Из глубин

Никого из спутников пойманного Райнштайнером проныры Ариго в лицо не знал, но холеный красавец с герцогской цепью наверняка был Колиньяром, а клирик – новым кардиналом. Третий, худой и светловолосый, с лошадиной физиономией и легонькой шпагой, мог оказаться кем угодно.

– Ваше высокопреосвященство утомлены, – герцог Ноймаринен даже медленней, чем обычно, пересек комнату и наклонился к руке кардинала, не замечая остальных. В торских сказках горные хозяева взглядом превращают смертных в камень, Рудольф пошел дальше: он превратил гостей в пустое место.

Кардинал вздрогнул и затравленно покосился на поджимающего губы Манрика. Колиньяр уставился на бронзовый кэналлийский подсвечник, лошадинолицый чуть заметно улыбнулся. Молодец, хоть и не военный.

– Увы, ваше высокопреосвященство, – с нажимом произнес регент, глядя в растерянное, незначительное лицо, – здешние дороги по силам лишь бывалым путешественникам.

– Да, – начал кардинал и запнулся, – да, сын мой…

– Дела мирские не стоят вашего внимания. – «Сын» старше духовного отца лет на тридцать и выше на голову, но дело не в росте и не в возрасте. Новый кардинал не духовный владыка, а кукла: кто ухватил, тот и играет.

– Благодарю вас, монсеньор, – бормочет черный болванчик новому хозяину, – будьте терпеливы, ожидая Его, и будете спасены.

– Чту слово Его, ожидаю возвращения Его и уповаю на прощение Его. – Благочестивые слова в устах Рудольфа кажутся украшающими пушечный ствол речениями. Может, Создатель и вернется, может, даже простит незлобствующим, но герцог Ноймаринен себе не простит, если пустит «гусей» в Марагону. И фок Варзов не простит, и Жермон Ариго, и малыш Арно…

– Да возрадуются благочестивые души возвращению Его в землях ли Талигойских, в Садах ли Рассветных.

Его высокопреосвященство переминается с ноги на ногу, Манрик вскидывает голову, как бракованный жеребец, Колиньяр переглядывается с подсвечником, Ойген Райнштайнер смотрит на всех и ни на кого.

– Я прошу ваше высокопреосвященство о беседе наедине и о благословении, – мягко произносит регент. Бергер с невозмутимым видом распахивает двери, и кардинал, придерживая полы запыленного черного одеяния, исчезает за порогом вместе с герцогом.

3

– Прошу садиться, – вежливо произнес Ойген, придвигаясь к Манрику. То ли без задней мысли, то ли наоборот.

Бывший кансилльер шумно втянул воздух, но все же опустился в кресло рядом с Рафиано, Колиньяр устроился напротив, а слева от Жермона оказался обладатель лошадиной физиономии.

– Разрешите представиться, – физиономия изысканно качнулась, – граф Креденьи, в недавнем кратком и неудачном прошлом – тессорий.

Креденьи… их земли лежат в Приморской Эпинэ, а встретиться выпало в Торке.

– Ариго, – назвался Жермон и в приступе вежливости добавил: – Я слышал о вас. Вы ведь были интендантом Северной армии?

– Давно, – вздохнул сосед, – но я всегда вспоминал север с любовью и мечтал вернуться. Кто же мог предположить, что это произойдет при столь плачевных обстоятельствах.

– «Наши желания суть листья гонимые», – явно процитировал кого-то Рафиано. – Господа, вы не находите, что в этом году удивительно теплая осень?

– О да, – согласился с дипломатом Колиньяр. Манрик промолчал. Ойген перешел к печи, достал из стоявшей на треножнике корзины еловую шишку, распахнул дверцу, бросил в огонь. Взлетели рыжие искры, и, словно в ответ, замерцала одна из свечей.

Жермон потянулся за щипцами для нагара, но Рафиано его опередил. Пламя выправилось, оно было золотым, а небо за окнами – багровым. Завтра будет ветер, сильный и холодный, он принесет запоздавшую зиму, но не снег.

– Судя по всему, дорога из Олларии в Придду безопасней, чем в Ургот и Эпинэ? – Гогенлоэ поправил массивный обручальный браслет. На ком был женат геренций, Жермон то ли не знал, то ли запамятовал.

– На что вы намекаете? – голос у Манрика тихий и скрипучий, одно слово – тессорий. Тессорием бы и оставался.

– Время намеков кончилось, – вдруг объявил Ариго, глядя в полыхающее зарево. Окна на закат – радость Леворукому, но в Торке закатов не боятся, как и ветра, и выстрелов. В Торке боятся тишины.

– Сейчас не время для ссор, – весомо произнес Колиньяр, – нужно спасать Талиг.

– Верно, – подтвердил Жермон, которого внезапно понесло, – но сперва нужно понять, как Резервная армия и часть гарнизонов перешли на сторону юнца, у которого нет ничего, кроме забытого имени.

– Измена, – буркнул Манрик. – Заговор был раскрыт, но слишком поздно.

– Нелепо объяснять предательство изменой, а измену – предательством, – разлепил губы Гогенлоэ. – Тем более изменили те, кому вы покровительствовали. Как это понимать?

– Граф, – лицо Манрика пылало не хуже неба за стеклами, но голоса он не повысил, – я не намерен ни перед кем отчитываться.

– В таком случае вам следовало бежать в другом направлении, – любезно сообщил геренций. – Впрочем, куда б вы ни приехали, вас спросят об одном и том же и за одно и то же. Бросив их величества, вы совершили государственную измену.

– Фердинанд исчез, – быстро сказал Колиньяр. – Мы не сочли возможным подвергать опасности жизнь наследника короны, принцесс и его высокопреосвященства.

– А также свои собственные, – раздельно добавил Ариго, сам не понимая, что на него накатило. – Только у меня нет уверенности, что сейчас вы в большей безопасности, нежели в Олларии.

– Это угроза? – немедленно осведомился беглый обер-прокурор.

– Никоим образом. – Жермон подкрутил усы. – У нас на носу война. Пока с Дриксен, но Гаунау вряд ли заставит себя ждать. Вы изволили удрать от мятежников и изменников, которых вряд ли больше двадцати тысяч, а «гусей» по наши души слетелось, самое малое, тысяч пятьдесят.

– Мне неприятен ваш тон, – угрюмо сказал Манрик, – но в одном вы правы. Сейчас не до личных счетов, мы отвечаем за Талиг.

– Нет, сударь, – возразил Гогенлоэ, – вы за Талиг никоим образом не отвечаете. Такова воля его величества.

– Чем вы можете подтвердить ваши слова? – на сей раз у рыжего мерзавца побагровели и уши, и шея. – Если его величество здесь, я требую аудиенции.

– Мы требуем, – ощерился и Колиньяр.

– Его величества здесь нет, – неторопливо произнес Рафиано, – к несчастью. Но его распоряжения относительно вас известны.

– Мы, – отчеканил Гогенлоэ-цур-Адлерберг, – вместе с графом Гектором Рафиано присутствовали на Совете Меча, созванном его величеством после бегства кансилльера и, не побоюсь этого слова, его сообщников. Его величество лишил должностей всех, отбывших из Олларии без его разрешения.

– От себя замечу, – подал голос от печи Райнштайнер, – что причиной постигших Талиг бед стали действия бывшего кансилльера Манрика и бывшего обер-прокурора Колиньяра, среди всего прочего способствовавших назначениям генерала Люра и маркиза Сабве, что и стало причиной поражения в Эпинэ.

– Люра казался хорошим генералом, – с усилием произнес Манрик, – он не давал никаких поводов усомниться в его верности.

– Видимо, вода для этого рыбака была недостаточно мутна, – пожал плечами Гогенлоэ, – но времена изменились, и «хороший генерал» стал плохим.

– Я ошибся в Люра, – Манрик сцепил и расцепил руки, – и готов это признать. Рано или поздно предатель получит по заслугам, как получил Поль Пеллот. Увы, не ошибается только Создатель. Я делал то, что считал своим долгом…

– Долгом? – скривился геренций. – Леопольд, вы, часом, не сменили фамилию на Ноймаринен или фок Варзов? Нет, долг здесь ни при чем. Вы не желали зла Талигу, это так, вы искали добра для себя. Зла ради зла редко кто добивается, оно вырастает само собой. Из желаний, превышающих и права, и возможности.

– Вы не Создатель и не король, чтоб судить, – взял тоном выше Колиньяр. – К тому же прошу не равнять моего брата с негодяем, которого навязал его величеству бывший кансилльер.

– Господин Рафиано, – светским тоном осведомился Креденьи, – вам, часом, не пришла на ум какая-нибудь притча?

– Рассказывают, – кивнул экстерриор, – что жили у некоего пастуха рыжий пес и бурый козел. Пес отгонял волков, козел исправно крыл коз и водил за собой овец и баранов. Все шло хорошо, однако пастух был немолод. Пес и козел сетовали, что хозяин по старости своей не гонит скот на новый луг, но перечить открыто не смели. Потом пастух умер, а пес с козлом, решив, что без труда справятся со стадом, погнали овец туда, где трава была всего зеленей. Увы, луг оказался трясиной, и овцы стали тонуть. Тогда пес и козел бросили стадо на произвол судьбы и сбежали в лес…

– Мне не нравится ваша притча, граф, – рыкнул обер-прокурор, привставая и кладя руку на эфес. – Тем более что вы тоже сбежали в лес.

– Нет, – экстерриор остался сидеть, – я сбежал не в лес, а в деревню. К пастухам.