Четыре Евы. Связь поколений

Однажды друзья моих родителей Азаровы всей семьёй собрались пойти на Кавголовское озеро и захотели взять с собой меня. Раньше я без мамы никуда ни с кем не ходила, но в этот раз она отпустила меня с ними. Я видела, что делала она это без особого желания и с опаской, наказала быть внимательной и в воду без взрослых не заходить. Погода была чудесной, а вода в озере тёплой, и все сразу побежали купаться. Когда почти все были в воде, я решила, что и мне можно туда зайти, но так как плавать я не умела и немного боялась, то вошла в воду по пояс и стала просто прыгать. Вдруг почувствовала, что ноги меня не слушаются, что я ухожу под воду, а сил остановиться нет. Я то выныривала, то снова погружалась в воду. Выпрыгивая, я успевала схватить глоток воздуха, а потом снова оказывалась под водой, там было темно и страшно, я опять выпрыгивала, пыталась крикнуть, но в очередной раз оказывалась под водой. Понимала, что тону, что захлёбываюсь, когда пытаюсь сделать вдох, не успеваю крикнуть, позвать на помощь людей, почувствовала, что кричать уже нет ни сил, ни времени. Тогда я мысленно обратилась к своему другу Иисусу и буквально прокричала ему: «Помоги!» Дальше я ничего не помнила, очнулась на берегу, на песке, вокруг были испуганные лица взрослых и детей. Меня успели увидеть и спасти Азаровы, с которыми я приехала. Маме я не решилась сразу признаться. Когда она узнала о случившемся, очень испугалась, представила, что могла потерять меня, и поэтому потом долго не отпускала меня от себя ни на шаг.

Родители обещали Богу отдать свой дом под служение, и с 1967-го года там собирались братья-христиане (в то время собрания проходили в двух местах: у нас и Лукаса). Наш дом был слишком мал, а желающих молиться с каждым разом становилось всё больше и больше. Тогда было решено построить более просторный дом. С помощью братьев-христиан были собраны средства на строительство, готовый сруб приобрели в Лавриках в разобранном виде. Старый дом на брёвнах скатили ниже, а на его месте стали собирать новый бревенчатый сруб. Однажды, когда дом был уже почти достроен и шли работы на крыше, подъехали милицейские машины, оттуда вышли милиционеры и направились к новому дому. Мама стояла и смотрела на них, я была рядом.

Они подошли и по лестнице стали подниматься на крышу. Мама сначала не поняла, зачем они это делают.

Когда они начали ломать стропила, уже установленные на крыше, мама закричала:

– Кто может, сфотографируйте это! Пусть все люди увидят, что творят органы правопорядка! Это беззаконие! Кто-то из маминых и папиных друзей стал фотографировать происходящее.

Я не понимала, зачем эти люди приехали сюда, зачем они причиняют ущерб и доставляют боль людям, строящим наш дом. Потом я увидела, что милиционеры побежали за тем человеком, который их фотографировал. Я была напугана, боялась за своих родителей. В голове у меня мелькало множество вопросов: почему эти люди творят зло, почему и за что они причиняют людям боль, почему они ломают то, что строят другие? Вопросов было много, ответов не было. Мне было жалко папу, маму и тех, кто строил.

Милиционеры сели в машину и уехали, оставив после себя хаос. Мама объясняла, что эти люди слепы, они не ведают, что творят, не боятся Бога, живут как во тьме. Так как основная часть стройматериалов была повреждена, а средств на покупку новых не было, решено было строить дом из того, что осталось, поэтому вместо высокой крыши и полноценного второго этажа пришлось довольствоваться полуэтажным помещением и низкой крышей.

Когда в 1972-м новый дом был достроен, мы всей семьёй переехали туда, а старый маленький дом остался на нашем участке внизу. В новый дом стали регулярно приходить на молитвенные собрания братья-баптисты со всех районов Ленинграда. К нам постоянно приезжали милиционеры и разгоняли эти собрания, забирали с собой христиан, увозили их в лес и там оставляли. Бесстрашные христиане проводили свои богослужения и там, в лесах, а потом добирались, как могли, до своих жилищ. Когда мы стали жить в новом доме, родители на лето отдали наш старый дом своим друзьям Азаровым под дачу.

Я часто слышала, как мама говорила папе:

– Володя, ну посмотри на Мишу – он истинный христианин, он занимается со своими детьми, читает им Слово Божье, он опрятный и чистоплотный, а ты… посмотри на себя!

Я видела, что мамины слова папе не нравятся, видела, как папа начинает раздражаться и нервничать после этих слов. Я не понимала, зачем мама сравнивает папу с дядей Мишей. Я любила отца, для меня он был лучшим папой на свете! Я не обращала внимания на то, что он был иногда не очень опрятен, но теперь, после маминых замечаний, я стала сравнивать его с дядей Мишей, и увидела, что этот дядя Миша одевался лучше, чем мой папа. «Но ведь папа работает на машине, и дома он многое делает по хозяйству, и денег у него не так много, чтобы покупать себе красивые наряды, поэтому иногда он бывает не таким безукоризненно чистым, как дядя Миша», – рассуждала я. Но разговоры про опрятность я запомнила на всю жизнь! Да и всё остальное, что слышала от мамы, запомнила на долгие годы.

Я не помню, чтобы мама учила меня любить Иисуса, но очень хорошо помню, что эта любовь к Христу жила во мне с того момента, как я стала понимать и помнить себя. Мне казалось, что я родилась с этой любовью. Я чувствовала его присутствие везде и во всём, я рассказывала ему всё, разговаривала с ним на разные детские темы. Я никогда не была одна, со мной был мой лучший друг Иисус, который всегда меня понимал и всегда мне во всём помогал. Мой лучший друг Иисус, мой папа и моя мама – это звенья одной цепи, составные части единого мира, моего мира.

Я смотрела на детей Азаровых и понимала, что самый хороший, правильный и не обижающий Иисуса их сын Андрей – спокойный, чуть стеснительный, молчаливый мальчик. Я уже тогда, в дошкольном возрасте, осознавала, что, когда стану взрослой, выберу мужа похожего на Андрея.

Мама при мне часто разговаривала с тётей Аней (же- ной Михаила Азарова) и порой говорила:

– Хорошо бы потом Петю – Любе (они похожи по характеру), а Андрея – Вере (они оба тихие и скромные)! Были бы прекрасные пары и хорошие христианские семьи.

Я тогда, конечно, плохо ещё понимала про замужество, но в памяти эти разговоры остались…

У меня всегда был дар чувствовать людей. Однажды к нам приехала тётя Аня, мамина двоюродная сестра (я её уже упоминала в своих рассказах).

Увидев меня, как всегда рядом с мамой, она сказала:

– Иди сюда, любимая моя, смотри, что я тебе при- везла!

Она достала из сумки красиво упакованного в целлофан карамельного петушка на палочке и протянула его мне:

– Держи, хорошая моя! Попробуй!

Я смотрела на неё, не понимая, почему только мне она делает этот подарок и почему мне первой даёт его. Мне казалось это не справедливым по отношению к моим братьям и сестре. Я робко сказала ей об этом.

Она улыбнулась и ответила:

– Бери! Им я тоже привезла.

Только после этого я решилась взять у неё петушка, и стала с большим удовольствием сосать этот леденец. Тётя с мамой зашли в дом, и я как обычно пошла за мамой. Когда вошла, увидела, что тётя Аня очень грустная сидит на скамейке рядом с мамой, и они о чём-то тихо разговаривают. Мама больше слушала, а тётя Аня говорила и говорила взволнованно и много. Я чувствовала, что то, о чём она говорит, делает её совсем удручённой. Я видела любящий взгляд мамы, понимала, что она очень любит сестру, но не знает, как её утешить. Тогда я подошла к органу, который стоял в этой же комнате, и на слух стала играть мелодию, которую часто слышала в доме, когда проходили богослужения. Её много раз при мне пели люди, которые приходили к нам молиться.

«Дорогие минуты нам Бог обещал», – такие слова были в этой песне.

Я пальчиками наигрывала мелодию и вдруг услышала громкий голос тёти Ани:

– Эличка, ты только послушай! Она играет мелодию

«Дорогие минуты»! Она её запомнила! Её надо как можно скорее отдать в музыкальную школу! У неё талант от Бога!

А я тогда поняла, что то, о чём они разговаривали, уже не имеет значения, что с этой мелодией все их заботы и переживания ушли прочь. Я была рада, что помогла им, я была счастлива, что мама и тётя Аня стали улыбаться.

Как-то приехал к маме её младший брат Ейно (Геннадий по-русски), но в дом он не захотел зайти, стал с мамой разговаривать на улице, я, как всегда, стояла рядом. Я давно не видела своего дядю, но знала, что мама за него всегда очень переживала, слышала, как она рассказывала, что у брата что-то случилось в жизни, что-то нехорошее. В этот раз он был совсем другим, совсем на себя не похожим, очень грустным и озабоченным. На нём были очень красивые серебряного цвета очки от солнца, я раньше никогда не видела таких и стала разглядывать эти очки, пытаясь увидеть через них его глаза, но их не было видно. И вдруг я поняла, что он специально надел эти очки, чтобы спрятать от мамы свои глаза. Я пригляделась и увидела, что он плачет, но пытается это скрыть, что ему плохо и больно.

Я слышала одну только фразу:

– Всё, сестрёнка! Всё кончено! Нет больше смысла! Мама его успокаивала:

– Всё будет хорошо, братик! Поверь! Только ты сам не делай глупостей, всё образуется, надо подождать, время всё лечит.

Но я чувствовала, что он маму не слышит совсем, что он ей сегодня не верит, что душа его плачет, что он хочет скорее закончить этот разговор. Помню, он посадил меня на колени, погладил по голове, и ещё помню, что мне очень хотелось надеть его очки (не помню, дал он мне их примерить или нет). Ушёл он ужасно грустным и раз- битым. Я знала (хотя откуда я, малютка, могла знать?), что он пришёл лишь затем, чтобы увидеться с мамой и попрощаться с ней. Дети эмоциональны и порой очень проницательны, их разум очень восприимчив, и поэтому они видят иногда то, чего не замечают взрослые.

На следующий день я увидела заплаканные мамины глаза и услышала разговор папы с мамой. Оказывается, дядя Ейно ночью, когда бабушка спала, повесился на чердаке. Нашла его бабушка утром мёртвым. Позднее, когда я уже стала понимать, мама рассказала, что Геннадия бросила жена, уехала с маленькой дочерью. Он очень переживал и через какое-то время поехал к ней мириться, уговаривал не ломать семью, но разговор не получился. По дороге обратно он встретил мужчину, который сказал ему, что живёт с его женой. В тот день он и приезжал к нам и разговаривал с мамой, обливаясь слезами. А приезжал только затем, чтобы с ней попрощаться. Сам для себя он тогда уже всё решил.

Бабушку Хелену потеря любимого сына в 1972-м сильно потрясла и подкосила её здоровье.

Я видела, что и мама после последней встречи с ушедшим братом стала грустной, задумчивой, часто плакала, пытаясь скрыть от меня слёзы, иногда говорила тихо- тихо:

– Зачем же я тебя, братик, отпустила тогда? Что же ты наделал, брат? Почему не рассказал мне, что намереваешься так уйти?

А бабушка потеряла тогда своего младшего сына, в котором видела свою надежду и опору в будущем. И хоть он не всегда был путёвым, она надеялась, что когда-нибудь он сможет взяться за ум, станет самостоятельным и сможет позаботиться о ней, но он ушёл, не сказав ни слова о своих страшных намерениях. И теперь на её руках остался больной сын, за которым надо было ухаживать и постоянно приглядывать. Дочь Эльвира, по её мнению, полностью посвятила себя своим братьям и сёстрам баптистам где-то там, далеко от неё.

Бабушке было очень тяжело ухаживать за взрослым, тяжело больным умственно отсталым сыном. Он был беспомощным маленьким ребёнком, не умел сам есть, не мог сам сходить в туалет, его надо было кормить и иногда подмывать, если она не успевала снять с него штаны. Бабушке приходилось периодически отдавать его в психиатрическую больницу, чтобы самой хоть чуть-чуть отдохнуть. Она очень обижалась на дочь Эльви за то, что та не может из-за своей веры помочь ей с сыном, и она часто попрекала свою дочь этим.

Эльвира чувствовала, что мать на неё злится, но брать брата к себе часто не могла, так как у неё самой были ещё маленькие дети, за которыми нужен был уход, да и хозяйство на руках.

Бабушке казалась, что дочь недостаточно помогает, а маме казалось, что она помогает столько, сколько может. На этой почве между ними были ссоры. Чаще бабушка высказывала возмущение, а мама больше молчала, наверно, понимала, что лучше промолчать в такой момент. Когда бабушка узнала, что и Владимир стал таким же, как и её дочь, баптистом, она невзлюбила зятя всем сердцем; она винила его в том, что он не встал на её сторону, не поддержал тёщу, не вразумил безрассудную дочь Эльви. Владимир наоборот встал на сторону грешной дочери, а значит, пошёл с ней и против лютеранской веры, и против матери. Она считала, что это он впустил в дом этих людей, которые забрали у неё Эльвиру. Она и раньше его не очень любила, он её часто раздражал, а теперь стал для неё врагом номер два после баптистов. Каждый раз, когда она к нам приходила, начинала его ругать на финском языке, а так как он не понимал ни слова по-фински, то обычно смотрел на бабушку, слушал её, старался улыбаться в ответ и кивал, соглашаясь.

Бабушка видела это, ещё больше раздражалась и говорила всегда по-фински:

– Дурак! Сидит, кивает, улыбается в то время, когда я его ругаю!

Приходила она обычно ненадолго. Придёт, посидит, поругает маму на финском (она разговаривала с мамой только по-фински), а я стояла рядом.

С детства слышала их разговор, понимала его, но не понимала, зачем она приходит ругать маму. Потом бабушка обычно махала рукой, хлопала дверью и уходила, сказав напоследок, что ноги её здесь больше не будет. Мама пыталась её догнать, остановить и уговорить, чтобы она в таком состоянии не уезжала, но бабушка обрат- но никогда не возвращалась: если она злилась, никогда и никто не мог её остановить или вернуть. Обычно после бабушкиного ухода мама плакала и уходила молиться за неё. Молилась о том, чтобы бабушка спокойно доехала до дома, чтобы по дороге с ней ничего не случилось, в молитве она просила Бога охранять её в пути.

Мне было жалко и маму, и бабушку, я тогда не понимала, что все их споры и конфликты возникают из-за религиозных разногласий между матерью и дочерью. Бабушка думает, что мама её бросила и променяла на своих друзей баптистов, а мама, в свою очередь, пытается ей объяснить, что это не так, что она всегда рада ей, всегда ждёт здесь у себя. Но так как у неё маленькие дети, хозяйство и богослужения, то она не может часто сама приезжать навещать бабушку. У каждой из них была своя правда, и каждая верила, что она права. Каждый из них думал, что другой грешит и нуждается в покаянии и спасении, каждый верил, что достучится до сердца, и всё будет по-прежнему.

Бабушка думала, что она сможет переубедить свою дочь, что дочь перестанет грешить и вернётся в веру своих предков. Когда дочь была ещё маленькой, они с мужем крестили её в лютеранскую веру: Хелена надеялась, что дочь Эльви вернётся к матери своей и поймёт, что она была не права.

А моя мама молилась и надеялась, что бабушка поймёт и примет живую веру, ту веру, которая спасла её, когда она замерзала в лесу. Она была уверена, что именно её матери надо покаяться и прийти к Живому Богу, и каждый раз, когда в гости приходила Хелена, мама пыталась вновь и вновь достучаться до её сердца. Каждая из них была со своей правдой, со своей истиной и со своим Живым Богом.