Ночь на 28-е сентября

– Вы находите?

– Не я один.

– Кто ж еще?

– Многие… все.

– Да?

– Но когда подумаешь о двигателе?…

– Чего?

– Веселья вашего, кузина!

– То что же?

– Невольно вспомнишь о чарах, о магических средствах, употреблявшихся в фабюлезные времена сатирами для привлечения нимф.

– А сатир этот?…

– Кто же, как не Авдей Афанасьич!

– Следовательно, нимфа – я, mon cousin. Благодарю за сравнение, но протестую: родственник наш нимало не похож на сатира, и магические способы привлечения, полагаю, ему не нужны.

– Ему, чтоб нравиться? – спросил Купер с улыбкою глубочайшего презрения.

– Конечно, ему, mon cousin.

– Нет, послушайте, кузина, или вы меня дурачите, или глаза мои созданы исключительно для духовного мира, в котором родственнику нашему, как вы называете его, назначена уже, конечно, незавидная доля.

– В мире духовном – может быть, – отвечала я с видом оскорбленного самолюбия, – но на прозаической земле…

– Что же кузина? докончите.

– Зачем? Мнения могут быть различны, и друг ваш…

– Какой друг?

– Друг ваш, Авдей Афанасьич.

– Он? мой друг?

– Так по крайней мере называли вы его вчера.

– Par dйrision![61 - В насмешку! (фр.)]

– Не знаю, par derision или нет; но Авдей Афанасьич хотя и не поэт, а все-таки имеет полное право рассчитывать на частицу земного счастия.

– Быть любимым, например?

– Не страстно, но по-земному.

– И порядочною женщиною?

– Конечно, порядочною.

– Невозможно! – воскликнул Купер.

– Вы себе противоречите, mon cousin.

– Чем же, графиня?

– Не вы ли говорили мне о страсти, внушенной родственником вашим какой-то прелестной девушке?…

– Дочери мещанки, – перебил Купер.

– Все равно; если дочь мещанки в то же время внушила страсть Старославскому, то она девушка не совсем обыкновенная; а, предпочитая Авдея Афанасьича, не доказала ли она тем, что Авдей Афанасьич предпочтительнее Старославского?

– Я не говорил, что дочь мещанки внушила страсть Старославскому.

– Но не он ли увез ее?

– Он мог увезти без всякой страсти, по капризу.

– Не верю.

– Даже не по капризу, а по другим причинам.

– Я этих причин не допускаю, – отвечала я с настойчивостью, которая начинала выводить из терпения поэта, – поступок Старославского может быть извинен только любовью к этой девушке.

– Как, графиня, вы сравниваете Старославского с этим полипом?

– Нет, потому что тот, кого вы называете полипом, предпочтен Старославскому.

– Вами предпочтен?

– Я не сказала этого, но…

– Вы говорите, но… достаточно, очень достаточно!

И покрасневший до ушей Купер снова бросился к Антонине, и новое совещание совершилось в темных аллеях сада.

Надобно заметить, что об успехах своих не имел Авдей Афанасьич ни малейшего понятия. Не обращая внимания на гнев Купера, на иронию Антонины, гость закурил, с моего позволения, огромную белую с цветочками трубку и принялся препрозаически дремать, прислонясь к колонне на одной из нижних ступеней крыльца. «И этот человек прибыл издалека в Скорлупское с местью в сердце!» – подумала я. Или я очень неопытна в системе Лафатера, или Купер поэт в полном смысле этого слова. Чувствуя еще некоторую слабость, я оставила задремавшего Авдея Афанасьича и родствеников своих и отправилась в свою комнату. Был час восьмой вечера, когда, лежа на диване, я заметила, что гардины окон моих приходят в движение; на дворе было тихо, и движение это не испугало, но удивило меня до крайности. «Неужели Купер?» – подумала я. Правда, поэт способен на все, выходящее из общего порядка; но предо мною между гардинами явился не поэт, а Жозеф.

– Que me voulez-vous?[62 - Что вам угодно? (фр.)] – спросила я с удивлением.

– Excusez, ma chatelaine, mais je viens vous prйvenir, que dans une heure la lutte commence.[63 - Извините, хозяйка, я пришел предупредить вас, что через час начнется борьба (фр.).]