Анино счастье

Анино счастье
Вера Александровна Колочкова

Секреты женского счастья
Вот оно – женское счастье! Раз в сто лет в маршрутку садится олигарх местного разлива, и на следующий день знакомства Лина получает от него предложение руки и сердца. Всё это – истинные факты из жизни одинокой мамочки Лины Смородиной. Не бывает такого – скажете вы? И будете правы, потому что судьба тут же вмешалась в счастливый бег золотой колесницы сорокалетней Золушки и активно принялась вставлять палки в колеса…

Ранее книга выходила под названием «Летят перелетные птицы».

Вера Колочкова

Анино счастье

Неприятное время года – межсезонье. Особенно межсезонье осеннее. Нет, и в самом деле! Если отбросить романтику увядания, все эти «в багрец и золото одетые леса», то что нам остается? Капризы осеннего неба, сию минуту обманчиво голубого, а через час некстати дождем заплакавшего? Смотришь на это небо с утра и не знаешь – то ли брать с собой зонтик, то ли не брать… И одеться как правильно, тоже не знаешь.

Вздохнув, Аня с раздражением дернула вниз молнию, распахнула полы теплой куртки. Жарко. Неправильно она сегодня оделась. Благо что вызовов на участке немного, да и те в основном классические. Бабушки с гипертонией, старые баловницы, разбавляющие свое одиночество вызовом врача на дом, один мужичок с явно простудной температурой да веселая вдовушка Маня Блинкова, любительница халявного отдыха по якобы временной нетрудоспособности. Интересно, какие симптомы она сегодня для себя организует?

Да, некогда народу нынче болеть. Народ в огородах копошится, урожай картофеля собирает. Из-за каждого забора дымок от костров стелется – ботву жгут. Это потом с вызовами на участке катастрофа начнется, после страды, а сейчас – нет. Стало быть, и ей можно слегка расслабиться, пройтись по участку, то есть по длиннющей Новослободской улице, просто так, гуляючи, посмотреть, как облетают последние листья с деревьев. Грустное зрелище, конечно. И где тут поэтическое «пышное природы увяданье», в чем, интересно, романтика-то? В лысеющих на глазах кронах, что ли? А может, в овощном натюрморте, выставленном у этих ворот якобы на продажу? Лежат на скамеечке милые оранжевые морковки, полосатый кабачок, желтая тыковка, рядом банка с солеными огурцами примостилась. Зачем, интересно? Кто все это хозяйство покупать станет? Ладно бы еще на трассе, где проезжающих машин много, а здесь, где в каждом огороде своя морковка? Странные, странные у людей развлечения. От скуки, наверное.

Надо же, опять ветер подул, холодный, зараза. Как там у Чехова? Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто… То есть куртку…

Наклонившись, она принялась копошиться с собачкой пластмассовой молнии, тихо про себя чертыхаясь. Сейчас так просто еще и не застегнется, в последнее время чего-то барахлить начала. Куртка – барахло, и молния на ней – барахло. И зачем только расстегивала? Жарко ей стало, смотрите-ка!

Новый порыв ветра налетел сбоку, принес с собой запахи огородного дыма и надвигающегося дождя. Довольно тоскливая, однако, смесь запахов для романтического осеннего настроения. Может, в пушкинские времена хотя бы ботву на огородах не жгли?

Справившись-таки с молнией, она подняла голову, глянула в небо. Точно, свинцом отдает. Сейчас дождь начнется, мелкий, осенний, занудливый. Придорожная пыль под ногами моментально обернется грязной жижицей, и никакого расслабленного гуляния не получится. Будет обычное шмыганье по вызовам, изо дня в день одинаковое. И еще сельский унылый пейзаж будет. С дождем, с грязью, с мокрыми серыми заборами, с брехливыми за ними собаками. Пейзаж типичного для богом забытого Зауралья села Одинцово, гордо именующего себя поселком городского типа.

Нет, вот интересно-таки, какой умник нашел в этом селении признаки городского типа? В чем они состоят? В двух десятках серых блочных пятиэтажек на главной улице? В наличии магазина с парикмахерской? Или в том, что магазин гордо переименовался в супермаркет, а парикмахерская – в салон «Модница»? Нет, правда же, смешно! Как ни назовись, а все равно – село. Свернешь с главной улицы хоть направо, хоть налево, и начинается частный сектор. Ухабистые дороги, дома с палисадниками. Те, которые побогаче, выпячиваются надстроенными верхотурами с модным сайдингом, другие жмутся рядом, как бедные родственники.

Да уж, Одинцово – оно и есть Одинцово. Хотя и присутствует в сознании местных аборигенов одна чудаковатая гордость – село-то, мол, наше так же зовется, как город в Московской области! Пусть всего лишь названием, а вроде и провинциальное Зауралье к столице присоседилось! Одно время по селу даже байка ходила, как шустрый парень из местных в Москву на заработки подался, да все никак в приличное место устроиться не мог. Ну, в одной фирме его и спросили – откуда, мол, приехал? Он и брякнул с гордой уверенностью – да всего лишь из Одинцово! Мол, ваш я, местный почти! И взяли парня на работу. Потом, когда вгляделись хорошенько в паспортную страничку, только руками развели. А парень, говорят, до сих пор там работает, даже карьеру сделал…

Ага, вот и дождь пошел. Кто бы сомневался. Зато аккурат по первому адресу прибыла, Новослободская, дом пятьдесят восемь. Здесь у нас гипертоническая бабушка Подкорытова Мария Семеновна проживает. А напротив, по адресу Новослободская, пятьдесят семь, дом ее неразлучной подружки Марии Егоровны Бондаренко. Чтоб в именах не путаться, они просто Семеновной да Егоровной себя кличут. И вызов они делают всегда совместный. Если звонит в регистратуру Семеновна, то непременно и к Егоровне врача требует. На всякий случай, как говорится, до кучи…

У Семеновны дом старенький, почти в землю врос, у Егоровны получше, крепенький, как белый грибочек. И забор у Семеновны покосившийся. Калитка со старой веревочкой, как в сказке – дерни за веревочку, дверка и откроется…

– Мария Семеновна, здравствуйте! Я по вашему вызову пришла, вы дома? – крикнула она в пахнущую березовым веником темень сенцев.

– Дома, милая, дома, куды ж я денусь, с давленьем-то… Давай, проходь в горницу, туточки я… – послышался из-за двери слабенький старушечий голосок.

Так. Где ж тут дверь-то? Опять забыла. Всегда теряешься в этих темных чужих сенцах. Ага, вот здесь, пожалуй. Надо рукой пошарить, ручку нащупать. Еще и под ногой что-то взгромыхнуло, ведро, наверное.

Вошла, и тут же шибанул в нос запах неприкаянного старушечьего одиночества – кухонных тряпиц, капустного варева, сухих травок и еще чего-то специфического, прогнившего, сладко-нафталинового. За печкой, в горенке, шевеление, вздохи. Бабушка Семеновна с трудом села на кровати, оправила на коленях полы засаленного фланелевого халата.

– Здравствуйте, Мария Семеновна. Ну, что у нас тут с вами происходит? Рассказывайте…

– Ой, да чего там рассказывать… – сложила старушка на впалой груди коричневые морщинистые ручки, – сама видишь, лежу вот… Утром хотела было встать, да так голову вскружнуло, что обвернулась вокруг себя и обратно на койку рухнула. А потом еще и сердце клешней прихватило. Ну, думаю, все, сейчас параликом стукнет… Хорошо еще, что телефон под рукой оказался, – кивнула она в сторону лежащего на столике дешевенького мобильника. – Аккурат я ее вчерась в розетку ткнула, чтоб током пропитался, стало быть… Если б не эта штуковина, то и лежала бы, пока не околела. Со страху-то я и забыла, какие на ней пумпочки надо нажимать…

– Ну, зачем уж вы так трагически… Вы же знаете, какую таблеточку надо принять. Вон они, таблеточки-то, на столе лежат. С утра принимали, кстати?

– Да принимала, принимала… Таблетку-то я выпью, дело нехитрое, а давленье мне кто померяет? А сердце послушает? Если я старая, так уж и врача домой позвать не могу, что ли?

– Конечно, можете, Мария Семеновна. И правильно сделали, что позвали. Сейчас и давление померяем, и сердце послушаем. Не волнуйтесь. Скажите-ка лучше – картошку на огороде сами вчера копали?

– И-и-и, милая… А кто ж мне ее выкопает, коли не сама? Не в земле же на зиму ее оставлять! У меня ни деток, ни внуков нет, все сама… Это вон к Егоровне понаехала в прошлый выходной целая орава родни да и выкопали в один присест. А я все сама. Вчера цельный день на огороде и прокорячилась, и все в наклон…

– Что ж, понятно…

Действительно понятно. Перетрудилась бабушка. Систолическое до двухсот двадцати скакнуло, да и нижняя граница не лучше. И таблетку наверняка не выпила, вон блистер-то нетронутый лежит.

– Мария Семеновна, вы точно с утра таблетку принимали?

– Да я, ты думаешь, упомню, что ли… Может, принимала, а может, нет. Ну, хочешь, давай сейчас приму…

– Давайте. А я вам воды принесу, чтоб запить.

– А может, лучше чаю попьем?

– Нет, спасибо, в другой раз.

– А чего у меня с сердцем-то? Послушала, и не говоришь ничего.

– Да в общем, ничего страшного. Аритмия есть, конечно… Но ничего, терпимо.

– Значит, грыза у меня нет?

– Какого… грыза?

– Ну, как это у вас по-умному называется… Когда нам, гипертоникам, совсем худо бывает. И голову болью грызет, и сердце грызет. В прошлом разе, когда Егоровне так же вот поплохело, сказали, грыз у нее…

– Ах, криз… Да нет, ничего, я думаю, все у вас обойдется. Вы полежите денек-другой, с постели не вставайте. И про таблетки тоже ни в коем случае не забывайте, хорошо?

– Ладно, ладно… А от чаю-то зря отказалась. Он у меня вкусный, с травками. И всякие печенья с мармеладами у меня есть, я в воскресенье до магазина сходила.

– В другой раз, Мария Семеновна. Меня больные ждут.

– Ага, ага… Ты вот что, милая… Ты, когда к Егоровне пойдешь, скажи ей, чтоб ко мне попозже заглянула. Скажи ей, что я, мол, вся прямо насквозь занемогши. Скажи, совсем почти померши. А то мы позавчера с ней повздорили маленько…

– И потому вы ей тоже врача на дом вызвали?

– Ну а как же… Себе вызвала, и ей тоже. А чего зазря телефон дважды-то теребить? Ты зайди, зайди к Егоровне, с тебя не убудет!

– Конечно зайду, если вызвали.

– Ага. И сказать не забудь, что я вся насквозь больная!

– Скажу, Мария Семеновна. До свидания.

Выздоравливайте.

– Да ладно, иди уж…