На острове Буяне

Кеша сморщился:

– Тьфу ты… Щи – где?

– А на плите! Где же ещё? Налью сейчас, – засуетилась она.

– С мясом?

– Ну!

Он успокоился и стал одеваться, не глядя на неё.

Из комнаты вышла Нина. Поднявшись на приступок, она сняла с печи валенки, молча обулась, надела пальто. Кеша прокашлялся.

– Дочь? – спросил он, приосаниваясь и приглаживая жидкие волосы ладонью.

– Нинок, это… Викентий, – неуверенно сказала Бронислава ей в спину.

– Кто-о-о? – обернулась Нина, нехорошо усмехаясь.

Бронислава и обиделась, и рассердилась:

– «Кто»! – вспылила она. – Молодая ещё, матери-то «ктокать»! …Муж! Вот кто!

Нина накинула пуховую шаль, осмотрела Кешу молча, безо всякого выражения. Прежде, чем уйти, она постояла перед портретом, висящим на стене. Портрет был цветной и выпуклый. На нём рыжий пожилой амбал с закрученными усами хитро улыбался в сторону, скосив глаза по-кошачьи, и одна его щека была заметно румянее, чем другая.

Нина сняла отцовский портрет, медленно протёрла его рукавом пальто, нарочно нагляделась подольше ещё раз – и понесла к себе в комнату, двумя пальцами: за верёвочку. Потом прошагала в валенках к выходу, не проронив ни слова. Дверь захлопнула прилежно, без злости – словно тех людей, на которых ей надо было злиться, не осталось больше на свете и словно была она теперь, при живой своей матери, уже полная горькая сирота.

– И не поела, – расстроилась Бронислава. – Щи-то разве виноваты? Поела бы да и пошла. А там, сытая, сердись, сколько хочешь… Щи – они ведь ни в чём не виноватые, ни перед кем.

– Завтра же подадим заявление! – с запоздалой угрозой прокричал Кеша вслед Нине, торопливо вскидывая палец. – Заявление в загс!.. Документы им вечно предъявляй. Не верят они без печати ни во что светлое – и всё тут! На каждом шагу сталкиваюсь с этим чудовищным предрассудком каменного века. По три раза в год, как минимум… А сами – кто?! Закоснелые моралисты! Полная бездарность… Завтра же!

– А чего? – с угрозой в голосе подхватила Бронислава, подтягивая на ноге чулок. – У меня ведь в загсе все знакомые. Вон, Нюронька-то Зайцева. Да ей только шепни! Разве она не распишет?

– Вот и распишемся, – успокаивался понемногу Кеша. – Я же здесь уже. Нарисовался – хрен сотрёшь!.. Наливай. Где тарелки? Погоди, я сам.

И, уже торопливо глотая горячие щи, рассудил:

– А что? Паспорт у меня, между прочим, новый. Без штампов. Представляешь, вышел весной из ресторана – удар по голове. Очнулся летом – парадокс! Денег нет, документов тоже… Снова всё выписывал. И трудовую, и паспорт… Да если бы и штамп был! Подумаешь, делов-то! Всё равно бы расписался… Я их хлоркой свожу.

– Живёшь ты… как попало, – пожалела его Бронислава. – Так же не живут.

– А я хоть как могу, – с удовольствием ел Кеша. – Ну, давай жить, как живут! Кто спорит? Вот, с тобой и начнём.

– Так я… Я что… Я колхозница. Мы тут, в Буяне, сроду все по-колхозному живём. По-старинному. По-отсталому, – поскромничала Бронислава, и ей было любопытно, что Кеша на это ответит.

– Дай на бутылку! – деловито потребовал он. – Заму надо поставить. Газетному.

– Заму – обязательно! – одобрила она. – Чего ж с пустыми-то руками соваться? Разве без бутылки на работу устраиваются? Оно и не хорошо. Правда, Кеш?

– А хочешь, вместе пойдём? – засобирался он, надевая через голову свой жёлто-зелёный галстук и поправляя его с важностью. – Ты, небось, и в редакции ни разу не была. Заодно и к этой твоей заглянем. Как её? К штамповщице. Если мне не изменяет память, к штамповщице Зайцевой… Можно и вправду заявление подать. Это же солидней: приду устраиваться на работу – почти готовый семейный человек!.. Высококачественный член общества. Приехал с серьёзным намереньем. А что? Перед вами – не кент с улицы! Я же всё-таки не хмырь какой-нибудь пресловутый, правильно?.. Одно дело, когда тебя из автобуса выпнули. По ходу жизни. А другое дело, когда ты из него сам, с намереньем вывалился. С твёрдым. С матримониальным.

– Как ты точно всё, Кеш, говоришь! – поразилась Бронислава, всплёскивая руками от восхищенья. – Ну пошли… Ох, прогуляю день! Голова, скажу, болела… Подождёт моё Заготзерно! Что ж теперь.

Она нахмурилась, обдумывая всё ещё раз. И решила снова:

– Ладно, зимой можно… Ничего! Не уборочная, поди-ка.

[[[* * *]]]

За воротами Кеша стал озираться по сторонам.

– Вот, дер-р-ревня, – ворчал он. – Вся вразброс! Порядок здесь, точно, не ночевал. В отличие от меня… Дома – и там, и сям. То поле, то буераки. Кошмар… Нет, разве можно тут жить образованному человеку?

От всего увиденного он долго морщился, а потом вскричал с тоскою, жалея себя:

– Викентий! И куда ты попал?!. Улицы – и те кривые.

– Да как же они прямые-то будут? – удивилась Бронислава. – Овраг, он ведь глубоченный. Его в половодье подмывает. Рядом с ним не выстроишься… А от оврага, вон там, луга заливные начинаются, на сколько вёрст тянутся! До самых озёр… Нет, уж кто в этих лугах по весне заплутал, тот не скоро из комаров-то вылезет. Там ведь не в каждом июле – лывы-то просыхают. Зато трава – ой, буйная! По макушку… Вот, подальше от лугов и строилися. А тут – подальше от балок.

– …И мост, вон, узкий. Вообще без перил! – вышагивая по накатанной дороге, указывал Кеша вперёд. – А если машина попадётся? Там же не разойдёшься! В овраг, что ли, прыгать? Заведомый парадокс! Костей потом не соберёшь… Вот, бездар-р-рность. Есть же, в самом деле, хорошие инженерные проекты! Надо будет подсказать.

Вдруг Кеша озаботился:

– Кстати, начальство какое-нибудь здесь поблизости живёт? В соседях?

И строго наказал Брониславе:

– Познакомь. Обязательно. Влиятельные люди, солидные родственники – мне важно о них знать всё. Всё – обо всех. Подробно. Поняла? Особенно – детали!.. Мельчайшие детали мне вообще о многом говорят. В смысле психоанализа.

Бронислава сильно задумалась. Однако тут же махнула рукой:

– А! Щас познакомлю. Раз надо, Кеш… Я что? Разве я про детали не понимаю? И познакомлю, и расскажу. Всё-всё, как есть! Вот только по дороге кто попадётся – сразу.

Бронислава и сама посматривала по сторонам: не видит ли кто, как она идёт: не одна, а с Кешей. В новом, в синем, пальто. Не в валенках, а в кожаных сапогах. С опушкой. Тесные они, конечно, и скользят. Зато нарядные…

[[[* * *]]]

Улица ожила внезапно. Сначала от Макаровых выскочил рыжий озабоченный кот. За ним – мальчишка лет восьми, в треухе, в коротких валенках и в толстом чёрном свитере, подпоясанном бельевой верёвкой. Кот прыгал в одну сторону, в другую. Мальчишка ловил его красными от мороза руками, однако не успевал схватить и кидался на кота снова. И со стороны казалось, будто он пляшет вдоль улицы вприсядку.

– Вот! Лёха наш! – обрадовалась Бронислава, дёрнув Кешу за рукав. – Гляди, гляди.

Наконец мальчишка ухватил кота за хвост и, пригнувшись, поволок, к дому, как за верёвку. Кот сдался. Он покорно скользил на двух вытянутых передних лапах, прижав уши и не выпуская когтей. Но вдруг вывернулся, перемахнул через сугроб и взлетел рыжей молнией на высокий забор. Потом Лёха вкрадчиво звал кота снизу – «кис-кис-кис!» – и лез к забору, проваливаясь в снег по пояс. А кот не боялся и фыркал на него с высоты.

– Лёх! Иди, с дяденькой познакомься! С городским! Он тут всеми интересуется… Соседями!.. Да что ты к коту пристал, как репей? – строго спросила Бронислава.

– А, ну его! – отвечал мальчишка про кота, не переставая лезть. – Шатущий! Мотался неделю по лесу. Пускай дома сидит. А то ищи его потом, ходи на лыжах целый день. В капкан ещё попадёт…

– Дурак он что ль, в капкан лезть? – не поверила Бронислава.