Дикое поле

– Я ухожу, – разозлился Фасих-бей. Пусть ему не досталась чудесная лошадь, но продавцу это даром не пройдет: люди евнуха выследят упрямца и сегодня же ночью бросят в подвал его загородного дома. А завтра он придумает, как примерно проучить наглеца. Двести пиастров! Подумать только! Чернь совсем распустилась. За каждый запрошенный пиастр продавец получит удар кнутом, и его будут бить до тех пор, пока всю шкуру не спустят!

Фасих-бей кольнул недобрым взглядом разряженного чужестранца, повернулся и медленно, сохраняя достоинство, направился к носилкам.

– Возьми. – Молодой человек в черном камзоле бросил продавцу кошелек с золотом и взял кобылу под уздцы.

Получив деньги, упрямец тут же нырнул в толпу и исчез, как будто его и не было.

Подойдя к носилкам, Фасих-бей оглянулся. В нескольких шагах от него стоял чужестранец, держа за повод кобылу, уже покрытую ярко-красной попоной.

– Не правда ли, чудесная лошадь? – улыбнулся молодой человек.

– Поздравляю с покупкой, – процедил евнух, мечтая перерезать горло счастливому обладателю рыжей красавицы.

– Я прошу извинить меня, что помешал вам торговаться, – учтиво поклонился чужестранец. – Но я только сейчас узнал, что невольно огорчил высокородного Фасих-бея. В знак моего глубокого уважения примите эту кобылу в подарок.

Такого Фасих-бей никак не ожидал. На мгновение он даже потерял дар речи от удивления, но быстро оправился и ответил мудростью из Корана:

– Берущий щедрее дающего, ибо он возвращает! Я благодарю тебя за чудесный подарок и постараюсь не остаться в долгу. Назови свое имя, благородный чужестранец.

– Джакомо дель Белометти.

– Я запомню, – важно кивнул Фасих-бей и уселся в носилки.

Он получил щедрый подарок, и надо быть глупцом, чтобы отказаться от него. К тому же как обидеть человека, который хочет услужить тебе? Но зачем этот Белометти ищет благорасположения бывшего кизлярагасси? Никто просто так не станет бросаться деньгами. Что ему сказало имя Фасих-бея и действительно ли он узнал это имя только после покупки рыжей кобылы? Если бы он не подарил ее, все было бы предельно просто и понятно, а так…

– Дестур! Хасса! – покрикивали носильщики. – Дорогу! Сторонись!

Покачиваясь в такт движению носилок, евнух бледно улыбнулся: что ж, если гяур ищет благорасположения Фасих-бея, нужно ли обманывать его ожидания? Любая загадка должна иметь отгадку. Откинув занавеску, он движением руки поманил слугу и приказал:

– Узнай, кто этот человек, подаривший мне кобылу, и где он живет. Утром расскажешь все, что выведал. Иди!

И тут он вдруг понял, что чужестранец заставил-таки его не только задуматься, но и сделать ответный ход. Ладно, не будем сейчас ломать голову и строить предположения. Сначала дождемся утра и послушаем, что расскажут об этом гяуре. По крайней мере, нельзя оставаться в долгу, надо чем-то отдарить его, соблюдая правила приличия.

А рыжую кобылу он сегодня же прикажет оседлать и попробует проехаться на ней по двору. Дивная лошадь, просто сказочная!

Глава 3

В обитель монахов-воинов Тимофей Головин возвратился точно в назначенный срок. Еще издали он увидел крест над церковью – значит, скоро будет дома. Вот уже показались и стены, сложенные из толстенных дубовых бревен. Открылись тяжелые ворота. Тимоха соскочил с коня и, ведя его в поводу, вошел внутрь. Сам расседлал вороного, выводил его, вычистил и задал корм. Потом поднялся в келью отца Зосимы.

Игумен стоял у окна и читал арабскую книгу. На звук отворившейся двери он обернулся, увидел Тимофея и облегченно вздохнул:

– Вернулся! А я уж беспокоиться начал: день к исходу, а тебя все нет и нет. Что невесел? Ну, садись, рассказывай. Да ты голодный, поди? И в бане еще не был?

– Потом, отче, – глухо ответил Головин.

Он сел на лавку и начал рассказывать о схватке с разведкой орды, гибели атамана сторожевой станицы Ивана Рваного, о том, как шли потом казаки по следу людоловов и что открылось им в балке, над которой стаями кружило воронье.

Отец Зосима слушал, не перебивая, только скорбно сжал побелевшие губы и уперся в стену невидящими глазами, в которых застыла невыразимая боль.

– С той поры, отче, жжет вот тут, – Тимофей коснулся ладонью широкой груди, – и нет мне покоя!

– Душа болит и томится. – Игумен широко перекрестился. – Вечная память мученикам! Мужайся, народ русский! Крепостью тебе пусть Христос пребудет! Ничего, Бог наперед правит: наступит день, когда придет русское воинство на землю проклятой орды, как некогда пришел Грозный царь под Казань… А ты боль свою не лелей, не давай ей себя взять. Помолись – и за дело. Но то, что видел, запомни накрепко!

– Запомню, отче.

– Теперь слушай! Сегодня отдыхай, а завтра поутру отправишься в дорогу. Конь твой здоров?

– Слава Богу. – Тимофей осенил себя крестным знамением. – Из сечи вынес вороной.

– Вот и ладно. Пойдут с тобой в степь еще девять верховых – утром узнаешь, кто твои спутники. Не мешкая, скачите в Азов. Там вас ждет Федор Паршин. Ему от меня передашь грамотку. В город входи один, под вечер, а остальные пусть за стенами обождут.

Старец поднялся, подошел к стоявшему у стены сундуку и поднял его крышку. Достал что-то и, обернувшись, показал Головину небольшую золотую вещицу: похожий на крестик странный четырехлепестковый цветок. Там, где сходились лепестки, тускло сияла маленькая жемчужина.

– Кто покажет такой знак, тот твой брат по оружию, кем бы он ни был в миру. Но сразу не доверяйся: знак может оказаться в чужих руках! Еще есть тайные слова, которые никто из давших клятву не назовет врагу и под пыткой. Готов ли ты узнать их? Готов ли принять знак тайного братства?

Тимофей встал, почти достав головой до низкого потолка кельи.

– Я готов, отче, – спокойно сказал он. – Клятву я дал.

– Запоминай! Кто покажет тебе знак, того спроси: «Какому Богу ты молишься?» Он должен ответить: «Истинному». Тогда ты скажи: «От лжи до истины пять пальцев» – и сделай вот так. – Зосима коснулся указательным пальцем мочки уха, потом глаза и приложил ладонь к лицу: мизинцем к краю левого века, а большим пальцем к уху. – Запомнил?

– Да, – кивнул Тимофей.

– На это ответят: «Из лжи родится все, даже правда». Только после этого можешь довериться. Сам знак никому не показывай. Кому надо, и так тебя сыщут. На шее не носи, спрячь получше, и упаси тебя Бог его потерять! – Он вложил в протянутую ладонь Головина маленький золотой цветок с жемчужиной – знак тайного братства – и трижды перекрестил воспитанника. – Перед дорогой зайди к старику, – провожая его до дверей, попросил Зосима. – Грамотку возьмешь, и помолимся вместе: ведь в огромный и жестокий мир выпускаю тебя, Тимоша!

– Я приду, отче.

– Ну, с Богом!

Тимофей уже взялся за кольцо двери, но остановился и спросил:

– Паршину знак показывать или нет? И у него такой есть?

– Федор тебя и без знака примет, – улыбнулся Зосима. – А есть у него такой или нет, не твоего ума дело, отрок!

И слова эти прозвучали точно так же, как много лет назад, когда наставники журили маленького Тимошу за детские шалости или какую провинность. Низко поклонившись игумену. Головин вышел и плотно притворил за собой дверь…

* * *

Теплая южная ночь тихо опустилась на Азов, незаметно окутала мраком массивные стены и крепкие башни, улицы и площади города. Караульные казаки зажгли факелы. Отблески пламени заиграли на жерлах длинноствольных пушек, отбитых у турок, красными пятнами упали на тяжелые ядра, горкой сложенные у лафетов. Камни крепости, прокаленные солнцем за долгий знойный день, медленно и неохотно отдавали тепло, и казалось, что город дышит, остывая, как вынутый из печи свежий каравай.

А вокруг залегла бескрайняя, черная, как дело измены, степь. И нет в ней ни огонька. Медленно катил свои воды Дон, похожий на гигантскую, чуть поблескивающую ленту смолы, протянувшуюся через степи к беспокойному морю. Низко висящие лохматые тучи украли свет луны и звезд, усилили ночной мрак. Парило. Воздух так сгустился, словно крепость все туже и туже заворачивали в рыхлый ком душной черной овечьей шерсти: уже много дней стояла иссушающая жара, и даже ночь не приносила облегчения. Но, может быть, наконец-то прольется с небес живительная влага?..

Федор Паршин завесил окно куском плотной ткани и вернулся к столу. Поправил обгоревшие фитили свечей, взял в руки перо и начал выводить на тонкой и длинной ленте желтоватого пергамента непонятные цифирки и закорючки. Надо торопиться: дел так много, что ночь покажется короткой, а утром подоспеют новые заботы. И нет им конца у есаула Все-великого Войска Донского.

Прискакавший из Москвы гонец привез дурные вести: Бухвостов в тайной грамотке пишет, что скоро может начаться новая, страшная война, одновременно и на юге, и на западе. Латиняне плетут заговоры против Державы, да и в Турции возможны серьезные перемены. Хочет Никита Авдеевич точно знать, что замышляют в Константинополе и Польше, каковы намерения Крымского хана Гирея и не собирается ли орда подняться в кровавый набег на Русь.

Федор закончил писать, отбросил перо и с хрустом потянулся, распрямляя уставшую спину. Откинулся назад, уставился на ровное пламя свечей. Он и сам дорого бы дал, чтобы узнать то, о чем спрашивает Бухвостов. И еще неизвестно, какой ценой придется платить за сведения из Польши и Турции. Хорошо, если золотом, а если жизнями?