Перестройка

– Я принесу, честное слово принесу!

– Конечно принесешь, – неожиданно ласково, миролюбиво сказал Сыч. – Не захочешь ведь без глаза остаться. Но договор дороже денег. Придется тебе небольшой авансик выдать, чтобы память лучше работала.

Владик понял, что белобрысого сейчас будут бить. Собственно, для этого Сыч c подлипалой Денисом сюда и заявились. Непонятно только, зачем они взяли с собой его, Владика, вдвоем, что ли, не управились бы? И так жаль стало перепуганного пацанчика – аж сердце сжалось. И не помочь ничем… Белобрысый не хуже Владика представил себе, что последует за Сычевыми словами, шумно задышал и промямлил совсем уже смехотворное:

– Я в школу опаздываю, звонок уже, наверное, был…

– Никуда твоя школа не денется, – уже почти нежно пропел Тимоха, взял белобрысого за руку повыше локтя и едва заметно подмигнул Полозу. Денис тут же с готовностью ухватился за его другую руку, возбужденно покраснел. – Бей, Парша! – сказал Сыч Владику.

– К-кого? – глупо спросил Владик, хотя без труда сообразил, чего хочет от него Тимоха. Равно как и то, зачем привел его сюда. Одного только не мог понять: почему роль «палача» отвели именно ему.

– Не меня же, – осклабился Тимоха. – Давай, не боись, у нас не вырвется.

Пацанчик затравленно смотрел на Владика, светлые глаза до краев наполнялись слезами.

– П-почему я? – похолодел Владик. И тут же непреклонно мотнул головой. – Я н-не стану! И во-вообще… – Круто повернулся, но успел сделать не больше двух шагов.

– Стоять! – пригвоздил его к земле резкий оклик Сыча, Владик оглянулся. Тимоха одним прыжком поравнялся, сжал в кулаке воротник его куртки. – Слушай, ты, во-вообще! Со мной такие номера не проходят! Делай, что велено, а то… Ты ж меня, Парша, знаешь!

Владик молча рванулся, но Сыч держал крепко.

– Значит, не-не бу-будешь? – криво усмехнулся Тимоха. – Не пожалеешь потом? – Ничего в ответ не услышал, и вдруг его темные, на выкате глаза недобро сузились. – Ах ты ж!..

Сыч рывком подтащил Владика к пацаненку, поставил их лицом к лицу, приказал тому:

– Власть переменилась. Врежь тогда ты ему пару разочков, чтобы поумнел.

Белобрысый отчаянно заморгал, и от этого движения переполнившие глаза слезы потекли по щекам.

– Ну?! – выпалил Сыч. – Сейчас не только аванс, все сполна получишь! – И замахнулся.

Голова пацаненка дернулась назад, будто удар уже пришелся по его лицу. Медленно занес ватную руку и вяло ткнул Владика в подбородок.

– Кто ж так бьё-от? – хекнул Тимоха. – Слизняки вонючие! Показать? – И брезгливо мазнул ладонью по носу пацаненка.

Из левой ноздри часто, капля за каплей, закапала кровь. Белобрысый провел дрогнувшей рукой по лицу, какое-то время заворожено смотрел на испачканные кровью пальцы. Влажно всхлипнул и хлопнул Владика по щеке. Сыч, по-прежнему не выпускавший воротник Владиковой куртки, коротко, отрывисто засмеялся.

– Чего стоишь, Парша? Самолюбия, что ли, нет? Такая мелюзга тебя колотит, а ты терпишь?

Владик думал только об одном: не расплакаться, не разреветься перед ненавистным Сычем, перед заржавшим Денисом. Но почувствовал, что не удастся. Предательски запершило в горле, кончик носа остро заклевали сотни крохотных невидимых иголочек. Рванулся еще раз, изо всех сил, затрещала рвущаяся ткань…

Он бежал по улице, размазывая судорожно сжатым кулаком едкие, горячие слезы, больно тыкался в колено новенький «дипломат» подаренный родителями к началу учебного года. Мог бы, конечно, заскочить в любую подворотню, отплакаться там, вытереть зареванные глаза и мокрое лицо, но не в состоянии был остановиться, хоть на секунду прервать спасительный бег. Будто, если остановится он, все недавно минувшее с утроенной силой навалится на него, будто таилось в этом безостановочном движении какое-то странное, непонятное облегчение…

Вечером, когда заканчивал в одиночестве ужин на кухне, услышал голоса из комнаты. Разговаривали они тихо, но Владик разобрал почти все слова. Мама зашивала воротник его куртки, отец расхаживал от окна к двери.

– Неужели подрался? – удовлетворенно басил отец. Владик представил, как он любовно приглаживает густые усы, что делал всегда, если бывал чем-то доволен. – Ну, слава богу! А то уж такой тюха у нас растет… Парню четырнадцать скоро. Не в нашу, не в паршинскую породу пошел Владька.

– Вот и хорошо, что не в вашу, – отвечала мама. Следующую фразу произнесла невнятно, наверное, откусывала нитку. – Достойный, интеллигентный мальчик растет. Не в кулаках сила.

Владик сморщился, раздраженно двинул по столу тарелку…

– Не спишь, Кузя? Так он, значит, спрашивает меня: «Поёшь»? Пою, говорю. Похвалил, молодцом меня назвал. Тут Сыч подвалил. Нужен я вдруг оказался. Я ему: Не видишь, что ли, нахалюга, с человеком я разговариваю? Кто тебя только воспитывал? Скис наш Тимоха сразу, отошел в сторонку. Я старичка проводил немного, оглянулся: Сыч сзади плетется. Чего тебе? – спрашиваю. Сыч говорит: «Дело есть непростое. Мне тут, недалеко, с одним пацаном разобраться нужно. Может, подсобишь?» Ну, время у меня было, отчего ж, думаю, не помочь, хоть и гад он, этот Сыч. Пошли мы с ним, еще Денис увязался за нами. Заворачиваем во двор, выходит, значит, тот самый пацан…

Владик представлял все ярко и отчетливо, до мельчайших подробностей. Белобрысый выходит, видит их троих, пугается. Владик уверенно кивает ему, чтобы тот не беспокоился, слушает, как Сыч требует у пацаненка какие-то деньги. Тот оправдывается, что нет у него, обещает отдать позже. Сыч наглеет, замахивается на пацаненка. Белобрысый боязливо втягивает голову в плечи, на глаза наворачиваются слезы. Дальше Владик терпеть такое безобразие не может.

– Иди в школу, – говорит он пацаненку. – Не бойся, ничего они тебе не сделают.

Сыч до того разозлился, что забыл даже, с кем дело имеет. Наступает на Владика, таращит свои рачьи глаза.

– Много на себя берешь, Парша?

– Не Парша, а Паршин, Владислав Паршин, – спокойно возражает ему Владик. – И впредь прощу не забывать. Еще раз скажешь это поганое слово – уши надеру. И попробуй только пальцем малого тронуть. Чтоб потом не обижался, понял?

Белобрысый смотрит на Владика с признательностью и восхищением. Полоз от бессильной злости зубами скрипит. И тут Сыч вконец забывается. Размахивается – и целит кулаком Владику в лицо. Только не на того напал. У Владика реакция – не этому самбисту зачуханному чета. Р-раз! – и он, Владик, каратистским приемом отбивает несущуюся к нему руку. Два! – принимает красивую, мужественную стойку. Неуловимое движение – и Сыч грохается на землю, как полупустой мешок с гнилой картошкой. Мы тоже кое-какие приемчики знаем!

Пацаненок с обожанием глядит на Владика.

– Иди-иди, в школу опоздаешь, – снисходительно улыбается Владик. – Изредка наглецов необходимо ставить на место, чтобы не зарывались. Заодно и другим неповадно будет.

Денис Полоз явно принимает эти слова на свой счет, трусливо смотрит на Владика. То-то, прихвостень Тимохин, подлипала несчастный! О такого даже руки противно марать. Дал ему Владик пинка под зад, тот заныл сразу, губами зашлепал:

– Ты чо, ты чо, чего я такого сделал?

Вообще-то он, Владик, против мордобоя и, может быть, права мама: не в кулаках сила. Но не стоять же, когда какой-то гнусный Сыч руками на тебя машет. И, опять же, проучить иногда подлеца не помешает. А уж в том, что Сыч подлец, да и Денис недалеко от него ушел, можно не сомневаться. Любого в классе спроси.

Наверное, плечо у Владика дернулось, потому что Кузя зашевелился, приоткрыл глаза.

– Это еще не всё, Кузя! – радостно зашептал Владик. – Он, самбист великий, с земли вскочил, снова хотел на меня рыпнуться, но я ему так наподдал, что всякую охоту отбил. Раз ему! Раз! Я ему не пацаненок из пятого класса, над которым изгаляться можно!

Кот утробно муркнул и снова зажмурился.

Владик замолчал, сердце колотилось гулко и часто, сбивалось дыхание, словно в самом деле только что подрался. И плыло, плыло перед закрытыми уже глазами Тимохино лицо. Но не жалкое и плаксивое, которое придумал Владик, «расправляясь» с ним, а другое, настоящее, презрительное, с каким глядел Сыч в том злополучном дворе… Как хорошо, что завтра воскресенье, не надо идти в школу, встречаться с Тимохой, с Денисом…

Глава 2

Все-таки удивительно, до чего необъяснимо устроен человек. По утрам мама чуть ли не силой отрывала его от подушки. Досадовала, причитала, что на работу из-за него опаздывает. Вставать ужасно не хотелось, даже просто держать глаза открытыми не хватало сил. С первого сентября этого года, как начал учиться в первую смену, каждое утро превращалось в маленькую пытку. И надо же – в воскресенье, единственный день, когда спать можно сколько угодно, он, Владик, всегда просыпался рано. Иногда удавалось снова заснуть, но очень редко. Владик посмотрел на часы – маленькая стрелка еле переползла через семерку. Кузи рядом не было, убежал, наверное, к маме на кухню, чтобы покормила. Перевернулся на другой бок, свернулся, как любил, калачиком, снова закрыл глаза. Полежал немного, подождал – сон не приходил. Зато пришло, и не в первый уже раз, другое…

Были мысли, которые он не доверял даже Кузе. И если случалось, рассказывая о какой-нибудь школьной истории, произносить ее имя, старался делать это ровным, обыденным голосом. Как поразилась бы, да нет, не поразилась, а, что еще хуже, посмеялась бы Нина Валеева, узнав, что он думает о ней. Смеет думать. Он, Владик Паршин – о ней!

Нина самая красивая девчонка в классе. А может быть, и в школе. Не зря же все ребята на нее заглядываются. Владик однажды видел, как разговаривает с ней, улыбочки отпускает да усики пощипывает сам Игорь Загоруйко из девятого «В», вратарь городской юношеской сборной. Вот был бы он, Владик, таким же, как этот Игорь, – высоким, плечистым, самоуверенным…

Вот он идет по улице – чуть враскачку, спортивной, вальяжной походочкой. Его узнают, ловит он восхищенные взгляды встречных пацанов и девчонок.

– Привет, Владик! – здороваются о ним даже, кажется, незнакомые.

– Салют! – привычно вскидывает он сильную, широкую ладонь. Спортивная сумка, адидасовская, небрежно перекинута через мускулистое плечо.

– Здравствуй, Владик.