосы ниспадали на плечи густой волной, ноздри носика слегка расширялись, когда она черными как уголь глазами пожирала незнакомца. Витя глядел на нее и любовался, прекрасно понимая, что у нее есть все то, что у его любимых героинь из произведений Толстого, Диккенса, Мопассана. А то и больше.

– Как тебя зовут, красавица?

– Алла. А правда, я красивая?

– Сколько тебе лет?

– Скоро пятнадцать. А вы мне нравитесь, я долго стояла, смотрела на вас спящего, а потом решила пощекотать соломинкой под носом. Это так интересно. Вы поворачивали голову, шлепали себя ладонью по губам, думали: «Муха ползает». Хи-хи-хи! Идем на Днепр, искупаемся. Если набредем на безлюдное место, я лифчик сыму. Хи-хи-хи!

– Алла, рано тебе лифчик снимать перед мужчиной: животик может вырасти, ребенка придется рожать, что ты тогда делать будешь? К тому же я сейчас… слишком далек от этого. У меня много дел.

– Каких еще дел? Отдыхать надо. До начала занятий еще далеко, первое сентября нескоро. И животик у меня увеличиваться не будет, я еще сама маленькая, хотя страшно хочется совершить этот грех, особенно с тем парнем, который мне нравится. Я ведь почти каждую ночь вижу, как папа маму топчет, и мама от этого в диком восторге. Она так стонет, что мы просыпаемся и даже говорим ей: «Будет тебе, мама, папу мучить. Не железный он, чай». А почему меня никто не топчет, когда мне этого хочется?

Витя погладил ее по тугим шарам, она тут же прилипла к его губам.

– Все, больше не будем, а то я вправду начну тебя топтать здесь, и выйдет из этого пшик. Мне надо найти квартиру, – сказал Витя. – Не могу я тут, под деревом, ночевать. А вдруг дождь пойдет? А чей это велосипед?

– Лисапед? Моего брата. А тебе лисапед нужен? Бери. Только чтоб не потерял. К вечеру приходи к Днепру, он здесь рядом, сто метров пройти по нагретой за день земле. Покатаешь меня на лисапеде? Если покатаешь, я тебя буду долго целовать, я люблю целоваться.