Работа над ошибками

Работа над ошибками
Вера Александровна Колочкова

Приятно быть молодой писательницей! Можно исподтишка наблюдать за друзьями-знакомыми и примечать фразочки, а потом описывать истории о несостоявшемся семейном счастье в своих романах. Тем не менее Наташа Петрова, скрывающаяся под благородным псевдонимом Алина Никольская-Петерс, была очень удивлена, когда обнаружила, что сексапильная стерва разлучница сошла со страниц ее книги и вполне реально присутствует в жизни. Зеленоглазая красотка Анна теперь делит с Наташей рабочий кабинет, живет по соседству с сестрой мужа, да еще и гостит на даче по выходным. И Наташа теряет былую надменность, понимая, что не так уж далека от своих героинь и не имеет права играть чувствами и судьбами других.

Вера Александровна Колочкова

Работа над ошибками

Роман

На утреннюю пешую прогулку времени не оставалось. А жаль. Значит, и весь рабочий день пройдет, как поездка в общественном транспорте, – в мелких, но сильно раздражающих неудобствах. Примета верная и временем проверенная. Стоит ей только в этом клокотании человеческих эмоций, то есть в утреннем автобусе, проехаться, так день идет насмарку. Чужие эмоции, они цепкие, как репей, и никакого иммунитета от них нет. У других есть, а у нее – нет. Но ведь не объяснишь причину опоздания отсутствием иммунитета! Не поймут. Хотя если уж совсем обнаглеть, то можно и презреть объяснения как таковые и общественный транспорт заодно. Подумаешь, на работу опоздала!

Наташа грациозно поднесла к глазам крохотный циферблат золотых часиков, еще раз чертыхнулась про себя, помянув циничным добавочным словом треклятую дисциплину труда. Хотя и не любила она эти противные добавочные слова, но ничего, «про себя» иногда можно. Лишняя перчинка здорового цинизма любому человеку не помешает. Тем более если этот человек живет в дружбе с интеллектом и к собственной жизни относится как к творческому процессу, а не шагает по ней под барабанную дробь инструкций и правил. И в самом деле, если подумать хорошо и призвать на помощь элементарную логику – какая в ней заложена объективная необходимость, в этой дурацкой дисциплине труда? Кто ее вообще выдумал? Отец и вождь народов в трудные для страны времена? Ну, правильно, тогда это пугающее словосочетание имело какой-то воспитательный смысл, а теперь? Что изменится от того, если она придет на работу не в девять часов, а, положим, в десять? Или в половине одиннадцатого? Заводы и фабрики остановятся, реки вспять потекут, показатели валового внутреннего продукта в одночасье поменяются? Нет, ничего такого не произойдет. А она должна по милости этого атавизма утренней прогулкой жертвовать. Несправедливо, однако. Может, и впрямь, ну ее к лешему, эту дисциплину труда, и да здравствует разумная наглость, и да постучим каблучками да по бульварчику? Поимеем личное законное удовольствие?

Унылое тупое рыло тринадцатого автобуса уже показалось из-за поворота, и Наташа, вздохнув, решила все-таки ехать. По крайней мере, тринадцатый ее практически до рабочего крылечка довезет. Вот если бы двадцать пятый подошел, то она бы точно в него не села, потому что тогда надо через длинный-длинный подземный переход идти, через пыльные нехорошие сквозняки, сквозь алчущие еды и алкоголя взгляды наяривающих на скрипках и гитарах музыкальных умельцев. Она всегда большое неудобство испытывала, проходя мимо них, будто причастна была к их похмелью, голоду и всей незадавшейся жизни. Впрочем, о причастности как таковой в данный момент лучше не поминать. Потому что тринадцатый автобус уже подрулил к остановке, с лязгом ощерился гармошкой дверей, плеснул наружу ядом скопившегося в салоне молчаливого пассажирского раздражения. Так что «причастности» этой она сейчас нахлебается, получит вполне добротную порцию, еще и с добавкою. Нет, все-таки прав Саша, сто раз прав относительно второй машины в домашнем хозяйстве. И относительно водительских курсов – тоже прав. Не далее как вчера он снова разговор на эту тему завел.

Оно и понятно, отчего он его затеял. Неловко ему, конечно, что сам на работу с комфортом едет, а она вынуждена общественным транспортом добираться. Но эту неловкость он сам себе и создал, между прочим. С тех пор как получил должность начальника отдела в своем банке, решил отчего-то, что ему непременно надо на час раньше положенного времени на работу приезжать. Боже ты мой – зачем? Чтобы встречать с утра подчиненных с сильно деловым лицом и упреком в начальственном взоре? Вроде того – я тут уработаться уже успел, пока вы утренние кофеи распиваете? И к ней с ножом к горлу пристал, чтобы она срочно записалась в автошколу… Даже слышать не захотел, что ей эти автомобильные права вообще без надобности. Еще и кокеткой обозвал, когда она попыталась напомнить ему про свою природную рассеянность, про склонность к созерцанию, про абсолютный и безоговорочный топографический кретинизм и про творческую составляющую личности. Ну не умеет она концентрировать внимание на всяких знаках, развязках и перестройках в другой ряд, неинтересно ей все это! А он твердит свое, усмехаясь: не кокетничай, и все тут. Нисколько, мол, ты от других не отличаешься. И все твои душевные вихри-полеты меж облаков и мысленные прыжки по кронам деревьев есть не что иное, как бессознательное кокетство, – вот она я какая, вся из себя творческая и порывистая, утонченная и непредсказуемая…

Подхваченная толпой, Наташа торопливо влетела в автобус, удачно протиснулась через бока и животы приготовившихся к выходу на следующей остановке пассажиров. Потом пристроилась в проходе меж теткой-тумбой с объемистой матерчатой кошелкой и студентом-ботаником довольно приличного вида. По крайней мере, не доносилось с его стороны жеребячьих запахов мужицкой юности. Овсяной кашей от него пахло, крепким кофе и дорогим средством от прыщей. Видно, с присутствием заботливой мамки ботанику сильно в жизни повезло.

А вот с теткой дело в этом отношении обстояло похуже. Несло от тетки чесноком, да так сильно, что, казалось, в отголосках съеденного бедолагой с вечера вонючего продукта, успевшего добросовестно перегореть в организме, тут же утонули Наташины собственные спасительные запахи «Кензо». Моментально ворохнулась внутри и болезненно напряглась диафрагма, и горло сжалось в подозрительном спазме – еще не хватало воспроизвести и показать окружающему народу съеденный на завтрак бутерброд с сыром. Нет, только не это! Надо срочно переключать сознание, улетать из точки соприкосновения собственного тела с отвратительной духовитой материальностью. Благо что она умеет вот так улетать. Раз – и нету ее. Ушла в пространство, дверку за собой захлопнула, и скоро не ждите. И совершенно зря Саша над этой ее способностью посмеивается, иногда очень даже помогает.

Однако ухода не получилось, как она ни старалась. И на кроны деревьев сквозь пыльное автобусное стекло смотрела, и за облака цеплялась, и пыталась воспроизвести в себе ту самую пронзительную мелодию из французского кинофильма, под которую бедный Бельмондо идет навстречу своему смертному часу, – ничего не получалось. Обстановка была не та. Чесночная катастрофа в тесной духоте автобуса праздновала свою победу, хоть умри.

Слегка поерзав на месте, Наташа попыталась развернуться так, чтобы создать для собственного обоняния основной приоритет запахов, которые шли от ботаника, но чесночный перегар оказался настолько живучим, что, казалось, лишь усилился от ее нервных телодвижений. Да и тетка в ответ дернулась так же недовольно, подтащив к животу свою сумку. Нет, улететь точно не удастся, слишком уж фактор топчется рядом приземленный и чесночной материальностью раздражающий. Что ж, придется использовать ситуацию в самом жестком ее варианте, в тайном, личном, эгоистическом…

Она давно уже пришла к выводу, что для пользы своего тайного-личного-эгоистического любая ситуация хороша. И не столько ситуация, сколько выраженная в ней эмоция. Все пойдет в дело. А иногда такие перлы для него, для тайного-личного-эгоистического, можно заполучить, что только диву даешься. Те самые перлы, которые, как ни старайся, ни за что сама не придумаешь. А тут ситуация сама по себе добровольно созрела, только пальчиком подтолкни…

Глубоко вздохнув и решившись, она снова заерзала на месте, на сей раз основательно. И даже локтем толкнула чесночную тетку в бок, будто бы случайно. Та глянула на нее сердито, но промолчала. Даже сделала попытку отодвинуться, то есть поелозила по животу своей сумкой и покряхтела слегка. Наташа еще двинула бедром, на этот раз посильнее, переступила с ноги на ногу, чувствуя, как острие шпильки аккурат попало во что-то мягкое. Скорее всего, в теткины тапочки. Ага, сейчас начнется! Сейчас, сейчас…

– У-а-и-й! – резко всколыхнулась тетка, болезненно скривив лицо и показав бледные десны. – Совсем охренела, что ли? Ты чё тут дергаешь копытами, как телка стельная?

– Простите… Какая я телка? – холодно поинтересовалась Наташа. Холод в голосе особенно был хорош для таких ситуаций. Потому как подталкивал вперед другие перлы, которые, скорее всего, в очереди не задержатся. Вот они, родненькие, поехали! Ну, давай, давай, еще чего-нибудь выдай!

– Молчи, корова недоделанная! Стоит тут, фря, задницей вертит! – постепенно входила женщина в раж, багровея лицом и источая прежний истошный чесночный запах.

– Так все-таки – я корова или фря? Это, знаете ли, разные области аллегорий. Уточните, пожалуйста, прошу вас.

– Ишь, еще и огрызается! Корова!

Повернув голову в сторону Наташи, тетка обрушила на нее гневный взгляд, но сомнение мелькнуло-таки на миг в ее глазах. Оно и понятно – никак объект для гнева на «корову» не тянул. Наташа была худа, как тростиночка, и стройна, как пугливая горная газель.

– Худая! – тут же добавила к своей «корове» тетка, и Наташа чуть не задохнулась от восторга.

Вот это перл! Вот это да! Корова худая! А сам диалог чего стоит! «Дергаешь копытами» и «телка стельная» – такое ж вовек не придумаешь! Нет, надо все, все запомнить. Дословно. И потом воспроизвести. А ключевыми словами для воспроизведения будут – «корова худая»…

– Сука в ботах! – пробурчала невнятно тетка, видимо решив, что «худой коровы» для Наташи маловато будет.

– Что вы! Я совсем не в ботах! – мило поморгав черными длинными ресницами, доверительно сообщила ей Наташа. – Я в босоножках на высоком каблуке…

– Нет, в ботах! Сука! В ботах! Я сказала – сука, значит, сука! – распаляясь эмоциями, уже билась в истерике женщина. – Иди давай отсюдова, раз ездить не умеешь! В такси со своими копытами езди, поняла?

– Хорошо. Как скажете. Я пойду. Тем более мы в милом диалоге уже две остановки с вами проехали. Моя следующая. А только я все равно не в ботах, а в босоножках на высоком каблуке… – лучезарно улыбнулась женщине Наташа, чудом увернувшись от рыхлого с ямкой локтя, нацеленного в ее худой бок.

Струя пассажиров вынесла ее из автобуса, и несколько сердобольных взглядов обласкали ее сочувствием – как-никак, а нахамили бедной девушке. Худой коровой обозвали и сукой в ботах. Спасибо, конечно, граждане… Ой, а какая там телка была, уже и не вспомнить! Как же, как же, слово такое… колхозное. Надо сосредоточиться и вспомнить, а то уплывет. Стилочная, стиляжная, степенная… Господи, как же… Стельная, вот как! Теперь не забыть бы. Надо срочно на работу бежать! Записывать!

Взмахнув сумочкой и красиво засеменив тонкими ножками на шпильках, Наташа пустилась бегом на зеленый сигнал светофора, проборматывая себе под нос: телка стельная, корова худая, сука в ботах. И снова: телка стельная, корова худая, сука в ботах…

А что было делать – пришлось повторять. Иначе вылетит из головы, потом и не воспроизведешь. Плоховато у нее было с запасом подобного рода хамских перлов. Откуда им было взяться-то? В их бабьем доме отродясь никакого мужчинки не водилось, ни хамского, ни интеллигентного. Тишина, чистый воздух, салфетки накрахмаленные. Бабушка маму одна растила, потом они с мамой вдвоем ее, Наташу, растили. Вернее, втроем. Все время она про старую няньку Таю забывает. Может, потому, что нянька Таечка им, в сущности, никто? Древняя старушка, прибившаяся молодой еще девушкой к дому, беженка с оккупированной территории, ставшая нянькой малолетней тогда еще бабушке, а впоследствии и маме, и ей, болезненной и «несадиковой» Наташе, и в конце концов оставленная после перенесенных двух инсультов в семье «на покое». Слепая, глухая, маленькая – сухонькое поленце, а не старушка. Правда, ослепла она совсем недавно. А когда Саша приходил в дом предложение делать, смотрела на него так же настороженно, как и мама с бабушкой. Как перепуганная овца на волка. Все-таки первый мужчина в доме с настоящим предложением руки и сердца.

– Легонький мужичок, уж больно легонький, Наташичка… – вынесла нянька Тая тогда свой приговор, с сомнением покачивая сухой головой с реденькими, прибранными пластмассовой коричневой гребенкой волосами.

– В каком это смысле – легонький? – подняла на нее Наташа насмешливый, но слегка недовольный взгляд. По большому счету, няни-Таино мнение интересовало ее меньше всего, но все равно – задело как-то…

– Да в таком и есть смысле… Колодезь не выроет, избы не поставит. Видно, что легонький.

– Да зачем, зачем ему самому надо колодец рыть? И избу ставить тоже ему без надобности! Да и вообще – кто это сейчас колодцы роет и избы ставит? Не те времена, няня Тая!

– Во все времена мужик видными делами ценился, Наташичка. Чтобы все мог сам порешить. И воды найти, и бревно метнуть.

– Да ну тебя, нянь… Сейчас тот мужик больше ценится, который все это себе купить может. А мужицкое самонапряжение нынче не в чести. И вообще, еще неизвестно, что легче – бревно метнуть или денег на наемного метальщика заработать! А Саша – он как раз из тех, кому проще заработать!

– Ну… Так я и говорю – легонький… – снова вздохнула старуха, поджав губы сухой скорбной подковкой.

Наташа навострилась было еще с нянькой поспорить, но бабушка махнула в ее сторону досадливо: отстань, мол, от старухи. И лицо сделала такое недоумённое, что Наташа и впрямь своей горячности устыдилась. Действительно, нашла на кого сердиться! На Таечку!

Хотя и от самой бабушки тоже повеяло тогда некой боязливой неопределенностью относительно Сашиного предложения. И от мамы. Потом они, конечно, попривыкли, что у внучки и дочки муж есть, но поначалу жили в тревожно-боевой готовности. Не вмешивались, нет. Хотя робкие штучки вроде тестов-испытаний устраивали, провоцируя зятя на демонстрацию сущности грубой мужицкой натуры. Но Саша, честь ему и хвала, все испытания выдержал с достоинством. Вернее, сам он тогда и не понял даже, что его «испытывают». Потому, может, и тест на «повезло ли Наташеньке с мужем» прошел походя и без особых стараний. Он вообще такой, чересчур в этом смысле рафинированный. Честный, влюбленный, интеллигентный. Хоть сковородкой по голове его бей, а хамских перлов не дождешься. Плоховато, плоховато у них в семье с перлами, приходится выкручиваться как-то, на стороне изыскивать…

Взбежав по лестнице на второй этаж, Наташа выглянула в коридор – никого, слава богу. Теперь бы еще мимо приемной пройти незамеченной. Придется на цыпочки привстать, попытаться обмануть чуткое ухо секретаря Аллы Валерьяновны. Если б окончательно повезло и та в Интернете сидела или любимому начальнику кофе варила, то, может, и удалось бы проскочить незамеченной…

– Наташа! Ну наконец-то! Ты почему не предупредила, что опоздаешь? Иван Андреич тебя уже три раза спрашивал!

Жаль. Не удалось-таки обмануть чуткое ухо. И зоркий глаз тоже. Оно и неудивительно – сорок лет секретарского стажа обострили у этой проныры все чувства до самой высокой степени, присущей разве что экстрасенсу. А про любознательность так и вообще говорить нечего – сейчас обязательно спросит, не случилось ли у нее чего семейного.

– Ты, кстати, почему опоздала-то? Что-то в семье случилось, да? С мужем поссорилась?

Последнюю фразу Алла Валерьяновна произнесла с уважительным придыханием. Сама она замужем отродясь не бывала и потому искренне полагала, что муж для того только и нужен, чтобы по утрам с ним собачиться. А насобачившись вдоволь, можно и на работу опаздывать. Тогда эта причина будет в уважительных числиться.

– Ну почему сразу – поссорилась? Нет… Просто опоздала, и все.

– Ничего себе – просто! На полтора часа!

– Ой, да ладно, Ал Валерьянна. Что у нас тут, конвейер встанет?

– Да нет… Просто шеф сидит и психует, а я не знаю, что ему говорить.

– А пусть ваш дорогой шеф не психует! Что ему, больше психовать не из-за чего?

– Наташ, ты пройди, загляни к нему, вдруг и впрямь что-то срочное?