Взять свой камень

Но, подъехав ближе, он разглядел светлое женское платье, услышал девичий смех и немного успокоился – молодежь гуляет. Июньские ночи короткие, соловьиные трели, поцелуи под луной, жаркие слова признаний… Пусть гуляют, их дело молодое. Потом будет семья, пойдут дети, начнутся заботы по хозяйству – и эти короткие летние ночи останутся только сладким воспоминанием о золотой поре.

Улыбнувшись в темноте в ответ на свои мысли, Кулик нажал на педали, торопясь к утру добраться домой…

* * *

Завклубом Сашка Тур с малых лет страдал от того, что природа наградила его рыжей шевелюрой и неисчислимыми конопушками, щедро рассыпанными по всему лицу. Мама, бывало, говорила: «Ты не рыжий, Санечка, а золотой», – но соседские ребята ее точку зрения не разделяли и дразнились. Он злился, лез в драку, разбивал обидчикам носы, но и самому частенько доставалось.

Потом наступила юность, ребята дразнить перестали, тем более что вырос Саша парнем крепким и умел постоять за себя, но возникла другая, пожалуй, еще более серьезная проблема – девушки! Как ухаживать за понравившейся девчонкой, если проклятые рыжие вихры не поддавались никакой расческе, а конопушки не сходили даже от ежедневных протираний тройным одеколоном? Лицо только еще больше краснело и с него начинала слезать кожа, но конопушки упрямо сидели на носу.

С волосами Сашка кое-как справился – начал стричься коротко, «под расческу», оставляя короткий жесткий ежик, а про конопушки постарался накрепко забыть, словно и не было их совсем.

Весной, закончив курсы киномехаников, он по распределению приехал в этот городок. Работа ему понравилась – всегда с людьми, сам кассир и киномеханик, сам художник, рисующий афишки, сам бухгалтер и руководитель кружков, но сам же и уборщица, и завхоз, и дворник. Однако какие это мелочи, когда есть самостоятельный заработок и отдельная комнатушка при клубе, обустроенная в соответствии с собственным вкусом!

Часть полученных денег Сашка отсылал матери, на остальные покупал книги и жадно, ночи напролет, читал – хотелось знать как можно больше. И еще очень хотелось, чтобы, когда призовут служить в Красную армию, ему писала письма Анеля Браницкая, работавшая в госбанке, – красивая девушка с длинными, цвета спелой ржи, косами. Завклубом давно на нее заглядывался, но подойти никак не решался – стеснялся все тех же проклятых конопушек и своих рыжих волос, боялся в ответ на приглашение на танцы или в кино услышать обидные слова отказа. Каждый день он давал себе слово познакомиться, но потом, видя ее в клубе с подругами, робел, молча протягивал билетики и густо краснел, не в силах заставить себя вымолвить хоть слово.

В мечтах он говорил ей о любви, ограждал и спасал от невообразимых опасностей, слышал ответные слова долгожданного признания, но… только в мечтах.

При клубе имелся маленький тир, и Сашка часами тренировался, воображая себя героем-пограничником или смелым красным бойцом, отражающим атаки японцев на озере Хасан. Жаль, Анеля не могла видеть, как метко он стреляет, кучно кладя пульки «в яблочко» – прямо в центр черного круга мишени. Может быть, тогда она изменила бы свое отношение к нему? Хотя о чем можно говорить, если они даже не знакомы?

И все же настал тот день, когда Тур решился. На майские праздники на демонстрации они оказались рядом в маленькой колонне комсомольцев, поздоровались, как старые знакомые, разговорились, и все оказалось на удивление просто, естественно и совсем не страшно. Потом он пригласил ее прийти вечером в кино, посмотреть фильм «Веселые ребята» с Орловой и Утесовым, но посмотреть не сидя в зале, а из будки киномеханика. Анеля согласилась. С той поры они начали встречаться, считая потерянным каждый день, прожитый друг без друга. Вскоре работавшие вместе с Анелей женщины, завидев у входа в банк коренастую фигуру в обтягивающей широкую грудь полосатой футболке, с улыбкой говорили: «Смотри, твой пришел!» Анеля краснела и смущалась…

Сегодня после вечернего сеанса Сашка, как всегда, пошел провожать девушку домой. Сначала он проводил ее, потом она провожала его до поворота шоссе, потом снова он… так и припозднились. Стоя у калитки заборчика дома Браницких, Сашка обнял свою любовь, а она, смеясь, выскальзывала из кольца его рук и притворно сердито грозила пальчиком:

– Вон милиционер едет, сейчас тебя заберут!

Сашка обернулся. Действительно, посередине улицы ехал на велосипеде милиционер, придерживая рукой прилаженный к рулю узелок.

«Чегой-то он в такую поздноту? – подумал Тур, провожая велосипедиста глазами. – Ездит, поцеловаться спокойно не дает».

– Хочешь, я тебе про все-все звезды расскажу? – удерживая собравшуюся уйти девушку, спросил Сашка. Как не хотелось расставаться, даже зная, что вновь увидишь ее завтра! Нет, почему завтра, уже сегодня – времени-то далеко за полночь.

– Смотри, какое небо! – обнимая девушку за плечи, повернул ее к себе. – Выбирай любую звезду, и она будет твоя. Насовсем!

– Спать пора, – она закрыла ему рот маленькой ладошкой. – Домой надо, мама сердиться будет.

– Спать? В такую ночь? Анеля!

– Нет, милый, все, до свидания, – привстав на цыпочки, она быстро чмокнула его в щеку, увернулась от неловких Сашкиных рук и юркнула в калитку, прикрыв ее за собой.

Он постоял, глядя, как мелькнуло на дорожке сада светлое платье – мелькнуло и исчезло за дверями дома. Поводил по мягкой теплой дорожной пыли носком сандалии, надетой по-монастырски, на босу ногу, потом повернулся и неторопливо пошел к себе.

По дороге, легко подпрыгнув, сорвал с ветки маленькое, еще недозрелое зеленое яблоко. Надкусив, почувствовал, как рот наполнился кислым терпким соком. Плюнув, Сашка отбросил его и подумал, что надо бы написать матери подробное письмо, рассказать об Анеле. Пусть мама выберет время, приедет, поглядит на нее, не то начнешь тянуть с серьезным объяснением и прохлопаешь ушами свое счастье. Наверное, хватит ходить вокруг да около – так недолго и в старых холостяках остаться. Всех, кто старше двадцати пяти, Тур считал глубокими стариками, которым, по большому счету, от жизни уже нечего ждать праздников…

* * *

Гнат Цыбух ворочался без сна на жестких тюремных нарах – какой сон в каталажке? Дернули же его черти так глупо залететь сюда, и теперь он только и мог, что вздыхать бессонными ночами да ждать, что приключится дальше.

А все она, проклятая Софка, во всем виновата! Гнат прикрыл глаза и явственно представил вдову Софью Полищук – кареглазую, с гибким станом и высокой грудью, легко идущую по тропке, словно царица, важно ступая маленькими красивыми босыми ногами. Из-за нее он, Гнат, совсем одурел, как мальчишка, покой потерял, запустил хозяйство. Да еще ревность одолела – крутился около Софки односельчанин Ивась Перегуда: парень справный, рослый и годами младше Цыбуха.

Так и начались между ними глухая вражда и соперничество. Бывало, сойдутся на деревенской вечеринке, до кулаков дело доходило, а то и колья из плетней начинали выворачивать, а хитрая Софка улыбалась то одному, то другому, показывая ровные белые зубы и лукаво щуря глаза.

Пока жили под поляками, жандармы плевали на драки, случавшиеся между белорусскими мужиками, но новая власть начала создавать колхозы, гонять самогонщиков и дебоширов, и в деревне объявился участковый уполномоченный – тощий кадыкастый Алешка Кулик, расхаживавший в форме и с наганом на ремне.

Поначалу Гнат его всерьез не принимал – ходит и ходит; шут с ним, с милиционером, – как жили, так и будем жить! Самогон он гнал в лесу, надежно запрятав в чаще маленькую винокурню, и в колхоз записался, как все, тем более что предложить из своей собственности общему хозяйству Гнату оказалось почти нечего. Он был вдовый, детей Бог не дал, скотины не держал, промышлял браконьерством и самогоном да работал, как и Ивась, на смолокурне.

На очередной вечеринке, подогретый выпитым самогоном, Гнат опять повздорил с соперником. Слово цеплялось за слово, потом засучили рукава, готовясь обильно пустить друг другу дурную кровь. Остальные мужики в это дело не вмешивались.

Гнат – кряжистый, еще не старый, с толстой бычьей шеей и тяжелыми руками – вышел против Перегуды. Тот был стройнее, моложе и если уступал в силе, то брал ловкостью.

Уже успели крепко помять бока друг другу и разбить носы, как вдруг откуда ни возьмись объявился Алешка Кулик и потребовал прекратить драку, а когда его не послушали, смело влез между драчунами и с неожиданной для его тощего сложения силой растолкал их в стороны. Гнат набычился и попер на милиционера. С помощью мужиков драчуна посадили под замок в пустом амбаре – протрезвиться и остыть, а заодно подумать, стоит ли дальше бузотерить.

С той поры не стало Цыбуху житья от участкового. Пригрозил еще, что за самогонку к ответу призовет, что знает, мол, где он ее гонит. Это Гнату очень не понравилось, да и не в его характере спускать обидчикам унижения, а Кулик унизил, запер в амбаре да еще грозился. Ну поглядим, чей верх будет.

Потихоньку Гнату удалось стравить Кулика с Ивасем – тот еще молодой, норовистый, удержу не знал, потому отношения с людьми испортить ему проще простого. Вот тогда-то Цыбух и решил, что время для окончательных счетов настало: подкараулив, когда Кулик вечером ехал на своем велосипеде по лесной дороге, Гнат пальнул в него из ружья.

Недалеко, в низинке, раскинулась знакомая болотина – гиблое место, немереной глубины трясина, – сунуть потом туда участкового и его велосипед, и поминай как звали. Собственный план казался малограмотному Гнату верхом расчетливости. Однако получилось не так, как он думал: то ли рука дрогнула, то ли участковый чего почувствовал, но промахнулся Гнат. Проклятый Алешка соскочил с велосипеда, выхватил наган и пару раз пальнул в ответ по кусту, за которым прятался Цыбух. И у того пропала всякая охота к дальнейшей перестрелке. Скрывшись, он тут же утопил ружье в той самой болотине, посчитав, что так будет лучше. И не ошибся.

Кулик доложил о случившемся в город, приехали другие милиционеры, арестовали Гната и Ивася – все сельчане в один голос твердили, что только у них были причины стрелять в участкового.

Обоих отвезли в город, допросили и отправили в тюрьму. Как это там называлось по-милицейскому, Гнат не знал, однако раз на окнах – решетки, у стен – нары, а в двери был глазок и ее снаружи запирали, то – тюрьма.

Ружья не нашли – уже благо, но появились новые заботы. Первое, что сильно тревожило Гната: как бы милиция не дозналась о его прежних связях с националистами и прятавшейся до недавнего времени по лесам бандой. Дознаются – беда, с такими вещами нынешние власти шутить не любили. Им лазаря запоешь – враз пришьют политику, да еще докажут, что именно ты хотел подстрелить участкового.

Второе – возникли осложнения с сидевшими в камере уголовниками. Пришлось забыть прежнюю вражду с Перегудой и вместе с ним отбиваться от жаждавших поживиться за их счет блатных. Те пообещали прирезать при первом удобном случае, а Гнат пообещал им посворачивать шеи и для пущей убедительности показал громадный, поросший жестким черным волосом кулак.

Драки особой не было – ей не дали разгореться дежурные милиционеры, растащив по углам сцепившихся в клубок обитателей камеры, но опять, даже в этом замкнутом пространстве, возникла глухая вражда, опять спи вполглаза, жди пакостей от сокамерников, да еще день и ночь мучайся ожидающей впереди неизвестностью. Первые допросы он пережил, а дальше как?

Гнат тяжело вздохнул и повернулся на другой бок. Посмотрел на Ивася, тихо посапывавшего рядом, – спит, щенок, вины за собой не чует, имеет надежду вскорости домой вернуться, опять торить стежку к хате Софки. Навалиться бы сейчас на него, сонного, сдавить руками горло, да нельзя!

Чтобы не видеть Ивася и не тревожить себя несбыточными сейчас планами мести, Цыбух улегся на спину, закинул тяжелые руки за голову, полную беспокойных дум, и уставился невидящими глазами в доски второго яруса нар.

Поворот за поворотом в судьбе – вон, аж до каталажки докатился. Выбраться бы отсюда, да ноги в руки. А куда? – остановил он себя. – Не к германцу же податься за кордон: зачем он им, а они – ему? Тогда куда? Уйти в лес и жить там, подобно зверю? А Софку оставить Ивасю? Тоже не дело.

Вот и выходит: как мужик овцу ни ласкай, все одно у нее бабьи титьки не вырастут! От думок уже все мозги поломал, но выхода никак придумать не удается, словно заблукал в темной пуще, и кружит тебя нечистая сила, заводя то в бурелом, то в болотину, не давая выбраться на торную дорогу, ведущую к жилью человека.

Какие же, оказывается, долгие и тяжкие тюремные ночи! Раздражает храп соседей по камере, духота и вонь давно немытых тел, спертый воздух непроветриваемого помещения и еще запах дезинфекции – едкий, пропитывающий все насквозь. Урчало в голодном от тощей тюремной кормежки брюхе, не давали заснуть мерные шаги дежурного, гуляющего по коридору, ясно слышимый в тишине скрип половиц под его сапогами, а на душе так тошно, что хоть зубами грызи толстый деревянный брус стойки нар.

И на что ему дался этот мозгляк участковый? Испугался тогда, засуетился, наломал дров с перепугу, а надо, оказывается, выждать подольше, поглядеть, как все повернется. Может, стоило ягненком прикинуться, в доверие к Кулику пролезть, завести с ним пусть не дружбу, но приятельские отношения – неужели мужик с мужиком нормально сладить не смогут? Не бабы же, чтобы горшки у печи делить! Хотя зачем теперь сердце надрывать думами о том, как все могло бы сладиться по-иному, когда Алешка панует в деревне, расхаживая с наганом на пузе, Гнат вместе с Ивасем сидят в каталажке, а к Софке, может, какой другой мужик тайком пробирается ночью, чтобы стукнуть условным стуком в окошко вдовы. А у вдов, известное дело, – руки горячие, глаза незрячие, губы хмельные, а мысли шальные!..

Гнат заскрипел зубами от злости и снова повернулся на бок. Скоро, что ли, рассвет? Долго ему еще мучиться без сна?..

Глава 2

13 февраля 1941 года генерал-полковник Гальдер обсудил с генерал-инспектором инженерных войск генералом Якобом вопрос о вооружении инженерных частей, которые к началу лета должны иметь такое количество понтонно-мостового имущества, чтобы его хватило для обеспечения наступающих немецких войск переправами до рубежа рек Западная Двина – Днепр включительно. На усиление группы армий «Центр» были специально выделены 23 саперных, 35 строительных, 12 мостостроительных и 11 дорожно-строительных батальонов[1 - Мюллер-Гиллебранд. Сухопутная армия Германии 1933–1945. М.: Изд-во иностранной литературы, 1958. Т. 2. Приложение 23.].

К утру 22 июня группа армий «Центр» заняла исходное положение для решения поставленных перед ней задач. Саперы готовились наводить переправы для танков и пехоты…

* * *