Мальтийский крест. Том 2. Черная метка

– Самая твоя главная беда, Миша, – ласково сказал Фёст журналисту, – что в любом случае ты в проигрыше. Выйдет то, к чему призываешь, всё выльется минимум в октябрь девяносто третьего, только гораздо хуже – в новый октябрь семнадцатого. И поставят тебя к стенке за твою непролетарскую внешность. Поскольку в прежних твоих заслугах перед демократией озверевшей толпе разбираться будет некогда. Доведёте власть своими провокациями до нервного срыва – опять же посадят или просто шлёпнут профилактически. Примеры приводить нужно?

– Да ну вас к чёрту, – отмахнулся журналист, опрокидывая в рот рюмку. – Ссориться не хочется, и человеческого разговора не получается. Кто ты такой, чтобы я тебя убеждать и просвещать старался?

– Уж точно не тот, к кому ваше «свободолюбивое сообщество» адресуется. На самом деле вы и сами не понимаете, для кого пишете. За сколько – понимаете, а для кого – нет. Те, кто способен бунтовать и воевать с «ненавистным режимом», ваших газет просто не читают. Отчего власть и относится к ним с полным безразличием. А те, кто до сих пор читают, – нынешней жизнью вполне удовлетворены и на баррикады тем более не пойдут. Так что зря ваши хозяева денежки тратят… Но рано или поздно одумаются, мне кажется, и придётся вам… Кому – на паперть, кому – на панель.

Сказал и даже ладонью по столу прихлопнул для убедительности.

А Волович ссориться действительно не хотел. По какой причине – его дело.

– Не понимаю я тебя и никогда не понимал, – сказал он примирительно. – Как будто ты сам всем доволен и не хотел бы жить при настоящей демократии.

– Лет через двести поживём, если всё пойдёт ровненько и без новых потрясений. Ты же, мать твою, историю явно учил, неужто не помнишь, что весь наш бардак от безрассудной торопливости, ни от чего больше! Только-только власть начинает цивилизоваться и благие намерения проявлять, как тут же ей от «прогрессивной интеллигенции» такой ворох невыполнимых претензий и требований, а то и бомба под ноги, что волей-неволей приходится очередной раз порядок наводить. И всё по новой.

Уже на нашей памяти кто мешал в девяносто первом, «распри позабыв», дружно начать строить «демократическую Россию»? Как испанцы после смерти Франко. Это ведь не Ельцин начал, это «народные избранники» до гражданской войны чуть-чуть не довели. В общем, хватит! – Фёст встал. – Хотели с братом кофейку попить, а тут опять бессмысленная трепотня! До скорого. Извините, если что не так.

Он раскланялся.

– Слушай, давай я с тобой интервью сделаю, – вдруг предложил Волович, который, по ощущениям Секонда, должен был смертельно обидеться. – Альтернативные варианты развития российского общества. В таком вот ключе. На телевизоре…

Профессионал, однако. С одной стороны: «Плюй в глаза – божья роса». С другой: «С миру по нитке – голому верёвка».

– Толку не вижу. В прямой записи всё равно не пустите, а плёнку покромсаете, как захотите. В газете – пожалуйста. Короче, я тебе завтра позвоню. Разговор есть. По делу.

– И чего ты с ним завёлся? – спросил Секонд, когда они вышли на прохладный ночной бульвар. – Он ведь почти то же самое, что и ты, говорил. Чуть с других позиций, но по смыслу…

– В том и дело, что позиции у нас разные. Как на перевале. У нас с тобой и моджахедов. А остальное действительно одинаковое.

– Это верно. Так что же ты всё-таки делать собираешься, при наличии вокруг беспросветно-серой массы, бессильного руководства и подобных оппонентов?

– Есть кое-какие соображения. Безвыходных положений ведь не бывает, говорят. Тем более, как ты должен помнить, на первом нашем представлении «Братству» речь шла о том, что и твоя реальность целиком, и часть моей, начиная с семьдесят шестого года… – Фёст вдруг замолчал с таким лицом, будто увидел перед собой прогуливающегося по бульвару некробионта.

– Ну, помню, являются либо порождением, либо объектом воздействия Ловушки Сознания. А чего это ты осёкся?

– Год семьдесят шестой, сказал тогда Шульгин, это момент встречи Ирины с Андреем на мосту. С него и началась вся эта история. И только сейчас до меня дошло, что это ведь год моего рождения… А ты, по своему счёту, родился на год позже. Так?

– Получается так, – согласился Секонд и тоже задумался, поражённый таким совпадением.

– И месяц совпадает тоже. Я, повторяю, в тот раз, поглощённый избыточными впечатлениями, совершенно не обратил внимания и не удосужился спросить насчёт дня. Но и без того наклёвывается гипотеза не хуже прочих. Если я родился в результате (случайно или целенаправленно – другой вопрос) включения Ловушки, инициированного той самой встречей на мосту, тогда становится понятным очень и очень многое… Хотя бы в наших с тобой биографиях.

– Прежде всего – каким образом в реальностях с совершенно разной историей смогли появиться столь полные аналоги, как мы с тобой…

Этот вопрос с самой первой встречи вызывал у обоих Вадимов больше всего недоумений. На самом деле, если реальности двух почти идентичных миров разошлись примерно в восемнадцатом году, где точкой МНВ стала гибель генерала Корнилова, возможность даже рождения, не говоря уже о встрече и женитьбе аналогов их отцов и матерей, уходила в область отрицательных величин. Теперь же всё объяснялось легко и просто. Телеологически[9 - Телеология – реакционное идеалистическое учение, согласно которому всё в природе устроено целесообразно, и всякое развитие является осуществлением заранее предопределённых целей, т. е. несовместимо с научным пониманием закономерностей и причинной обусловленности явлений природы (см. Философский словарь, М., 1972).].

– Кроме того, Александр Иванович предназначил нам с тобой роль этакого сдвоенного предохранителя. Отслеживать и корректировать изнутри процессы, способные нарушить хрупкую гармонию между нашими временами. Отчего и не велел без крайней необходимости встречаться на этой стороне.

– Так зачем же мы это делаем? – удивился Секонд.

– Слушай дальше. Там же, в «Братстве», в моём присутствии неоднократно велись разговоры, что им хотелось бы организовать подобие конвергенции между твоей и ростокинской реальностями. Где-то лет через двадцать-тридцать, якобы, это возможно…

– Лично мне такое трудно представить.

– Мне тоже, но, по их мнению, под воздействием Гиперсети в мозгах миллиардов людей произойдут столь внешне логичные и незаметные изменения, что они поверят и в своё общее прошлое, и в полную адекватность вновь возникшего миропорядка. А без этого, мол, мировая ткань расползётся, как ветхое одеяло, и вообще всему наступит амбец…

– Такое рассуждение я тоже слышал…

– Но я ещё не закончил, ты слушай, слушай… – Несколько нервничающий Фёст приостановился, всё-таки закурил сигарету.

С Мясницкой они свернули в сторону Кузнецкого моста, а оттуда уже и до дома недалеко. В переулках было потише, людей совсем немного из-за позднего времени, и разговаривать стало куда легче.

– Как ты помнишь, после московских событий наши друзья к своей идее словно бы утратили интерес. Занялись чем-то совсем другим, причём меня в известность о сути своих дел не поставили. Разбежались по мирам и временам, кто поодиночке, кто сбившись в очередные «кружки по интересам». Нам в них места не нашлось…

– Неудивительно. Боги с Олимпа тоже спускались на Землю или по конкретным поводам, или от скуки… – Секонду было интересно, но не очень. Его по-прежнему больше занимала окружающая действительность.

– И я о том же. Когда я последний раз встретился с Новиковым, он выглядел, с чисто медицинской точки зрения, несколько потерянным. Я даже удивился. Спросил, в чём дело. Он начал что-то плести насчёт «кризиса среднего возраста», потери вкуса к жизни и ощущения никчёмности происходящего. Блока процитировал: «Ночь, улица, фонарь, аптека. Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века, всё будет так. Исхода нет».

– Депрессия, одним словом. Можно понять… Лариса вон тоже на всё наплевала и, якобы насовсем, решила переселиться в наш Кисловодск. Однако недавно тоже куда-то умчалась.

– А Новиков, наоборот, мне сказал, что ему ни моя, ни твоя реальности не интересны. «Делать мне в них совершенно нечего. Возглавить «Чёрную метку» и в качестве какого-нибудь глубоко законспирированного «сионского мудреца» наводить порядок в этой России? Для чего? Пусть сами разбираются. Если у Секонда (тебя он тоже вспомнил) что-то не так пойдёт – поможем, чем потребуется. Но жить я предпочитаю не здесь».

– Оно, пожалуй, и к лучшему, – заметил Вадим-второй.

– Может быть. Но дальше ещё забавнее. Оказывается, Шульгин очередной раз влез в Гиперсеть и закоротил Узел, отвечающий за все земные реальности. Теперь, будто бы, никакое вмешательство извне нам не грозит. То есть получается, что в пределах наших сочленённых реальностей мы с тобой можем и имеем право предпринимать любые действия. Любые! Без оглядки на Держателей Мира, Хранителей Реальности, законы исторического материализма и всякий там детерминизм. Но желательно, добавил в заключение той странной встречи Андрей Дмитриевич, чтобы эти действия вели к улучшению условий человеческого существования. Это обязательно…

– Чересчур расплывчато, – пожал плечами Секонд. – Не может быть человеческого существования вообще. Для каждого индивида оно конкретно и неалгоритмируемо.

– Мы не на философском семинаре. Главный смысл, как я его понял, – нам даётся карт-бланш на любые поступки, кажущиеся нам правильными…

– Очередной тест? Или выпускной экзамен из кандидатов в «действительные братья»?

– Возможно и такое. Как там у вас на флоте говорят – допуск к самостоятельному управлению? – Фёст слегка завидовал аналогу, удостоившемуся случая покомандовать настоящим боевым кораблём и успешно с этим делом справившемуся.

– Как бы там ни было, я у себя никакими улучшениями заниматься не собираюсь. Как однажды определено: «Ты должен действовать строго в пределах отведённой тебе роли. Сам для себя будь кем хочешь, а для окружающих останься прежним. Ни в коем случае не подстраивай поступки под воспоминания о будущем». Твои слова?

– Да помню я, помню. Если хочешь, давай и этой инструкции следовать. Раз уж мы на экзамене. Но мне такого приказа не было.

В самом тёмном месте Фуркасовского переулка Секонд вдруг приостановился.

– Тебе не кажется, что сейчас с нами что-то произойдёт? Холодком по спине потянуло. – Он сунул руку в карман пиджака, где по привычке своего времени всегда носил пистолет.

Фёст оглянулся.

– Да вроде ничего такого. Сейчас на улицах почти не шалят, а специально за нами никто не шёл, я постоянно проверялся.

– Ну, бог с ним. Двигаем дальше. Наверное, это твоё время и наш разговор так на меня действуют.

– Бережёного, конечно, бог бережёт, и «ходить надо опасно», как в Библии сказано, но сейчас в центр выйдем, а там уже недалеко.

Секонд сам себе удивлялся, но так и не счёл нужным или возможным рассказать аналогу о долгих беседах, что они вели на «Валгалле» с Воронцовым. Очень может быть, таким образом он пытался как можно дальше развести личности, свою и Фёста. Мало кто может представить, как тяжело разговаривать с собственным отражением в зеркале. Пусть лучше у каждого будет всё больше и больше личных черт, привычек, воспоминаний. Получится у Фёста с Вяземской – они разойдутся ещё дальше. Ничто так не способствует самоопределению мужчины, как надёжная, готовая стать «второй половинкой» подруга. И, глядишь, постепенно они станут на самом деле только братьями. В генетическом смысле.