Литератор

– Что вам, душа моя?

– Я скоро умру.

– Полноте, душа моя, даст бог… на все его святая воля…

– Возьмите бумаги, запишите… как тогда… помните?

Надежда Ивановна принесла перо и бумаги, но видела плохо от застилавших глаза ее слез.

«Мое единственное желание, – тихо, с расстановкой, но довольно твердо продиктовал Сергей, – состоит в том, чтобы остающееся после меня имущество… было употреблено на дело устройства школ… на моей родине. Поручаю это дело заботливости друзей моих… Владимира Половцева и Наталии Ган…»

– Согласится ли она? – тихо спросил он Надежду Ивановну, которая только кивнула головой, так как душившие слезы совсем отняли у нее голос.

– Что касается той особы, о которой… помните ли?.. я уже распорядился… – проговорил Сергей, делая последнее усилие.

К утру Верховцеву сделалось видимо хуже.

– Если это шок, – наедине советовалась Надежда Ивановна со старшим доктором Пожарным, перевидавшим много ран на своем еще не старом веку и особенно в эту кампанию, – если это шок, то ведь он может пройти… можно ли иметь надежду?

– Надежды покидать никогда не следует, – ответил тот, – но кто вам сказал, что это шок?

– Мы слышали, здесь говорили…

– Шок совсем не то. В данном случаем мы имеем дело с «септизэмией», или гнилостным воспалением брюшины. Вы видите эту подавленность, безучастие к окружающему, тусклые глаза, подернутые как бы легким флером, – больной не просит ни есть, ни пить, так ведь?

– Да, он ничего не требует, только по нашему настоянию проглотил немного бульона.

– Ну, да, вот видите, обратите внимание на сухие, потрескавшиеся губы, сильно обложенный язык…

– Но ведь он ни на что теперь не жалуется, доктор.

– Это-то и дурно, нервная деятельность его тихо угасает…

– Значит, рана очень опасна?

– Сама по себе – нет, бывают и хуже; но вследствие дурных условий она загрязнилась или дорогою, или от пули, которая могла затащить с собою клочья платья, белья… Меня беспокоит температура его, – он сгорает. Кроме того, возможно, что есть сотрясение мозга.

– Сказать правду, доктор, с первого взгляда он поразил меня своим осунувшимся лицом и каким-то темно-желтым цветом… Скажите правду, доктор, есть ли надежда или ждать…

– Повторяю вам, что надежды не надобно терять, – у него крепкий организм, – ответил доктор, стараясь не глядеть в глаза тетушке и делая вид, что ему пора идти к другим больным. – Может быть, в борьбе с септическим или заразным началом организм победит… – и доктор прописал к мускусу, дававшемуся внутрь, еще подкожные впрыскивания эфира, для поддержания падавшей деятельности сердца.

Надежда Ивановна поняла, но поостереглась сообщить свои опасения Наташе, как-то застывшей в страхе и ожидании всего худшего.

* * *

Володин начальник князь ***, переезжая в Казанлык, остановился на время в Габрове, где он должен был осмотреть лазареты и сделать кое-какие распоряжения. Одно из первых посещений было в монастырский госпиталь, где он пробыл довольно долго в беседе с ранеными и докторами.

Там лежал между прочим и полковник Перепелкин, начальник штаба Скобелева, один из лучших офицеров армии, раненный в спину, в то время как он вместе с неуязвимым генералом рекогносцировал дорогу спуска с гор.

Его светлость долго говорил с ним, а потом хотел посетить и Верховцева, но доктор заметил, что раненый находится в крайней степени опасности, так что всякое возбуждение может привести прямо к «концу».

Владимир переехал в Габрово за своим начальством, более чем когда-нибудь занятый мыслью о том, что теперь уже скоро, не далее как завтра, увидит своего бывшего приятеля и, наконец, сведет с ним счеты: без задора, но и без слабости, потребует от него объяснения побуждений, заставивших его нарушить самые элементарные правила дружбы – отбить у него невесту.

Полковник Воллон, бывший при обходе госпиталя и встретивший потом Половцева, спросил мимоходом, видел ли он своего приятеля Верховцева?

– Нет, не видал, – ответил Владимир, покрасневший от волнения при этом вопросе, – разве он здесь?

– Здесь, умирает…

Володе показалось, что он ослышался.

– Что такое? Кто умирает? – переспросил он.

– Сергей Верховцев умирает, говорю тебе.

– Где? Ты видел его?

– Нет, не видал. Его светлость хотел войти, но его не впустили. Я спрашивал доктора, есть ли надежда, – он ответил, что ни «малейшей», больше часу, говорит, не проживет, так что если ты хочешь застать его в живых – поторопись!

Владимир схватил фуражку и опрометью бросился на улицу.

О! как жалки, как ничтожны показались ему теперь его счеты с Сергеем! «Неужели он умер? неужели я его не застану в живых?»

Он – не застал.

Сергей лежал с спокойным величием неостывшего еще трупа молодого, красивого человека, осмысленно жившего, браво умершего и как будто не расставшегося еще с мыслями, наверное, не злобными, наполнявшими его голову при жизни. Едва заметная ироническая улыбка как будто блуждала на губах почившего, и лицо показалось Владимиру таким привлекательным, каким, может быть, оно никогда не было при жизни.

Около тела сидела, нагнувшись, молодая девушка, в которой, раньше чем она подняла голову, Владимир узнал Наташу. Когда она взглянула на него, Половцев чуть не вскрикнул, – до того ее личико изменилось: оно осунулось и похорошело, в то же время глаза расширились, блестели лихорадочно, – видно, много пережила и перечувствовала она за то время, пока сначала строилось, а потом разрушалось ее счастье.

Владимир заплакал; он крепко поцеловал рано надломившегося товарища и, вглядываясь в дорогие черты чуть-чуть улыбавшегося лица – такая знакомая улыбка! – мысленно извинился за все дурные предположения и намерения, долго не выходившие у него из головы.

На вопрос, с которым Владимир обратился к Наташе, девушке было так трудно, по-видимому, отвечать, что он не настаивал и стал расспрашивать подошедшую Надежду Ивановну, прямо обнявшую его и откровенно выплакавшую на его груди горе своей Наталочки.

– Как это случилось? Как же я не слышал об этом раньше? Мы узнали только, что турецкая армия положила оружие, – быстро стал расспрашивать Володя тетушку в углу комнаты.

Потом он стал расспрашивать о Наташе: как она это переносит – как она похудела!

– Я ведь знаю, что они близко… сдружились за это время… Что делать?.. Вам необходимо скорее уехать отсюда домой, дорогая Надежда Ивановна, – чем скорее, тем лучше. Расстояние, время умалят, сгладят потерю…

– Да, милый Владимир Васильевич, уехать, уехать! Помогите мне уговорить ее! У нас не было еще с нею разговора об этом, – все случилось так неожиданно, – но она способна еще остаться, совсем убить себя… Конечно, я могу употребить власть, заставить ее послушаться, но ведь я всегда избегала этого, да и, сказать вам правду, душа моя, боюсь прибегнуть к этому теперь – она на себя не похожа.

– Конечно, конечно, – ответил Владимир, и они решили, что сейчас он уйдет, но затем, сказавшись по начальству, придет скоро снова и поможет уговорить Наталочку уехать в Россию тотчас же после похорон Сергея Ивановича.

Против ожидания девушка не выказала сопротивления и выслушала, не прерывая, все, что сказал Владимир в пользу немедленного отъезда; не прерывала его и тогда, когда он говорил о своем сочувствии ее горю.

Они похоронили Сергея на другой же день, просто и скромно, на общем кладбище.

Владимир, получив разрешение князя остаться в Габрове на сутки, чтобы проводить до могилы тело своего приятеля, торопился выпроводить барынь из зараженного города еще при себе. Он говорил, что не будет покоен, пока не посадит их в дорожный экипаж.