Фу ты, да что такое? Почему ее сегодня на грустное тянет? Хотя почему же грустное? Отнюдь не грустное. Философское, скорее. Если еще раз пробежать взглядом по женским лицам… Все, все по сути одинаковые. На всех читается калька-судьба, безмятежно-счастливых нет и в помине. Одиночество, проблемы с выросшими детьми, безденежье-безмужье… Да и «мужье» тоже выражение лица не шибко меняет. Некоторые тетки, бывает, очень любят обряжать свое одиночество в одежды счастливого замужества, да только получается еще жальче. Потому что природу не обманешь. Потому что старость – это честный союз с одиночеством. Чем выше годами к небу, тем больше сужается круг…
Хотя вдвоем идти к духовному одиночеству все же легче, кто спорит. Даже в физическом смысле не так страшно – это относительно пресловутого стакана воды. От детей-то водички фиг дождешься, чего уж… Да, вдвоем легче, но не всякому такое счастье удается. Вернее, не всякой. Потому что тетки дольше живут. Тянут свое одиночество годами, как воз… Кому легче, кому тяжелее. Исходя из той вариации, как это одиночество в свое время образовалось. Например, вдовы. У них лица, как правило, исполнены величайшим достоинством, чуть надменные, гордо-скорбные. А у тех, которым стать вдовами не повезло (прости, господи, за кощунство!), которые обыкновенные брошенки, те несут свои постаревшие лица немного стыдливо, немного с заискиванием, с припыленностью-примятостью, как забытое старое пальто на антресолях… Взять хотя бы вон ту тетку, пристроившую в ногах огромный рюкзак. Сидит, улыбается. Зачем улыбается, кому? На всякий случай, в пространство, вдруг пригодится? Извините, что я тут с вами в одной электричке еду? Да уж… Хотя, по сути, это всего лишь оттенки…
Хм. Оттенки. Вспомнила и сразу заулыбалась невольно. Слово-то какое нынче модно-громкое стало. Раньше было просто слово, а теперь его и в мыслях произнести опасаешься. Да уж, было дело, нарвалась на эти «оттенки», прихватила ненароком у невестки Арины книжицу почитать в дорогу… Думала, детектив. Или обыкновенный бульварный романчик. Арина ж ее не предупредила, усмехнулась только. От нее, от Арины, лишнего словца не дождешься. Бука, она и есть бука, все молчком да с недовольным лицом… Вот и про книжицу – ни полслова. Только головой мотнула – ага, мол, возьмите, почитайте в дороге, дорогая свекровь Александра Борисовна… Ну, она и открыла книжицу в автобусе, как порядочная. Еще подумала – чего это на нее женщина, сидящая напротив, так пристально смотрит? И усмехается нагло?
Хотя, если честно, ничего такого в этой книжице нет. Не Фицджеральд и не Брэдбери, и даже, как говорится, рядом не стояло. Тоже, развели ажиотаж. Ну, выспался черт на главном герое, и что? Мало на ком он высыпается нынче? Кто бы мог подумать, что фантазии американской домохозяйки у нас такой фурор вызовут? А Катька Прокопович так вообще правильно про эти «оттенки» выразилась – это, говорит, не фурор, а сказка про голого короля! Один прочитал, глаза закатил и помотал головой с придыханием. Потом второму прочитать захотелось, и тоже глаза со смыслом закатил. А третий думает – может, и мне так надо, что ж я буду, как идиот, совсем не в тренде? Надо тоже глаза закатывать и головой мотать… С тех пор и покатилось, и покатилось. Закатывают и мотают, мотают и закатывают… И все в тренде числятся, и всем хорошо, и все модные-грамотные.
Тетка с рюкзаком вдруг тревожно повела плечами, глянула на нее вопросительно. Пришлось отвернуть голову к окну – и впрямь, неловко получилось, зачем-то застыла на ней взглядом. Интересно, а у нее самой какой взгляд? Наверное, классический вдовий… Который с достоинством…
Да, конечно. Гриша, если бы жив был, никогда бы ее не бросил. Не предал бы. Не смог бы ей организовать эту обиженную неприкаянность на старости лет. Гриша, Гриша… Восемь лет как тебя нет, а вспомнишь, и сердце болеть начинает. Ушел и даже не узнал, что внука в честь тебя назвали… Долго имя выбирали, пока Леве эта мысль в голову не пришла – так в честь папы же надо! Молодец, сынок. Спасибо тебе, Левушка. Уважил.
Помнится, они с Гришей тоже долго для сына имечко подбирали. Хотелось чего-то необыкновенного, нежно-душевного и воркующего, потому как долгожданный был сыночек, по женским больницам выстраданный, в трех монастырях вымоленный. Кучу вариантов перебрали, чуть не поссорились. Потом Гриша вдруг предложил – а давай сермяжно, по гороскопу! Он же в июле родился, значит, Лев! Пусть будет Лев, а, Саш? По крайней мере, со смыслом – всегда отгрызется от нападающих. Она сначала взвилась – грубо, мол! А потом подумала и согласилась. А что, неплохо звучит. Лев, Лева, Левка, Левушка…
Так и жили, так и воспитывали. Ты – Лев, помни об этом. Лучший кусочек – тебе. Любви отцовской-материнской – тоже навалом, хоть объешься. Видать, на пользу пошло. Вырос на чистом сливочном масле царь зверей, красавец блондин, мамин и папин сын… В школе учился – от девчонок отбою не было, хоть двустволку в окно выставляй да отстреливайся. А в институт поступил – и попался на втором курсе в цепкие Аринины лапки. Залетела. А что делать? Пришлось свадьбу играть. Правда, это уже без Гриши было… И квартиру молодым пришлось покупать тоже без Гриши, все сбережения отдавать, в долги влезать. Арине, видите ли, сразу не захотелось жить со свекровью. Ой, если вспомнить…
Подумала об Арине, и снова заныло сердце. Что-то оно в последнее время часто ныть принимается. Не к добру. Хорошо, что приехали уже… Вон, в репродуктор объявили – станция «Боровки»! Какое веселое название – «Боровки»! Классически дачное!
* * *
А денек-то прохладный. Да, солнце хулиганит вовсю, но коварный апрельский ветер так и норовит огладить лицо не согревшейся после зимы стылой ладонью. Зато землей оттаявшей пахнет – прелесть… Очень чувственно. И птицы поют. И дымка на деревьях здесь больше проклюнулась, чем в городе.
Ладно, пусть будет весна. Разрешаем. Если не думать о вечно плохом настроении, об этой непреходящей, как зубная боль, обиде на невестку, то хорошо же! Солнышко, одуванчики в траве. Вот уже заборы дачного поселка пошли, навозом пахнуло, дымом костров. Мужик в линялых трениках покосившийся за зиму забор поправляет, матерится не так чтобы громко, но от души. Очень у него интеллигентно получается. Вроде и грубо, но слух почему-то не режет. Вот почему так, а? Одни матерятся, словно черным дегтем в душу плюют, а другие – словно ржаным хлебушком угощают, да с луком, да с килькой… Так и хочется засмеяться в ответ или даже присоединиться крепким словцом! Наверное, это от качества человеческой природы зависит, откуда матерок в свет летит. Добротная природа – и матерок добротный, как у этого интеллигентного мужика в трениках.
У Прокоповичей ворота распахнуты настежь. Ага, на участке аккуратная куча опилок желтеет, свеженькая. Значит, завтра с утреца эти два муравья Прокоповича, запрягшись в носилки, будут свои драгоценные опилки туда-сюда по участку растаскивать? А она что будет делать, смотреть на них? Вот уж удовольствие… Нет, никогда не понимала этих садово-огородных радостей, этого поклонения морковкиному урожаю. Зачем? Если морковка осенью в овощной палатке – рубль ведро… Ну, разве что себя занять, обмануть лишним телодвижением головушку неприкаянную. Это да. Это как раз можно. Больше работаешь – меньше о плохом думаешь.
И двери на веранду тоже распахнуты. Первое, что бросилось в глаза – толстый Катькин зад, втиснутый в старые Колины джинсы. Нет, как эта газель туда его втиснула, интересно? Коля Прокопович – мужчина худенький, можно сказать, тщедушный.
– Ой… Кто там? – вздрогнув, обернулась Катька. – Господи, Санька… Чего ты крадешься все время? Напугала!
Так, понятно, почему зад в Колины штаны втиснулся… Ширинка-то не застегнулась, петелька с пуговкой через отдельную веревочку просто дружат. Катьке, может, удобно, а глазу смешно.
– Привет, Кать. Это что, нынче дачная мода такая? – указала пальцем на клочок фланелевой рубахи, вылезший в прореху ширинки.
– Да ладно… Эти штаны выбросить не жалко, все равно измажусь как черт. Видишь, рассаду разбираю… Хочу сегодня помидоры в теплицу высадить. Как думаешь, не рано?
– Кать… Это ты сейчас с кем разговариваешь?
– А, ну да… Действительно, что это я. Совсем забыла, что ты у нас девушка белорукая. Вся такая внезапная, противоречивая вся.
– Хм… А при чем тут внезапность и противоречивость? Как-то не в тему, Кать.
– Да сама знаю, что не в тему! Это я так, от задумчивости. Жалко, если рассада погибнет… На той неделе, говорят, заморозки обещали. Ну, чего выстроилась на пороге, как налоговый инспектор? Заходи…
Катька сердито сдула со лба челку, глянула на свои руки в резиновых перчатках с прилипшей землей. Подумав секунду, провела по лбу запястьем, свободным от раструба перчатки. Неудачно провела – на лбу осталась черная полоска.
– Кать, а хочешь, я тебе помогу? Ты мне только объясни, что нужно делать. Я способная, я справлюсь.
– Да ладно… Из тебя в этом деле помощница, как из меня балерина. Все ростки поломаешь.
– Да прям… Давай помогу, чего ты!
– Саньк, не зли меня сейчас. Вот садись лучше в кресло, опнись с дороги, как моя мама, покойница, говорила, помнишь? Тем более это ж твое любимое креслице, Коля специально его сегодня утром со второго этажа на веранду выволок… Сашенька, говорит, приедет, сядет на веранде с горячим чаем, будет воздухом весенним дышать, на природу любоваться…
– Ой, какой он у тебя милый, Кать… Я сейчас заплачу…
– Ладно, не плачь. А вообще, можешь и всплакнуть, Коле приятно будет. Я потом ему расскажу… Нет, что мне с рассадой-то делать? Высаживать, не высаживать? Вон больше половины уже разобрала… И сорт, главное, хороший, у меня такого еще не было… Мне его Марья Алексеевна присоветовала…
Все, улетела в свою помидорную заботу, сама с собой уже разговаривает. Можно и впрямь в любимое кресло завалиться, «опнуться» с дороги. Да, затейница была тетя Лида, Катькина мама, относительно всяческого фольклора… Иногда такое коленце могла выдать, и не поймешь, то ли похвалила, то ли обругала. А чего стоила обращенная к ним с Катькой тети-Лидина знаменитая погонялка – госпожи Чичиковы! Почему госпожи Чичиковы, где госпожи Чичиковы, откуда она это взяла… Если гоголевского Чичикова имела в виду, так у него отродясь никакой госпожи не было. Хотя, наверное, ничего ругательного тетя Лида в эту погонялку не вкладывала, она и ругаться толком не умела. Заглянет, помнится, в Катькину комнату, нахмурится через улыбку, начнет на них ворчать: «Чего расселись, зады на диване примяли! Пойдемте на кухню, поглядите, как я пирог заворачиваю, может, хоть научитесь, какая-то польза от вас будет! Ишь, сидят, две госпожи Чичиковы, ручки сложили…»
Хорошо было у них, помнится. Легко. По-доброму как-то, без претензий. И всегда пирогами пахло. И борщом. И с Катькой было дружить хорошо. Комфортно. Хотя мама всегда морщила носик в сторону Катьки – что между вами общего, Сашенька, не пойму…
Да ничего не было меж ними общего, это правда. Тетя Лида работала продавщицей в овощном магазине, а Катька была дочкой продавщицы овощного магазина. А ее мама работала завлабом в каком-то научном институте со сложной аббревиатурой, и что? Невелика должность – завлаб, особенно в тех НИИ, еще доперестроечных, а вот поди ж ты, какой снобизм. Карьера превыше всего. «Надо идти вперед, Саша, не стоять на месте. Ты обязательно должна поступить в институт. Надо поставить перед собой цель и упорно ее добиваться. Надо, Саша, надо…»
Кто ж спорит, надо, конечно. Она с мамой и не спорила. Но часто бегала-таки в Катькин мещанский уют, чтобы погреться-опнуться. Бегала от этого «надо», от унылого полезного винегрета и супа из пакетика туда, где пахло пирогами и борщами. К салфеточкам, коврикам, кудрявым занавескам. В любовь и комфорт, где тебя принимают просто так, независимо от того, каких целей ты упорно добиваешься. Да, Катька не поступила в институт, а она поступила. И Катька вместе с тетей Лидой за нее радовались. И даже отмечали, помнится, это обстоятельство. Пирогов напекли. А мама не радовалась, мама в санаторий сразу уехала – нервы лечить. Очень переживала, что дочь в институт не поступит.
Между прочим, Катька и без диплома в начальники выбилась, уже много лет занимает должность старшего офис-менеджера в крупной компании. Командует целой армией секретарей, делопроизводителей и курьеров. И замуж вышла счастливо и по любви. Потому что она хоть и «простая», как мама говорила, зато по природе умная и сильная. И добрая. И любить умеет. От нее эта любовь расходится во все стороны, как жар от печки, просто так бери – не хочу. Таковой вот донор, отдает и назад не спрашивает. Как говорил Гриша – «съедобная у тебя подруга, Саш, хлебная… Главное, чтобы едоки не разбежались, иначе хлеб зачерствеет со временем…»
– Саньк… Ты чего, заснула, что ли?
– А?.. – встрепенулась она в своем кресле, приподняла затылок от мягкого подголовника, уставилась на Катьку.
– Чего внука не привезла, говорю? Смотри, какой денек хороший… Побегал бы на солнышке, подышал бы.
– Гришеньку на выходные та бабушка забрала, Кать…
– А… Понятно.
Переглянулись, поджали губы одинаково. «Та бабушка» – как пароль, и без того все ясно, дальше и обсуждать нечего. Потому и последующая молчаливая пауза получилась выпуклой, болезненно вспухшей. Тронь слегка – и прольется ненужными словесами. Действительно – ненужными. Лучше уж так, молчаливо «посплетничать». Они ж с Катькой воспитанные тетки, черт побери. Не опустятся же они…
А «опуститься»-то как хочется, ой! Почесать языком, вывалить наружу недовольство «той бабушкой». Нет, правда, зачем на выходные внука забирать, если у тебя от его беготни «голова раскалывается»? И бедный ребенок сидит день-деньской перед телевизором, в мультики глаза лупит? Причем беспрерывно? Не играет, не рисует, не гуляет, а калечит свою психику криками ужасных ниндзя… Оно понятно, что тебе так удобно – внучок сидит, с расспросами не лезет, бегать вокруг стола с «войнушкой» и с пластиковой саблей наголо не заставляет. Но ведь вредно же ему – столько времени в телевизор пялиться! Так и отупеть можно! А для неокрепшей психики какой вред? А, да что там… Зачем лишний раз нервы теребить…
– Ладно, Сань, с внуком все понятно. А сама чего?
– А чего я?
– Ну, я же вижу. Сидишь, прокисла вся.
– Я не прокисла. Я замерзла и есть хочу.
– Так возьми плед, чаю себе согрей, бутерброд сделай. Сто грамм налей. Вишь, я занята пока.
– Неохота вставать… Лень мне. Потом…
И вздохнула вдруг так тяжело, даже пискнуло в горле слезливо. И впрямь захотелось всплакнуть, и чтобы Катька молчала и ни о чем ее не спрашивала…
– Эй… Ты чего, Сань? А ну говори, что случилось?
Как же, не будет она спрашивать. Особенно после такого выразительного вздоха с писком. Сама нарвалась.